Инна обняла его, прижала к себе. Она совсем не стеснялась его теперь. Нагота была незаметной и даже наоборот, как бы обязательной. Только мать и сын, и ничего больше. Словно второе рождение…

— Я не закончила легенду про Эдипа. Эдип пытался уйти от судьбы. Но рок преследовал его. Он убил отца и женился на матери. Сбылись все предсказания оракула. Только дальше случилось то, чего оракул не предсказывал. Эдип победил судьбу. Он выколол себе глаза…

Алексей вздрогнул от ее последних слов.

— Я тоже думала, что нас ведет в бездну неумолимый рок. И я даже смирилась с этим. Еще там, на свадьбе, я была готова к самому страшному. Но, Боже мой, Алеша, мы же люди, не куклы. Нас никто не должен вести по жизни. Только мы сами. Понимаешь, мы сами делаем выбор. И я выбрала жизнь. Я выбрала сына. Я выбрала материнство.

Она не видела лица Алексея, она только чувствовала, как по ее коже стекают его горячие слезы.

— Поплачь, мой маленький, поплачь, мой хороший. Мама пожалеет тебя, она никому тебя не отдаст…

И Алексей теперь всхлипнул действительно по-детски, словно опять стал мальчишкой.

— Знаешь, после гибели Юры я всегда боялась высоты. И еще он написал мне в последнем, предсмертном письме: «Что бы ни случилось, помни одно: мы никогда не расстанемся. Я всегда буду с тобой, даже если меня не будет…» Он зовет меня, думала я. Он ждет меня там. Нет. Это совсем о другом — он мой муж, он твой отец. И мы всегда будем вместе.

Посреди Французского зала ресторана гостиницы «Редиссон-Славянская» стояла чья-то невеста в белом платье. Фаты у нее не было, жениха тоже не было.

Не было, собственно, и ее самой.

Надя, конечно, знала, что это и есть она. Что это она стоит посреди зала в пустоте, как в воронке, и ждет, когда кто-то что-то скажет, сделает.

«Бомба падает всегда точно в эпицентр взрыва», — вспомнила старую-престарую шутку. И, усмехнувшись, будто завела внутри себя часовой механизм, и время пошло.

Оказывается, вокруг говорили.

— Ну перенервничал парень, выпил лишнего, с кем не бывает, — вещал папа. — Сперва в обморок грохнулся, теперь вот проветриться решил…

— Я как-то недопонял, — вполголоса спрашивал свидетель Мишка свидетельницу Галку. — Когда Соломон-то вернется?

Надя улыбнулась, услышав Лешину факультетскую кличку.

— Ждем-с, — пожала плечами в ответ на вопрос Галка.

Она никогда ничему не удивлялась и первая ничего не спрашивала. Галка — хороший друг.

Подбежала Светка, отряхивая и расправляя фату. Водрузила Наде на голову.

Подошла мама. Обняла за плечи, зашептала на ухо:

— Доча, не переживай. Надо подождать. Сама набезобразила — надо подождать.

— Я набезобразила? — хотела крикнуть, но сказала чужим, каким-то охрипшим голосом Надя.

— Ну кто ж еще? Ты, конечно. Инна Николаевна — женщина культурная, скабрезностей всяких не любит… — Тут Алевтина Ивановна вспомнила, как ей было стыдно перед гостями за пьяные рассказы «о странностях любви» Яшки с Приокского. — Так что ты, доча, сядь посиди.

Алевтина Ивановна подвела Надю к столу, усадила, сама села рядом.

— Раз уж ресторан заказали, досидим. Неудобно, люди собрались повеселиться.

А люди вполне весело, то есть как ни в чем не бывало, рассаживались по своим местам, принимались за недоеденное мясо и незаконченные разговоры.

Было непонятно, кто и как воспринял происшедшее. Ясно было одно — никто не знал, как на это реагировать. И каждый вместе со всеми решил не реагировать вообще.

— А Лешка твой — мальчик нервный. Он еще долго фортеля будет выкидывать, ты привыкай, — ворковала на ухо мама.

Хотелось съесть вилку. Чтобы не воткнуть ее в кого-нибудь.

Надя не делала ни того, ни другого.

Надя вообще ничего не делала.

Не слушала успокоительные материнские слова:

— Вернется сейчас Леша, Инна Николаевна ему дурь из башки выбьет, она женщина хорошая. Ты посиди, музыку послушай. И не безобразничай так больше, с мужиком так нельзя.

Надя не чувствовала стыда за свое «безобразие».

Да и последствий скандала никаких заметно не было. Все шло так, как десять минут назад.

Только без двух действующих лиц.

И не ждала Надя, что Леша вернется с минуты на минуту.

Она понимала, что ждать бесполезно. Хотелось немедленно провалиться в долгий сон или хоть что-то сделать.

Заснуть не получится.

И сделать ничего тоже, наверно, не выйдет.

А свадьба пела и плясала…

Свадьба пила и ела…

Уже подали десерт. Тетя Клава, выловив из фруктового салата ложкой ломтик киви, с радостью первооткрывателя орала зычным, пьяным голосом:

— Бабы, че это?

— Мама, это киви, — с брезгливостью к пьянству и неграмотности старшего поколения сказала Светка, которой как самой младшей пить почти не давали.

— Киви? Ну мы его сейчас кивнем…

Вся рязанская родня громогласно хохотала и продолжала пить, есть, плясать и подыгрывать оркестру на аккордеоне. Рядом с Надей молчаливо сидели мать и отец.

«Сидят. Стерегут, чтоб не убежала. Как псы цепные. Папа по такому случаю даже пьет мало… — думала Надя, наблюдая, как Саша танцует с какой-то дальней родственницей. — Веселятся себе как ни в чем не бывало… Такое впечатление, что никто ничего не слышал, никто ничего не видел. Все идет по плану. Почему?! И почему, когда так трудно, ни одного человека нет рядом? Народу вроде полно, но всем — наплевать. Вот уж действительно «народу больше, чем людей»…

Пытаясь вспомнить, где она недавно слышала эти слова, Надя на несколько мгновений отвлеклась от происходящего с ней затяжного кошмара. Но вот вспомнила: универмаг, очередь, крашеная черноволосая тетка бросается на шею Инне…

«И тут она. Всюду — она. Как будто без нее раньше и жизни не было. Это с ней жизни не стало!»

Надя вновь тоскливо и тревожно озиралась по сторонам.

«Почему мама меня не отпустила, почему сама их не догнала? «Раз ресторан заказали, уж досидим». Неужели ей действительно ресторан важнее меня? Или она не поняла, что все, что я сказала, — правда? Может, оттого, что я кричала, все решили, что я просто дура и истеричка, что всю эту сыновне-материнскую любовь я выдумала? Может, они тут все изображают веселье и пьянку, потому что сумасшедшей меня считают, боятся, что я снова буянить стану? Я, кажется, в самом деле схожу с ума».

Надя изо всех сил сжала ладонями виски.

— Доча, скушай, оно вкусное, холодное, с мороженым.

Алевтина Ивановна подвинула к ней фруктовый салат.

Сил злиться и возмущаться вслух уже не было. Надя жалобно взглянула на Галю. Та, сосредоточенно-безразлично уставившись в скатерть, поедала свой салат.

«Галка! На тебя последняя надежда!» — мысленно крикнула Надя, а вслух сказала:

— Галь, у меня левый глаз не размазался?

Галя сразу приняла игру:

— Размазался, еще как! На погляди, — и протянула Наде свое зеркальце.

Василий Степанович и Алевтина Ивановна переглянулись, потом посмотрели на дочь. От косметики на Надином лице и правда почти ничего не осталось, и усилия дочери и свидетельницы как-то восстановить макияж выглядели вполне оправданными.

— Ты неровно делаешь, дай я, — говорила Галя, отбирая у Нади тушь для ресниц. — Не дергайся! Здесь света мало…

— И места, — жалобно добавляла Надя, покорно подняв лицо.

— Да, девушки, шли бы вы лучше в сортир женский, извините — в туалет, — сказал Василий Степанович, любивший во всем порядок. — А то некультурно как-то: люди тут кушают, а вы со своими дамскими причиндалами. Там и зеркала большие…

— Я с вами схожу, — засуетилась Алевтина Ивановна.

Но Галя остановила ее:

— Не беспокойтесь, мы быстро, — и демонстративно оставила свою сумочку висеть на стуле, взяв только косметичку.

Это было убедительно. Их отпустили.

На улице, отбежав от ресторана метров на триста, свернув на другую улицу, они наконец отдышались и Надя сказала: