«Охотники за Сокровищами» слушали его с открытыми ртами. И вовсе не потому, что верили в призраков, нет, совсем не потому.

И как раз в ту минуту, когда Симилор рассказывал, как древний Мафусаил пожелал ему спокойной ночи и удалился, едва передвигая свои тощие ноги, а потом будто растворился в воздухе возле какого-то фамильного склепа, как раз в эту минуту решетка могилы полковника зажглась бенгальскими огнями. И послышалась музыка, честное слово. Затем петли заскрипели, дверь склепа приоткрылась, и из него без малейшего смущения четверо молодых мужчин вынесли гроб, при этом они еще и посмеивались.

– Да мы не человека несем, а зайца, – говорили они. – Похоже, Отец сильно уменьшился по мере изгнивания. Тут осталось не больше десяти килограммов от его и так ничтожного веса.

Слушатели госпожи Канада достойны того, чтобы их описать. Все они внимательно слушали, но степень внимания была у каждого своя. Хочу напомнить, что странный ее рассказ таил в себе угрозу – ощутимой и близкой опасности. Разворачивающаяся драма составляла суть жизни слушателей, и каждый из них в этой драме играл собственную роль.

Винсент Карпантье оставался спокойным и мрачным, будто ничего нового для себя он не узнал. Когда укротительница рассказала о собачьем лае, он подтвердил:

– Все это правда, я слышал и людей, и собаку.

Ирен и Ренье слушали рассказчицу с исключительным вниманием, как мы это только что видели.

К тому же у Ирен свежи были в памяти разговоры с графиней де Клар.

Вообще эта ночь казалась невероятной, неправдоподобной пьесой, которая, однако, все больше претендовала на подлинность и реальность происходящего.

Временами рассудок Ирен бунтовал против бешеной скачки безумных событий, которые окружали и увлекали ее за собой, но тут же истина являлась к ней с такой непререкаемой очевидностью, что она покорялась, равно страдая и мучаясь как от сомнений, так и от уверенности в реальности происходящего.

Рассказ госпожи Канада удовлетворял стремление девушки понять и объяснить происходящее, но, кроме возбужденного любопытства, Ирен владело и другое чувство, более могучее, более настоятельное.

Она страстно желала поскорее остаться наедине с Ренье.

Что же касается Ренье, то ему казалось, что Ирен родилась заново или, напротив, очнулась от тяжелого, могильного сна.

Он чувствовал, что она всем сердцем тянется к нему, будто рабыня, которую внезапно освободили от сковывающих ее цепей.

Свободен от любых побочных и посторонних помыслов бьи один обожающий и послушный Эшалот. В словаре нет таких слов, которые передавали бы и вмещали все то пламенное обожание, какое испытывал этот влюбленный муж к своей королеве. Леокадия этой ночью развернула перед ним феерические чудеса небывалого театрального зрелища.

В глазах Эшалота Леокадия и была главной героиней этого спектакля. Он любовался ее красотой, красноречием, восхищался ее почти нечеловеческим мужеством и не раз потихоньку повторял себе, не отпуская рук своего пленника Винсента:

– Подумать только! Ее любовь принадлежит мне! Речь идет о сокровищах, и вот передо мной настоящее сокровище, которое говорит обо всем с таким изяществом и среди самых ужасных опасностей не теряет присущей истинным французам веселости.

А госпожа Канада тем временем продолжала:

– Любопытная история получилась, не так ли, дорогие мои? Пропущу-ка я еще глоточек. Снаружи ничего больше не слышно, но мы все же должны быть настороже. Я бы очень удивилась, если бы стервятники, которые все спрашивают: «Будет ли завтра день?» – вернулись в свое гнездо, ничего не предприняв против вас. Ну, посмотрим. Пока еще только три часа ночи, если, конечно, мои часы не врут. Так что времени у них более чем достаточно.

Ну так вот, – продолжила свой рассказ Леокадия, – все, кто там был, окружили гроб. Луна вышла из-за туч, и пока господин Кокотт орудовал железками, открывая крышку, я могла рассмотреть все физиономии, словно при дневном свете.

Принц довольно красив собой, а доктор Самюэль с годами ничуть не похорошел. Господин Комейроль и Добряк Жафрэ – грубые коммерсанты, и ничего больше. Но зато Маргарита! Ох, Господи, Господи, ну до чего же хороша!

Однако не надо думать, что они позабыли тощего старикашку, о котором им рассказал Симилор. Маргарита позвала Робло и еще с десяток молодых проходимцев, которые толкутся обычно в «Срезанном колосе», и они тотчас же явились на кладбище.

– Немедленно притащу этого дедушку, – пообещал Робло, – и мы положим его в ту же коробочку.

Не в моих привычках и правилах посмеиваться над покойниками. Господин Канада не даст мне соврать, он свидетель, что я почитаю все, что требует к себе уважения. Но что правда, то правда: все, что там происходило, было скорее смешным, чем ужасным.

Молодой господин Кокотт может изображать трудягу-красавчика, если захочет. Вот он и трудился, открывая крышку гроба, и приговаривал:

– Я его притащил наверх, потому что в яме слишком тесно. Господам там не разглядеть, как я буду вскрывать шкафчик. А теперь, пожалуйста, смотрите все. Открываю на ваших глазах, без обмана.

Господин Кокотт старательно вытаскивал гвозди один за другим. Каждый мог засвидетельствовать, что все они были на месте. Гроб был узким и длинным, словно делали его для покойника высокого, но худого.

Все наклонились, когда крышку отодвинули, и я услышала, как аббат сказал:

– Это он! Он собственной персоной! Я, конечно, не могла увидеть, кто там лежит в гробу.

– Удивительно хорошо сохранился, – сказал Кокотт, – мне кажется, он даже лучше выглядит, чем при жизни. Кладбищенский отдых явно пошел ему на пользу.

– Кажется, будто сейчас проснется, – прибавил Принц, – покрутит большими пальцами по своей привычке и скажет добреньким скрипучим голосом: «Привет, штрафнички! Все идет, как вы задумали? Я, похоже, маленько поспал. Вы хорошо себя вели, пока я тут подремывал? Ну, к делу, к делу, потолкуем о деле. Это будет, наверное, мое последнее...»

Принц шутил, и они все смеялись, как малые дети.

Одна Маргарита не смеялась. Шуток для нее никогда не существовало. И, конечно, она была первая, кто запустил руку в гроб, чтобы поискать, что там внутри, и даже покопаться в белье покойника. Так оно и было, потому что я услышала, как она сказала:

– Да он сухой, как трут.

– И никакого дурного запаха, – с удивлением отметил доктор Самюэль.

– А что, если он картонный, – отважился высказать свою мысль Комейроль.

И тут Маргарита воскликнула:

– Я, кажется, что-то нащупала, вот здесь, под левой подмышкой.

Смех мгновенно прекратился, потому что все надеялись отыскать в гробу что-то необыкновенное. Дрожащие от волнения голоса спрашивали:

– Неужели это медальон?

– Разорвите сорочку, – приказала графиня, – я сейчас посмотрю.

– Погодите, мои штрафнички дорогие, – проговорил ласковый надтреснутый голос, который до сих пор ничего не говорил. – Не будем ничего портить. Я сейчас дам вам ножницы. Я же заработал двадцать луидоров вознаграждения. Кто, как не я, убрал эту скверную собаку по кличке Богатырь?

Было впечатление, будто каждый из присутствующих получил мощный удар кулаком прямо в солнечное сплетение. Все, кто стоял вокруг гроба, едва не задохнулись, отпрянули, но сразу сбились в тесную кучку.

Тишина настала такая, что было бы слышно любую муху, если бы только летали мухи.

Честное слово, я первая подумала, что покойник заговорил.

Но с моего места мне было все прекрасно видно, и над склоненными головами я видела тощий, долговязый силуэт, взявшийся неведомо откуда.

Мне хватило одного-единственного взгляда, чтобы узнать тощего старичка, кутавшегося в теплое пальто, – это был полковник Боццо-Корона, собственной персоной.

– Здравствуй, Маргарита, моя козочка, – сказал он. – Привет, старина Самюэль, привет, Принц. Привет, Комейроль, спасибо, что пришел. Удачное время для прогулки: ни дождя, ни ветра, ни солнца. Держите ножницы, вы же хотите разрезать сорочку.