Внезапно Кэт поняла, что, как это ни странно, она готова была сделать все, что угодно, лишь бы еще раз увидеть эту его улыбку, чтобы повстречаться еще раз с тем Люсьеном Тремэйном, что рос под этой крышей.

Она не двигалась с места, глядя, как Нодди, обычно такой чинный и сдержанный, принялся теребить Люсьена, уговаривая поиграть в «ласадки». Они нередко устраивали эту игру в детской, однако меньше всего она могла бы представить за этой игрой Люсьена Тремэйна.

«Ну, стало быть, я ошибалась», — сказала она про себя, глядя, как Люсьен опускается на колени, упирается руками в пол и скачет по комнате, а хохочущий Нодди, чтобы не свалиться, обеими руками цепляется за лошадкину «гриву».

Когда наконец Мэри принесла для Нодди чай, Кэт поцеловала мальчика в белокурую макушку и, пообещав скоро вернуться, выпроводила Люсьена в коридор.

— Вы были просто чудесны, мистер Тремэйн, — сказала она, спускаясь вместе с ним на первый этаж. — Спасибо вам.

— Вот как. Дорогая, вы и вправду так считаете? Интересно, что же я, по-вашему, за чудовище, если вы боялись, что я стану взыскивать с ребенка за грехи его родителей?

Его рассудочный тон мигом вернул ее с небес на землю. Что она себе вообразила? Что Люсьен Тремэйн сменит гнев на милость, просидев полчасика у себя в детской? Что в общении с наивным ребенком он снова станет человеком?

— Прошу прощения, мистер Тремэйн, я позволила себе лишнее, — сказала она, останавливаясь на лестничной площадке, украшенной портретом Холлиса Тремэйна, многие десятки лет назад также бывшего обитателя детской комнаты в особняке Тремэйнов. — Но я обещаю, что впредь больше никогда не позволю отпускать вам комплименты.

— Или благодарить меня.

Она едва удержалась, чтобы не спихнуть его с лестницы.

— Да, мистер Тремэйн. Или благодарить вас. Ну а теперь вы извините меня?

— Нет, Кэтрин, боюсь, что мне это не удастся. Забавляйте меня и впредь, коль вам так угодно. Я вижу, что здесь кроется нечто, что я должен узнать. Некий кусочек мозаики, не желающий становиться на место, про который я вспомнил только сегодня, — нечто связанное с моей болезнью, к которой, как мне удалось выяснить, вы также имеете некоторое отношение. — Он легко подхватил ее под локоть, прежде чем она успела улизнуть, и повел вниз по лестнице.

Так они пересекли холл на втором этаже, спустились на первый, прошли через фойе — мимо удивленного Бизли, старательно делавшего вид, что чистит толченым кирпичом серебряные канделябры, — пока не оказались в солнечном сияний весеннего дня.

Кэт чувствовала, что начинает паниковать. Он, наверное, имеет в виду ту ночь, когда увлек ее к себе в постель, когда он целовал ее, а его руки так бесстыдно ласкали ее тело. Вряд ли ему пришло в голову вспомнить те ночи, когда она силой заставляла его пить бульон или когда они с Мойной привязывали его к кровати, чтобы он не поранил себя в беспамятстве.

— Это уж слишком! Куда вы меня тащите? — возмутилась она, стараясь усмирить дыхание.

— Я тащу вас туда, где между нами не останется никаких границ, — отвечал он, заметно веселясь и еще более решительно сжимая ее локоть.

Когда они дошли до ворот в передний двор, Кэт совсем запыхалась, причем не столько от быстрой ходьбы, сколько от страха. Тот же страх сковал ей уста, наполнив жгучим ожиданием. Собирается ли он отругать ее за то, что счел ее поведение чересчур дерзким, или намерен снова поцеловать?

Люсьен повернул налево, и она была вынуждена следовать за ним, пока они не обогнули чугунную ограду переднего двора и не укрылись в небольшой березовой роще.

И тогда она узнала точно. Он собирается ее поцеловать.

Не говоря более ни слова, не снисходя до каких-либо вступлений, Люсьен прижал ее к своему сильному телу и пристально посмотрел ей в глаза. Она чувствовала, что он пытается заглянуть к ней в самую душу. А через мгновение он наклонился и приник к ее губам.

Отчего она не попыталась протестовать? Отчего не позвала на помощь? Ведь она с самого начала прекрасно понимала, что Люсьен собрался поцеловать ее. Неужели она была к этому готова? Неужели она отрешилась от ужасных воспоминаний и готова вновь начать нормальную человеческую жизнь?

Если она так подумала, значит, она ошиблась.

Паника, а никакое не влечение, проснулась в ней. Люсьен разбудил казавшиеся ей погребенными страхи и боль, терзавшие ее в Ветлах. Она принялась яростно вырываться, что было сил молотя кулачками по его широкой груди.

Он и не подумал отпускать ее. Нет, он не делал ей больно, по крайней мере физически. Он просто продолжал целовать ее, как будто с одной лишь целью заглушить ее страх. Это не был прежний больной Люсьен, изможденный и неспособный противостоять ее силе. И она не смогла бы вырваться. от него так, как сделала это тогда ночью в его комнате.

У Кэт закружилась голова. Воспоминания, от которых она так старалась избавиться, нахлынули на нее.

Сильные руки, которые рот так же обнимали ее когда-то, срывали с нее одежду и касались ее тела там, где не касался еще никто.

Другие губы, которые когда-то вот так же прижимались к ее губам, причиняя ей боль, и потом ворвавшийся с силой язык берущий ее. Она не смогла бы даже закричать — да вряд ли ее спасли бы призывы на помощь, даже если бы она нашла в себе силы. И в какое сравнение могла идти ее сила с его неукротимостью — точно так же, как сейчас она не могла противостоять Люсьену.

Да, однажды она уже проиграла это неравное сражение между мужчиной и женщиной.

Но она сумела извлечь из этого урок. Паника ей не поможет. Она должна суметь постоять за себя.

Кэт заставила себя расслабиться в объятиях Люсьена, не отрывавшегося от ее губ. Она взглянула ему в лицо. Глаза его были закрыты. Она решила, что он настолько увлечен, что не заметил, как она, находясь в его объятиях, уже не принадлежит ему, освободилась.

Медленно, не сводя с него настороженного взора, она опустила правую руку в карман. Ее пальцы сжались на серебряной рукоятке кинжала. Заставляя себя оставаться спокойной, она вытащила руку из кармана.

А потом зажмурилась — и ударила.

Рука Люсьена перехватила ее запястье, сжала его и вывернула. Кинжал выпал из ее онемевших пальцев. Люсьен положил ее ладонь себе на плечо, не прерывая поцелуя и еще сильнее прижимая ее к себе.

Слезы вскипели у нее в глазах, ее тело обмякло в его руках, сопротивление угасло, так же, как и едва слышный подавленный стон.

А потом, постепенно и так незаметно, что Кэт осознала это далеко не сразу, поцелуй Люсьена стал иным: не требовательным и жгучим, а мягким, словно успокаивающим. Его губы уже не брали — они давали. Его руки больше не держали ее в плену — они поддерживали ее, как будто он знал, как знала это она сама, что ноги у нее подгибаются.

Паника исчезла, а вместо нее пришла любопытная настороженность. Она ошиблась. Это не то, чего она ждала и чего боялась. Он не сделал ни одной попытки прикоснуться к ее грудям, к ее телу, его руки не пытались проскользнуть под платье. Он просто разгонял ее страхи, оживлял ее, заставляя замечать его, свое собственное тело.

И это тело, оказывается, предавало ее, оно самовольно прижалось к нему, ее губы смягчились, раскрываясь, позволяя его языку свободно проникнуть между них.

И он не замедлил этим воспользоваться.

И даже тогда ее страхи не возвратились. Вместо них волнами наплывали самые невероятные ощущения, когда-либо испытанные Кэт.

Горло у нее сжалось, ей стало трудно дышать, трудно глотать.

Сердце забилось сильно, часто, но не от страха, а от каких-то новых желаний, и это говорило о том, что ее тело знает гораздо больше, чем ее рассудок, о том, что с ней происходит.

Ее тело стало невесомым, и это ощущение напоминало ей, как она плавала на спине в пруду в Ветлах и по-летнему теплая вода, покачивая, баюкала ее. Вот и теперь ее руки как бы всплыли, опустились Люсьену на плечи, ладони прижались к его спине.

А чары не исчезали, они становились все сильнее, и вот уже Кэт чувствовала, как что-то просыпается в самом низу ее живота, как там возникает непонятная тяжесть, напоминавшая чувство голода.