– О Господи, конечно!

– Но когда пришлось... все было в порядке?

Я мысленно обратился к тому моменту напряженного ожидания в темноте... ожидания атаки... сосущее чувство тошноты под ложечкой.

– Нет! – признался я. – Не сказал бы, что все было в порядке. Но я понял, что более или менее справлюсь. Что смогу принять конец не хуже, чем другие. Видите ли, через какое-то время начинаешь чувствовать, что не ты остановишь пулю, а кто-то другой.

– Как вы думаете, у майора Гэбриэла было такое же чувство?

Я воздал Джону Гэбриэлу должное.

– Мне кажется, – сказал я, – что Гэбриэл – один из тех редких и счастливых людей, которым чувство страха просто неведомо.

– Да, я тоже так думаю, – сказала Изабелла. Выражение лица было у нее странное.

Я спросил, всегда ли она боялась смерти. Может быть, этому способствовал какой-нибудь шок.

Она покачала головой.

– Не думаю. Правда, мой отец был убит еще до моего рождения, так что не знаю, могло ли это повлиять...

– Очень возможно.

Изабелла нахмурилась. Ее мысли были в прошлом.

– Когда мне было лет пять, умерла моя канарейка.

Накануне вечером она была здорова, а наутро лежала в клетке, вытянув застывшие ножки... как эта птичка. Я взяла канарейку в руку. – Изабелла вздрогнула; она с трудом подбирала слова. – Птичка была холодная... Она... она уже была не настоящая... не видела... не слышала... не чувствовала – ее не было!

Взглянув на меня, она вдруг трогательно, почти жалобно спросила:

– Разве вам не кажется ужасным, что мы должны умереть?

Не знаю, что я должен был сказать. Но вместо обдуманного ответа у меня вырвалась правда... моя личная правда:

– Иногда... это единственное, чего ждет человек.

Она с недоумением смотрела на меня.

– Я не понимаю...

– В самом деле? – с горечью спросил я. – Посмотрите хорошенько. Изабелла! Как вы думаете, что это за жизнь?

Вас моют, одевают, поднимают каждое утро, как ребенка, перетаскивают, как мешок с углем... Безжизненный ненужный обрубок, лежащий на солнце... Он ничего не может, у него нет будущего, ему не на что надеяться...

Если бы я был сломанным стулом, меня выбросили бы на свалку, но я человек – и меня одевают, прикрывают изуродованное тело пледом и укладывают на солнышке!

Глаза Изабеллы широко раскрылись, в них было замешательство и вопрос. Впервые эти глаза смотрели не на что-то за моей спиной, а прямо на меня, взгляд сосредоточился на мне, но и сейчас она словно не видела, ничего не понимала.

– Но... как бы то ни было, вы – на солнце. Вы живы. Хотя могли погибнуть.

– Вполне. Господи! Неужели вы не понимаете? Мне жаль, что я остался жив!

Нет, она не понимала... Я говорил на непонятном ей языке.

– Вам, – робко спросила она, – вам... все время очень больно?

– Время от времени я испытываю сильную боль, но дело ведь не в этом. Можете вы понять, что мне не для чего жить?

– Но... я знаю, что я глупа... но разве обязательно жить для чего-то? Разве нельзя просто жить?

У меня дух захватило от такого вопроса.

В этот момент я повернулся, вернее, попытался повернуться на каталке; из-за неловкого движения выронил пузырек с надписью «аспирин», который я постоянно держал при себе. Он упал, пробка открылась, и таблетки рассыпались по траве.

Я резко вскрикнул, и сам услышал свой голос, неестественный, истеричный:

– Не дайте им потеряться! О, соберите их... найдите!.. Они не должны потеряться!

Изабелла наклонилась, ловко и быстро собирая таблетки. Повернув голову, я увидел подходившую к нам Терезу и, почти всхлипывая, прошептал:

– Тереза идет!..

И тут, к моему удивлению, Изабелла сделала нечто такое, чего я от нее никак не ожидал. Быстрым и в то же время несуетливым жестом она сняла с шеи цветной шарф, который дополнял ее летний наряд, и он плавно опустился на траву, закрыв разбросанные таблетки... Негромко, спокойным голосом она произнесла:

– ...так что, как видите, все может измениться, когда Руперт вернется домой...

Не возникло бы и сомнений, что мы просто продолжаем беседовать.

– Ну как, – подойдя к нам, спросила Тереза, – не хотите ли чего-нибудь выпить?

Я попросил что-то довольно замысловатое. Когда Тереза повернулась, чтобы вернуться в дом, она увидела шарф и наклонилась, чтобы его поднять.

– Пожалуйста, оставьте его, миссис Норрис, – невозмутимо произнесла Изабелла. – Он так хорошо смотрится на траве.

Тереза улыбнулась и вошла в дом. Я во все глаза уставился на Изабеллу.

– Милая девушка, почему вы это сделали?

Изабелла застенчиво посмотрела на меня.

– Мне показалось, что вы не хотели, чтобы она их увидела.

– Вы правы, – мрачно сказал я.

Дело в том, что, едва я стал поправляться, у меня родился план. Я прекрасно понимал свою беспомощность, полную зависимость от других и хотел, чтобы у меня в руках была возможность выхода.

Пока мне делали инъекции морфия, ничего нельзя было предпринять, но пришло время, когда морфий заменили снотворными каплями или таблетками. Тогда-то у меня и появилась эта возможность. Я все время ругался про себя, пока мне давали хлорал[5] в виде капель. Однако позднее, когда я уже был с Робертом и Терезой и стал меньше нуждаться в медицинской помощи, врач прописал снотворные таблетки, кажется секонал, а может быть, амитал. Во всяком случае, теперь я мог попытаться обойтись без таблеток, хотя они всегда лежали наготове на тот случай, если я не смогу заснуть. Я складывал неиспользованные таблетки, и мало-помалу у меня накопился запас. Я продолжал жаловаться на бессонницу, и мне продолжали выписывать таблетки. Долгими ночами я лежал без сна с широко открытыми глазами, испытывая сильную боль, но меня укрепляла и поддерживала мысль, что выход у меня в руках и ворота для ухода открываются все шире, теперь у меня их было более чем достаточно.

Однако по мере осуществления моего плана настоятельная надобность в его исполнении отступала. Удовлетворенный достигнутым, я был готов немного подождать. Но не слишком долго.

И вдруг теперь, в течение нескольких мучительных минут, у меня на глазах мой план едва не пошел прахом! Его спасла лишь сообразительность Изабеллы. Девушка собрала таблетки, сложила их в пузырек и наконец подала мне.

Я спрятал его на прежнее место и вздохнул с глубоким облегчением.

– Спасибо, Изабелла, – с чувством поблагодарил я.

Она не проявила ни любопытства, ни беспокойства, однако была достаточно проницательна, чтобы заметить мое волнение и прийти мне на помощь. Я мысленно принес ей свои извинения за то, что поначалу посчитал ее слабоумной. Нет, она не глупа.

Что она подумала? Наверное, поняла, что это не аспирин. Я внимательно посмотрел на нее. Невозможно было понять, о чем она думает. Вообще понять ее, по-моему, было очень трудно.

Внезапно во мне шевельнулось любопытство. Изабелла упомянула имя...

– Кто это Руперт? – спросил я.

– Руперт – мой кузен.

– Вы имеете в виду лорда Сент-Лу?

– Да. Он может скоро приехать. Большую часть войны он пробыл в Бирме. – Она помолчала. – Руперт может поселиться здесь... Вы ведь знаете, замок принадлежит ему.

Мы только арендуем.

– Я удивился, почему... гм, почему вы вдруг упомянули Руперта?

– Мне хотелось побыстрее что-нибудь сказать, чтобы все выглядело естественно, как будто мы разговариваем...

Наверное, я заговорила о Руперте... потому что все время о нем думаю.