– А вам. Изабелла? Вам он нравится? – в свою очередь спросил я.

Изабелла долго молчала, а когда наконец заговорила, я понял, что она с трудом подбирает слова.

– Я его не знаю... Я ничего о нем не знаю... Ужасно, когда не можешь даже поговорить...

Мне было трудно это понять, потому что, когда мне случалось увлекаться женщинами, обычно влечение вызывалось взаимопониманием, верой (иногда ошибочной) в особую симпатию, совпадением вкусов и мнений, обсуждением спектаклей, книг, этических проблем. Ощущение дружеской теплоты всегда было началом того, что зачастую оказывалось просто завуалированным чувственным влечением.

Гэбриэл, по словам Терезы, очень привлекателен и нравится женщинам. По-видимому, Изабелла тоже находила его привлекательным, но в таком случае его мужественное обаяние самца она воспринимала как факт, не осознавая и не обманывая себя иллюзией осознания. Он пришел как посторонний, чуждый человек. Нравится ли он ей? Возможно ли, что ее привлекала только физическая близость, а не сам человек?

Разумеется, это всего лишь абстрактные рассуждения.

А Изабелла рассуждать не будет. Какие бы чувства она ни испытывала к Гэбриэлу, анализировать их она не станет. Она просто примет их – примет как часть сотканного жизнью ковра и перейдет к следующей части узора.

Я вдруг понял, что именно это возбудило в Гэбриэле такую бешеную ярость. На какую-то долю секунды я даже ему посочувствовал.

Неожиданно Изабелла серьезным тоном спросила, как я думаю, почему красные розы очень недолго стоят в воде.

Мы принялись обсуждать этот вопрос. Я поинтересовался, какие цветы ей особенно нравятся. Изабелла назвала красные розы, темную, почти коричневую лакфиоль и густо сидящие на стебле бледные розовато-лиловые левкои. Выбор показался мне странным, и я спросил, почему ей нравятся именно эти цветы.

– Не знаю, – ответила Изабелла.

– Вы просто ленитесь думать! Прекрасно знаете, только не даете себе труда подумать.

– В самом деле? Ну что же, хорошо. В таком случае я подумаю.

Она сидела, выпрямившись, очень серьезно обдумывая ответ. Когда теперь я вспоминаю Изабеллу, я вижу ее именно такой. И всегда, до конца жизни, буду помнить ее сидящей на каменной резной скамье. Всю в ярком солнечном свете... Голова гордо поднята, длинные тонкие руки спокойно сложены на коленях, лицо серьезное... Она думает о цветах.

– Мне кажется, я люблю эти цветы, – наконец заговорила она, – потому что к ним приятно было бы прикоснуться... они такие великолепные... как бархат... И еще потому, что у них прекрасный запах. На кустах розы выглядят некрасиво. Роза должна быть сама по себе... в стеклянном бокале. Тогда она прекрасна! Но только очень короткое время... вскоре она поникнет и умрет. Не поможет ни растворенный в воде аспирин, ни обжигание стебля.

Все это хорошо для других роз. Ничто не может сохранить крупные темно-красные розы... Я бы хотела, чтобы они не умирали.

Это была самая длинная речь, которую я слышал от Изабеллы. Ей было интереснее говорить о розах, чем о Гэбриэле.

Этот момент, как я уже говорил, навсегда остался в моей памяти. И это была кульминация нашей дружбы.

С того места, где стояла моя каталка, мне было хорошо видно тропу, которая вела через поля к замку. По ней шел человек... в военной форме и в берете. С острой, удивившей меня самого болью я вдруг понял, что лорд Сент-Лу вернулся домой.

Порой возникает ощущение, что некое событие уже неоднократно происходило раньше и оно теперь назойливо повторяется. Я испытал это чувство, глядя на приближавшегося к нам молодого лорда Сент-Лу. Казалось, что когда-то я уже лежал здесь, беспомощный, неподвижный, и снова и снова видел, как Руперт Сент-Лу идет через поля.

Это бывало со мной раньше, будет происходить и впредь... без конца.

«Прощай, Изабелла! – подсказало мне сердце. – Это сама судьба пришла за тобой».

Вокруг снова воцарилась атмосфера сказки – нереальная, иллюзорная. Мне предстояло принять участие в знакомой концовке знакомой истории.

Я взглянул на Изабеллу. Она даже не подозревала о том, что приближается ее судьба, – спокойно смотрела на свои узкие белые руки и, очевидно, все еще думала о розах... или, быть может, о темно-коричневой лакфиоли...

– Изабелла, – ласково я, – кто-то идет...

Она неторопливо подняла голову, потом без особого любопытства обернулась – и застыла. По телу ее пробежала дрожь.

– Руперт!.. Руперт!..

Конечно, это мог быть совсем и не Руперт, никто не сумел бы сказать наверняка на таком расстоянии. Но это был Руперт.

Немного нерешительно он вошел в калитку и стал подниматься по ступеням террасы. Вид у него был виноватый, он, видимо, чувствовал себя неловко Полнортхаус принадлежал теперь незнакомым людям, с которыми ему не приходилось встречаться, но в замке сказали, что здесь он найдет свою троюродную сестру...

Когда Руперт поднялся на террасу, Изабелла встала и шагнула ему навстречу. Он тоже ускорил шаги.

– Руперт!

И почти одновременно прозвучало его: «Изабелла!»

Они стояли крепко взявшись за руки.

Это было прекрасно... Идеально! Будь это сцена из кинофильма, повторный дубль не понадобился бы, а на театральных подмостках она вызвала бы комок в горле у любой романтичной театралки средних лет. Это была идиллия. Счастливый конец волшебной сказки. Любовная история с большой буквы. Чудесная встреча молодого человека и девушки, которые долгие годы разлуки мысленно рисовали себе портреты друг друга (в известной степени идеальные) и которые, встретившись наконец, обнаружили, что самым волшебным образом идеал совпал с реальностью.

Произошло то, чего, как говорится, в жизни не бывает, однако это произошло прямо тут, у меня на глазах.

Все решилось сразу в первый момент встречи. Руперт всегда в глубине души держался своего решения вернуться в Сент-Лу и жениться на Изабелле, а Изабелла в свою очередь неизменно верила в то, что Руперт приедет, она станет его женой, и они «будут жить долго и счастливо до конца своих дней, пока смерть их не разлучит».

Теперь надежды оправдались, и мечты сбылись. Когда Изабелла повернулась ко мне, ее лицо сияло от счастья.

Она представила нас друг другу.

Руперт Сент-Лу подошел, протянул мне руку, и я хорошо рассмотрел его.

Я и теперь считаю, что мне никогда не приходилось встречать никого красивее. Я отнюдь не хочу сказать, что это был типичный «греческий бог». Красота Руперта была мужественной: худощавое, обветренное, загорелое лицо; довольно большие усы; глубокие синие глаза; прекрасной формы голова на широких плечах; узкие бедра и красивые стройные ноги. У него был приятный голос, низкий и спокойный, без всякого «колониального» акцента. Лицо добродушное, умное, волевое, с выражением спокойной уверенности.

Руперт попросил прощения за то, что явился без предупреждения, запросто: только что прилетел самолетом и прямо с аэродрома приехал на машине. Леди Трессилиан сказала ему, что Изабелла ушла в Полнорт-хаус.

Покончив с извинениями, Руперт взглянул на Изабеллу, и в глазах у него мелькнуло лукавство.

– Ты сильно изменилась, Изабелла, – заметил он. – Я помню тебя школьницей – ножки тоненькие, как палочки, две косички и очень серьезный вид.

– Должно быть, я выглядела ужасно, – задумчиво произнесла Изабелла.

Лорд Сент-Лу сказал, что надеется увидеть мою невестку и брата, картинами которого всегда восхищался.

Так как Тереза в это время была у Карслейков, то Изабелла предложила пойти и позвать ее. При этом она спросила, не хочет ли Руперт повидать их: Руперт ответил, что Карслейков видеть не хочет, потому что не может их вспомнить, даже если встречался с ними раньше, когда приезжал в Сент-Лу на каникулы.

– Мне кажется, Руперт, тебе все же придется с ними встретиться, сказала Изабелла. – Твой приезд их приятно взволнует. Да и всех тоже.

Молодой лорд выглядел слегка встревоженным: отпуск у него был короткий, всего лишь на один месяц.