— Вы правы, я хочу спать, хоть милостью дона Лодовико я и проспала сегодня до обеда. Возможно, когда-нибудь потом всё будет видеться иначе, — она уже было встала, чтобы выйти, но он резко сел на постели и снова взял её за руку.

Пришлось сесть обратно.

— Не уходите, пожалуйста. Останьтесь.

— Мне нечем поделиться с вами, — покачала она головой.

— Вы уже позавчера вечером поделились всем, чем могли. Теперь моя очередь.

— А вы сейчас тоже не в лучшей форме, как мне кажется.

— Ну и что? Всё, что есть — ваше. Позвольте мне попробовать.

Ещё три дня назад она бы согласилась, не раздумывая. А теперь…

— Монсеньор, извините, но — нет. Вы нездоровы, я нездорова. Нам обоим нужно спать.

— Это сложно, в нынешней ситуации. Я буду думать, как ещё можно её поправить, примерно до утра.

— Тогда я сейчас попрошу Марию, чтобы она поставила вам снотворное. Доброй ночи, монсеньор, — Элоиза поднялась и вышла.

И первым делом подошла на пост к дежурившей этим вечером Марии Магро, и высказала своё мнение относительно снотворного для больного. Удивительно, но Мария с ней согласилась.

А потом уже можно было отправляться к себе, собираться на работу и спать.

На следующий день Элоиза, как ни в чём не бывало, поднялась по будильнику, собралась и отправилась сначала на завтрак вниз, а потом в офис. Обитатели аналитического отдела радостно её приветствовали, осторожно спросили, как её здоровье и как дела у монсеньора. Она ответила, что со всеми всё, насколько ей известно, в порядке, и можно продолжать работу.

Работа продолжалась часов до четырёх. Запарки пока больше не было, и Элоиза сходила вниз на обед, пообщалась там с Анной и Софией, поздоровалась с множеством разных обитателей дворца и попробовала новый крем-суп от Марчелло.

А в начале пятого к ней пришёл Бруно.

— Проходите, господин Бруно, я очень рада вас видеть, — у неё словно камень свалился, откуда он там должен валиться в таком случае.

Ура, больной под надёжным присмотром. Можно выдохнуть. И вообще больше туда не ходить.

— А я-то как рад! Я слышал, вы сменили-таки профессию? Но почему вы тогда здесь, в этом кабинете, а не в нашей ординаторской? — он радостно упал в кресло и вытянул свои длинные ноги, а она звала брата Франциска и просила доставить кофе и сладостей.

— Издеваетесь? — она села в кресло по другую сторону от кофейного столика.

— Ничуть, — он, правда, продолжал смеяться. — Я говорил с Кристиано, с Виолеттой, со старшей доктором Фаэнцей и с успешно прооперированным монсеньором. Правда, последний респондент признался, что в интересующий меня промежуток времени был без сознания, и ничего по делу не сказал. Зато я внимательно изучил все записи. И хочу услышать ещё и вашу версию — так, для полноты картины и для коллекции.

— Бруно, раз вы со всеми побеседовали, и даже с Доменикой, которой в ту ночь здесь не было, а потом ещё и все записи просмотрели — вы в курсе, что здесь было. Я не смогу добавить ничего нового. Честно — предпочла бы не вмешиваться и оставить решение вопроса профессионалам. Но пришлось. Надеюсь, что ничего не испортила. Да и всё.

— Я осмотрел больного — снаружи и при помощи аппарата узи. Не увидел ничего предосудительного. Шов очень аккуратный, прямо как у доктора Фаэнцы, а больной всё время порывается подниматься и бегать. Но я ему пока не позволил, рано ему, слабоват ещё. Думаю, восстановление дальше пойдёт обычным путём и всё это — вопрос времени.

— А вы не думали, что хорошо бы иметь где-нибудь в доступе ещё одного оперирующего врача? На случай, подобный воскресному.

— Не поверите, думал. Мы поговорили с его высокопреосвященством и с доктором Фаэнцей, и уже со следующей недели Кристиано отправится к ней на стажировку. И она проследит, чтобы он оперировал, а не только смотрел. Всё же, в её клинике такие возможности встречаются чаще, чем у нас, и правильно. Но вы молодец, Элоиза. Не ожидал от вас, честное слово. Я считал, что вы всё больше по эзотерике, а что отважитесь заглянуть в брюшную полость — никогда бы не подумал.

— Мне приходилось, хоть и давно, — ответила она.

— И слава господу, — заключил он.

В среду и четверг Элоиза больного не навещала. Она звонила и интересовалась, знала, что ему разрешили перебраться в свои комнаты, хоть пока ещё не отменили постельный режим. Но сама не ходила ни в больничное крыло, ни в те самые комнаты.

Вечером среды она навестила Полину, та рассказала о поездке к Валентину и о том, как юная Анна адаптируется в «самой обычной школе». Судя по рассказу, было трудно, но преодолимо. Сама Анна разве что прислала несколько фотографий в двух новых, сшитых специально для этой школы деловых костюмах — она была сама не своя от счастья, когда узнала, что там можно и в брюках, и в юбке с открытыми коленями, и в украшениях, и ногти накрасить, и даже глаза. Элоиза тогда посмеялась — вспомнила себя в такой же ситуации — и отвела Анну к своему портному, а тот при помощи нескольких подмастерьев за неделю изготовил два отличных костюма. Один состоял из жакета и складчатой юбки в шотландскую клетку, а второй — из жакета, брюк и жилетки очень красивого серого цвета. Также в специальных местах были приобретены белые блузки в потребном количестве и красивые колготки, «а чулки с такими короткими юбками носят, конечно, но никак не в школу». После чего племянница получила ещё пару старых красивых брошей из Элоизиной шкатулки, и радостная убыла к матери и бабушке. Мать и бабушка юной девы были очень благодарны — сами-то они попытались подступиться к ней с разговорами о подобающей школьной форме, но почему-то не преуспели.

Элоиза показала Полине фотографии, а у Полины нашлись кадры с дня начала учебного года — Анна в клетчатом костюме (и, похоже, всё-таки в чулках) на фоне своей новой школы, Анна с младшими кузенами и Алезией, Анна со старшим кузеном, а все кузены учатся в той же самой школе.

Элоиза искренне желала Анне, чтобы в новой школе у неё всё было хорошо.

В четверг наконец-то возобновились тренировки. Это было счастье, просто счастье. На радостях Элоиза умотала себя до того, что с трудом доехала до дому.

И всё это время её ненавязчиво опекали то Анна, то Лодовико — смотрели внимательно, спрашивали — что она ест и ест ли вообще, как себя чувствует. Она отвечала, что всё нормально, и шла дальше.

А потом наступила пятница, и плотину прорвало. В ленту «под крылом» выложили фоточку — как все они на прошлой неделе приехали в Остию и фотографировались толпой на террасе отеля. И они с Себастьеном — рядом, смотрят друг на друга и улыбаются, только что не в обнимку. И это было как та пуля, выпущенная с близкого расстояния.

Миллион ненужных и вредных сейчас воспоминаний только того и ждал — их разговоры, их прогулки, их совместные дела, их квест по Парижу, их две недели в его комнатах, их ночи… Господи, да что же это такое, почему даже работа не спасает?

Себастьяно лежал на диване в своей гостиной, перед телевизором, который что-то показывал, и никак не мог сосредоточиться на экране.

В среду вернулся Бруно, осмотрел его очень тщательно и сказал, что выздоровление идёт в пределах нормы. Слабость? А он что вообще хотел? Ему не царапину дезинфицировали, ему брюшную полость зашивали. Но подержал до четверга под присмотром, а потом разрешил мигрировать к себе.

Карло и Октавио помогли Себастьяно перебраться домой, и предложили составить компанию в ничегонеделании, но он прогнал их работать. И честно ничего не делал весь остаток четверга и почти всю пятницу.

Конечно, и Лодовико, и Карло рассказывали о происходящем во дворце, но ничего особенного не происходило. Как всегда — то густо, то пусто.

Впрочем, и хорошо, что всё спокойно. Потому что он устаёт и от физической нагрузки, даже минимальной, и от болтовни устаёт едва ли не больше.

Попробовал связаться с родственниками — а то его уже потеряли. Мать звонила в понедельник, хотела высказать всё, что думала про его отсутствие на воскресном обеде, но ему было немного не до того, о чём он честно и сообщил, правда, без подробностей. Дочь спрашивала, куда он потерялся, слала смайлы и сердечки. Потом ещё звонил Марио, он рассказал, что бабушка была очень злая, и хотел узнать — не случилось ли чего. Себастьяно зачем-то рассказал — что да, случилось, но уже всё в порядке. То есть — постепенно приходит в норму. Да, бабушке можно рассказать. Нет, приходить не нужно, ему пока ещё тяжело долго общаться с кем бы то ни было, а как станет попроще — он сам приедет. Звонить можно.