Элоиза выпила пахучее лекарство и поморщилась — оно было ещё и горьким, вдобавок к запаху. Но перестала кружиться голова, и предметы вокруг стали более резкими. Тем временем Доменика заполнила флакон — лекарство оказалось ядовито-зелёного цвета. Из той же чёрной коробки она достала бумажный пакет и запаковала и флакон, и упаковку с порошком.

— Ступайте, мне больше нечего вам сказать. Рафаэла, позвонишь, когда тебе станет ощутимо лучше, — Доменика поднялась, опираясь рукой на стол.

После такого и впрямь не оставалось ничего, только встать и попрощаться.

Уже в городе Себастьен спросил:

— Элоиза, что вы думаете об обеде?

— Об обеде? — вынырнула из полудрёмы Элоиза. — Не знаю. Наверное, обед — это хорошо.

— Вы не голодны? — удивился он. — Ничего же, можно сказать, сегодня не ели.

— Не заметила, — пожала она плечами. — Хорошо, пусть обед.

Себастьен скомандовал Марко везти их в «котов». Давно там не были.

У котов он отпустил машину, сказал, что позвонит, когда их нужно будет забрать. Балкон был свободен, он сделал заказ и дождался, пока официант спустится вниз.

— Скажите, сердце моё, это было необходимо?

— Что именно? — Элоиза даже проснулась.

— Эта поездка. Что вы хотели услышать от вашей грозной родственницы?

— Что-нибудь новое.

— Услышали?

— Увы, нет. Точнее, услышала, но вовсе не о том, о чём хотела.

— И стоило ради такого подниматься рано и ехать? Лучше бы поспали, вам было бы полезнее. Право, я не понимаю ваших семейных легенд про эту даму. Бабушка и бабушка.

— Это Терции она бабушка, а мне преподаватель.

— Та самая, которая чуть не выгнала из школы вашу Анну? И к которой вы ездите со всеми сомнительными вопросами?

— Если кто и знает много о нас, в смысле — о семье, так это она. Вижу, на вас Прима не произвела впечатления.

— Суровая бабушка, да и только.

— Верите, что эта суровая бабушка может вас пальцем перешибить?

— Нет.

— Зря. Может.

— Не уверен, что нужно проверять. Я бабушек не обижаю. Кстати, что там она говорила про какой-то сомнительный порошок?

— Она ткнула меня носом в мою ошибку и дала средство для её исправления.

— Это что же была за ошибка?

— Я тогда ударила вас слишком сильно. И следы есть до сих пор, я их не разглядела, а она — сразу. Вы думаете, почему так медленно восстанавливаетесь и быстро устаёте? А вот поэтому.

— А вовсе не из-за естественных причин, о которых говорил нам Бруно, — усмехнулся он с очень большим сомнением в голосе.

— Если не верите — спросите Доменику. Именно так — не видит ли она повреждений, недоступных человеческому глазу и обычному восприятию. Можете рассказать ей, как ездили в Санта-Магдалена.

— Которую из? — рассмеялся он. — Они у вас все Доменики.

— Что поделать, потому мы их и нумеруем. Я предполагаю, что Терция где-нибудь поблизости от Бруно. Но если вдруг вы где-нибудь встретите Секунду — она увидит едва ли не лучше. Если вас убедят — придёте, я разведу вам порошок.

— Точно, сказали же — из ваших рук. Из ваших рук любую отраву, конечно, но мне сомнительно, уж простите. Ни разу не видел, чтоб вас так вот грызли, а вы не сопротивлялись.

— Было время — сопротивлялась. Мы не общались лет пятнадцать никак. Сейчас я пытаюсь взять полезное и не цеплять другого.

— А про сон она вам вообще, на мой взгляд, ничего нового не сказала.

— Пусть так, — у Элоизы уже не было сил спорить и защищаться.

— У вас какие планы на остаток дня?

Обед незаметно для всех закончился, и Себастьен вызвал машину и подозвал официанта.

— Поспать, — пожала плечами Элоиза. — А у вас есть сейчас какие-нибудь дела?

— Есть, но я готов послать их все к чёрту.

— Не посылайте, пожалуйста. Мне нужно несколько часов в одиночестве. Это не про вас, это про меня.

Он нахмурился.

— Я помешаю?

— Кто угодно помешает. Позвоните мне вечером, хорошо?

— Как скажете, — пожал он плечами. — Вы уверены, что нужно звонить?

— Даже лучше не звонить, а просто приходить. Часам к восьми, например. К вечеру я буду более общительна, а вы поговорите с Доменикой. С какой-нибудь.

— Хорошо, пусть так, — он покачал головой.

Его телефон зазвонил, машина приехала, можно было отправляться домой.

Во дворце Себастьяно сначала наведался к себе. Очень хотелось спать, прямо как-то ненормально, давно уже такого не случалось. И слабость, какая-то совершенно непонятная слабость. Ни одно из двух данных ему объяснений — про возраст и про какой-то там особо изощрённый удар от Элоизы — ему не нравились.

Подумаешь, возраст. Ерунда это. Сорок три года — это не шестьдесят пять и не семьдесят восемь. Полгода назад руку ломал — заросло как по маслу. Ещё лучше, чем обычно зарастало.

А про Элоизу… ну да, пришлось несладко. Она приложила его очень качественно и очень эффективно. Эх, научиться бы самому так делать, было бы очень полезно при разговоре с такими вот, которые потом ножом тыкают, куда ни попадя. У него тогда не просто дыхание перехватило, а и в глазах потемнело, и как бы не сознание ушло на несколько секунд — боль была нешуточная. И что совсем хорошо — ни синяков, ни ссадин, вообще никаких следов! И если нет никаких следов, то ничего и не осталось, так ведь? Какие там могут быть последствия, глупости всё это.

Но почему тогда ни ноги, ни руки не ворочаются?

Заглянул Октавио, спросил, не принести ли обед или чего-нибудь ещё. Он навещал каждый день — пытался развлекать новостями из дворцовой жизни, рассказывал про учёбу в университете, которая недавно началась. Обронил как-то, что лежать больным в одиночку плохо. Видимо, исходя из собственного опыта. Другое дело, что впервые в жизни Себастьяно хотелось, чтобы его оставили в покое. Все, начиная с врачей и заканчивая его людьми. И кроме Элоизы. Её присутствие он перенёс бы в любых количествах, пусть она хоть молчит, хоть говорит без умолку. Но с Элоизой как-то сложно. То есть, в начале недели было никак, потом он вроде что-то поправил… а поправил ли?

Себастьяно с удивлением обнаружил, что в раздумьях провёл без малого два часа. Вот ещё, других дел нет, можно подумать! Нужно приводить себя в порядок.

Он взял телефон, нашёл нужный контакт. И когда на том конце ему ответил серебристый колокольчик, спросил — нельзя ли получить у донны Доменики приватную медицинскую консультацию. Да, если прямо сейчас — это идеально. Что она хочет к кофе? Десерт или что-то посущественней? Отлично, он ждёт.

Вот и Октавио пригодился — пусть тащит кофе

Доменика пришла через четверть часа. Улыбалась, смущалась, пряталась за чашку. Потом спросила:

— Монсеньор, о чём таком вы хотите спросить, что вам не скажет Бруно?

— Бруно не скажет, нет, он свою версию уже высказал. А потом я услышал ещё одну. Знаете, сегодня с утра мы с Элоизой ездили в ваш этот семейный монастырь, разговаривать с вашей родственницей.

— С бабушкой? — изумилась Доменика. — И что Эла хотела узнать у бабушки? Нет, я знаю, она к ней заниматься ездит, но сейчас ей должно быть не до занятий.

— Я, честно говоря, не понял, зачем Элоизе понадобилась ваша бабушка. Она, то есть Элоиза, рассказывала про сон — может быть, помните? Который приснился нам с ней один на двоих и плохо закончился.

— Она хотела услышать бабушкино толкование? Наверное, бабушка ей ничего нового не сказала.

— Так и есть. Но она сказала другое, и тут-то я как раз хочу посоветоваться с вами. Вы можете меня пристально осмотреть и поискать во мне какие-то неправильности именно с точки зрения ваших семейных дарований?

— Да, могу, — Доменика стала серьёзной и отставила чашку. — Дайте мне обе руки.

Затем она взяла его правую руку в свою правую, а левую — в левую. Закрыла глаза посидела так несколько секунд, потом поменяла свои руки местами. Потом ещё подержала его за голову, прошлась пальцами по шее — а пальцы-то прямо заледенели! — потом легко коснулась ещё некоторых точек. Опустила руки и выдохнула.