Выставка ювелирных украшений закрылась днем, и оставалось какое-то время, чтобы упаковать экспонаты. Уокер отговаривал Фейт от поездки в Руби-Байю, но она была непреклонна.

Уокер все больше думал о цепи загадочных обстоятельств, о смерти бродяги в Сиэтле, об убитой туристке в Саванне и о том, что на ноже Банди не осталось никаких следов. И все меньше ему это нравилось. Он не хотел говорить Фейт о том, что убийца, искусно владеющий ножом, мог охотиться за ней, и этим связал себе руки, потому что не мог использовать этот аргумент, чтобы отправить Фейт домой. От всех других доводов Уокера Фейт отмахивалась.

Уокер не спорил. По дороге в Руби-Байю он все еще пытался уговорить ее.

– Еще не поздно сесть в самолет, – говорил он. – Хилтон-Хед есть миленький аэропорт, это милях в двух, а то и меньше. Современная хорошая взлетно-посадочная полоса, отличное место для маленьких корпоративных реактивм самолетов. Я беру на себя ожерелье. Ты сможешь сама провести инвентаризацию магазина – ты ведь сокрушалась, не сделала этого до отъезда.

– Я знаю, что пропало.

– Кайл и Лианн могли что-то пропустить. Никто лучше тебя не знает, что было у тебя в магазине.

– Когда я пыталась остаться дома, вы с Арчером первые настаивали на том, чтобы я поехала, говорили, что я обещала Мел приехать к ней на свадьбу.

– Это было тогда. Не теперь.

– Теперь есть какой-то аргумент, мне не известный?

– Как насчет этого? Те люди, которые знали, что ты была на выставке, знают, что ты едешь в Руби-Байю. Ты будешь в большей безопасности в Сиэтле.

– Я сказала об этом папе Монтегю по телефону, прямо перед тем, как мы выехали из гостиницы, но он не захотел даже слышать об этом.

– Ни один из вас не знает реальной ситуация.

Фейт отмахнулась от Уокера, как и от всех его попыток отправить ее обратно в Сиэтл. Она не собиралась ехать домой. Эскизы вспыхивали в ее голове и обретали очертания, когда она любовалась экзотическим пейзажем. Пальмы здесь чередовались с дубами и соснами. Вода в болоте источала первозданный аромат, словно время замедлило свой бег и замерло здесь.

– Посмотри, вон тот аллигатор напоминает большую шину от грузовика, которую развернули в длину, – сказала Фейт, указывая на большую рептилию.

Уокер вздохнул и понял, что бессмысленно дальше приводить какие-либо доводы, чтобы уговорить Фейт вернуться в Сиэтл.

– У шин нет зубов.

– Ты обиделся?

– Черта с два, – прошипел он.

– Нет, обиделся.

Улыбаясь вопреки собственному желанию, Уокер протянул к ней руку и слегка дернул за волосы.

– Ты плохо воспитанный ребенок.

– Спасибо. – Фейт тихонько засмеялась, испытывая удовольствие от того, что может свободно дразнить мужчину и не переживать, что обижает его.

– Ты забавный, Оуэн Уокер. Похож на брата.

Уокер усмехнулся:

– Я всем брат.

Фейт улыбнулась, глядя на болото, которое грелось на солнце, но ее улыбка исчезла, как только она вспомнила о том, что когда-то спрашивала Уокера, не был ли он старшим братом. Он ответил тогда «больше – нет». Она постеснялась выяснять, что это значит. Но сейчас был подходящий момент.

– Ты никогда не рассказывал мне о своей семье, – сказала она.

Он ничего не ответил. Мысленно он спрашивал себя, как долго он сможет держать руки подальше от Фейт. Сдерживать себя Уокеру было все труднее. Только от одного аромата, исходящего от нее, он сходил с ума.

– Уокер?

Он вздрогнул. Пусть она видит в нем доброго старшего брата. Он не должен ее хотеть и не может к ней прикасаться.

Уокер не мог отмахнуться от разговора, который она завела, и не рассказать о своем семействе.

– Мои родители разочаровались друг в друге, когда мне было двенадцать, – заявил он.

– Ты остался с матерью?

– Да,

– Но общался и с отцом?

– Нет, пока мне не исполнилось шестнадцать.

– Почему?

Уокер сощурился и посмотрел на нее:

– А ты как думаешь?

– Если бы я знала, я бы не спрашивала.

Он что-то прошипел и сосредоточил внимание на дороге. Тишина, казалось, длилась долго. Уокеру хотелось стукнуть кулаком в ветровое стекло, но он пересилил свое желание. Он был уверен, что Фейт не заметила его злости. Она не сделали ничего такого, чтобы разозлить его.

– Из-за Стива, парня, который перебрался к нам после того, как мать и отец разбежались, – сказал Уокер, четко выговаривая слова. – Кстати, ему не нравилось, что двое подростков болтаются у него под ногами, к тому же их надо кормить. Так что мать купила два билета и отправила нас с Лотом к отцу.

– С Лотом? У тебя есть брат?

– Был.

На сей раз Фейт не испугало холодное выражение лица Уокера, она хотела узнать о его прошлой жизни все.

– Что случалось?

– Он умер.

Фейт закрыла глаза.

– Мне жаль.

– Мне тоже, – с горечью сказал Уокер. – Но жалостью его не вернешь, не так ли?

Когда тишина в машине начала давить на Уокера, он посмотрел на Фейт и крепко стиснул руль.

– Это было давным-давно, – наконец сказал он.

– Я не думаю… – произнесла Фейт надломленным голосом. Она чувствовала, как комок подкатил к горлу. Фейт думала о том, какой была бы боль от утраты ддя нее, если бы умер член ее собственной семьи. – Я не думаю, что человеку в жизни хватит времени, чтобы привыкнуть к потере родного брата.

Уокер не мог не согласиться с этим, тем более что он сам был виноват в смерти Лота.

– Он был похож на тебя? – тихо спросила Фейт.

– В каком смысле?

– Такой же сильный, нежный, красивый?

Уокер бесшумно выдохнул. Позже он сумеет почувствовать себя сильным, нежным, красивым.

– Лот был чертовски хорош: поджарый, высокий, остроумный, веселый. Женщины начали на него засматриваться, когда ему исполнилось двенадцать. Когда ему было тринадцать, он уже понял почему. А в двадцать он умер.

– Ревнивый бойфренд?

– Это довольно мрачная история. – Голос Уокера не предполагал больше никаких расспросов. Фейт не обратила на это внимания.

– Что стало причиной его смерти?

– Его погубило то, что он слишком рассчитывал на своего старшего брата.

– Я не понимаю.

– Тебе повезло.

Уокер вырулил из одного узкого пыльного переулка, который вел в Хилтон-Хед. Сосновые иголки цеплялись за коричневый мох, закрывали крыши и водосточные трубы ветхих зданий.

Легкая завеса облаков скрывала солнце. Ветер резвился в болоте, атаковал узкие канавы, которые были вырыты среди зарослей травы. Дорога петляла и поднималась на низкий песчаный хребет, который был закрыт деревьями, оплетенными виноградной лозой. Водоемы с солоноватой водой мерцали вдали, словно глаза аллигатора. Земля медленно поглощалась болотом, а болото морем. С каждым поворотом дубы все дальше отодвигали в сторону пальмы и сосны. Водоемы с черной водой превращались в медленно текущий ручей, зажатый, словно огромная змея, плотной стеной деревьев. Постепенно болото поглотило все. Кое-где лишь виднелась грязь, указывающая на границу ручья. Устрицы цеплялись за любую влажную поверхность, словно грязные белые оборки.

Очертания бронзового, мерцающего, темного болота были изящны, как движения балерины.

– Потрясающе, – прошептала Фейт. Уокер хмыкнул.

– Посмотрим, что ты скажешь, когда тебя облепят насекомые.

– Тебе не нравится? Ты ведь здесь родился.

Он пожал плечами:

– Это место у меня в крови.

Улыбка на лице Фейт возникла и исчезла так же быстро, как прикосновение легкого ветерка.

– Ты его любишь?

– Здесь я узнал, что такое нужда, так что любить эти края мне не за что.

– После того, как твои родители развелись? – предположила Фейт.

– Намного раньше. Отец пил, работал механиком, воровал на плантациях, охотился на аллигаторов. Мать была официанткой в забегаловке, где подавали креветки. Иногда она крала там еду, когда нам не везло на охоте.

Фейт почти вздрогнула от смертельного спокойствия в голосе Уокера.