Но вдруг над равниной разносится громкий гвалт.
Так и шпарят по-французски. Голосит так, что голова отрывается. Присматриваемся. Рядом с нами, в двадцати шагах, остановился пикапчик. На крыше — несоразмерный динамик. Это штукенция и поливает нам уши орущими песнями с «Тронной ярмарки» {107} , на полную громкость.
Если по-французски, — значит, предназначено это специально для нас, французов. Бросаем в стороны свои заступы и старательно слушаем, сидя в песке. Тут уж Организацион Тодтне осмеливается ничего сказать — внутри пикапчика сидит мундир, да еще какой — со значком SS на воротничке!
Получаем еще: «Прошли вы, меня не заметив» в полные голосовые связки Жана Саблона {108} , а потом какой-то отеческий голос вопит:
— Трудящиеся французы! Большинство из вас оказалось здесь не по своему выбору. Но вы здесь — выбора у вас уже нет. Я знаю, что многие из вас надеются на победу большевизма и его союзников, жидо-плутократов, англо-саксонцев. Какое страшное, какое трагическое заблуждение! Это не только было бы концом Европы и цивилизации в большой крови, ибо большевики-победители не успокоятся только тем, что раздавят немецкий Рейх, они раздавят затем и англичан, и американцев, и заполонят весь мир, но вы должны знать, что уже сейчас коммунисты хозяйничают во Франции. Де Голль — всего лишь марионетка в их руках. Они провели закон, согласно которому все французы, которые добровольно или по принуждению уехали работать в Германию, вместо того чтобы бежать и примкнуть к макизарам, будут переданы военным судам по обвинению в предательстве и работе на пользу врагу в военное время. Несколько тысяч набранных по Обязательной трудовой повинности уже расстреляны, их жены и матери острижены наголо и подвергались публичному надругательству, а их имущество конфисковано.
Трудящиеся французы! Вам остается только одна надежда — победа армий немецкого Рейха. Вам остается только один выход — присоединиться к вашим собратьям, которые бьются бок о бок с солдатами Рейха в рядах Ваффен-СС. Большевистские орды уже под Берлином. Но война еще не окончена! Силы Рейха подорваны самую малость. Их боевой пыл никогда не был так велик. Замечательное оружие, которое куется в арсеналах Рейха, навсегда остановит продвижение варваров и поразит мир, который застынет в своем восхищении.
Трудящиеся французы! Неужели вы позволите грубым монголам задушить себя и не будете защищаться? Все равно вы осуждены, у вас нет выбора, поступайте же, как настоящие мужчины, вливайтесь в ряды французских Ваффен-СС!
Слышатся два три хрипа, а потом опять…
Посмеиваемся. Но все-таки как-то не по себе. Мария спрашивает: «Что он такое сказал?», — но вот уже этот же громкоговоритель окатывает нас украинской песней. Теперь уже очередь русачков прислушиваться. Вешает он им на уши ту же лапшу, а в заключение: «Записывайтесь в армию генерала Власова!»
Так я никогда и не узнаю, целый ли день окучивали рвы герр Грэтц с супругой, вырыли ли они свой положенный участок рва в предусмотренные сроки, а если нет — заставили ли их оставаться после файерабенд {109} все необходимое время, и подкреплялись ли они во время обеденного перерыва легкой закуской из индейки в желе и гусиной печенки, сидя на своих складных стульчиках… Обо всем этом я так никогда ничего не узнаю, так как эти козлы-америкашки навалились на нас ровно в полдень, фантастической своей армадой, от горизонта до горизонта, — мы были первыми при раздаче. Все эти линии черных муравьев, снующих по равнине, пробуждают добрый старый инстинкт охотника. Залегаем по быстрому на дно рва. Те, кто вырыл недостаточно глубоко, угощают себя пощечинами. Но первые котелки уже полетели.
Делают они это по-американски, на всю катушку. К чему напрягать глаза, прицеливаться. Достаточно сыпануть нужное количество бомб, раздавить весь пейзаж в радиусе нескольких километров вокруг цели, раздавить как надо, не оставив в живых ни одного квадратного сантиметра, — цель ведь все равно неминуемо будет раздавлена в общей куче. Математика. Дороговато, что правда, то правда. Но не для того ли она, война, чтобы не простаивали заводы для деланья бомб? Надо же, догадался! Когда объясняешь, все проясняется.
Дубасят крепко. Ой-ой-ой… Ух, как крепко! Смотри-ка, сирена наконец разродилась. И Флактоже. Смотрика, падает самолетик с черным дымом из-под хвоста. Буумм! Хочется кричать: «Браво…» Но потом вспоминаешь, удерживаешься. Правда-то на их стороне! Это ж они — наши. Скосит тебе обе лапки, — жаловаться не имеешь права, — для твоего же блага. Смотри, не перепутай! Здесь, внизу, — Зло. Там — стальные архангелы, то бишь Добро. Всегда корректируй, чтобы в голове четко было. Но лучше бы они пошли разбираться куда подальше, а не прямо над нашими ряшками, эти Добро и Зло…
Так мы проводим битый час на дне рва, нос в воде. Сразу же я подмял под себя Марию, чтобы сделать ей крепость из моего тела, совсем по-рыцарски, настоящий Д'Артаньян. Но она брыкнулась, ты же меня задушишь, козел здоровенный! Ладно, хрен с тобой, делай как знаешь, твоя же шкура, в конце-то концов. Пока что ничего, обходится. Осколки разных штуковин поливают нас сверху очередями. Прячем мы головы под железо лопат. Одна девчонка соорудила себе панцирь из опрокинутой тачки. Делает мне «ку-ку» ручкой. Это Шура-Маленькая. Не то, чтобы она была такая маленькая, но просто, чтобы не путать ее с другой, Шурой-Большой.
Время от времени одному такому ковбою взбредает в голову пройтись по нам анфиладой, берет он прицел на одном конце траншеи и поднимается вдоль нее, выпуская свои пружинные шарики, если ему удается уложить их все в одну щель — выигрывает еще одну партию, задаром, но у этих решительно пальцы слишком толсты, все падает рядом, пунктирная линия больших песчаных гейзеров и грязи наметилась параллельно с нами, попадает к нам даже, в траншею, не очень хлестко, но помаленьку закапывает тебя в ней живьем. Нужны бы им пулеметы, чтобы подчистить нас всех на бреющем, так и хочется им подсказать, но как бы то ни было, они и не смогут, здоровы слишком, это тебе не какой-нибудь там биплан для высшего пилотажа, летающая крепость, вот что это, а как же!
Мне надоело. И вообще, подхватил я насморк в слякоти этой, теперь чихаю. Настроение у меня портится. Говорю Марии: «Pachli». Уходим! А она тут же: «Пошли».
Выкарабкиваемся из западни, сползаем с этой равнины, перепрыгиваем от воронки к воронке, ныряем опять в ров, как только эти козлы опять возникают над нашими головами. Я беру руку Марии. Смываемся неизвестно куда, куда глаза глядят, все едино, везде одинаково, все летит в воздух, все трещит, все пылает, целый квартал оседает в подвал, буумм, одним разом, по стойке смирно, с этим жирным и мягким шумом, как я вам уже говорил, гадким таким шумом, вибрирующим долго-долго, как слишком низкая нота этой огромной скрипки, как ее там, контрабаса, что ли, да-да, именно! Дым, пыль, трубы вспороты, канализация вспорота, лошади околевают, пламя, кровь, кишки, крики, вопли, стоны, гады, гады и гады! Не стану описывать вам бомбардировку. Только этим и занимаюсь. А те, другие, здоровенные мудозвоны, там, наверху, жужжат и жужжат и сбрасывают свои сраные бомбы, свой сраный фосфор, ленты своей сраной фольги, а скоро и свои сандвичи, свою жевательную резинку, свои портки, свои яйца… только они и умеют, что сбрасывать, эти здоровые невозмутимые сраные мудозвоны.
