— А так. Схоронил я ее, в надежное место. Мне эта медаль не так-то просто досталась, чтобы я ее немцу отдал.

— Ну, Кондратий Герасимович, вы и при звании, и с медалью — полный кавалер!

— Как есть! — согласился Нелюбин. — Эх, ребятушки мои, сейчас бы обмыть это наше дело! Что ж жизнь наша такая злодейская, что с такими-то хорошими ребятами, в такой-то милый час выпить нечего… — И вдруг спросил, глядя на винтовку с зачехленной трубой оптического прицела: — А кто ж из вас стрелял? Или сразу оба-два? Да нет, стреляли раз за разом…

— Санька стрелял, — сказал Смирнов.

За полуночью разговор стал тускнеть. Все, что шло от души, сказалось, а то, о чем все трое думали, но о чем пока молчали, угнетало. И вот Нелюбин, чувствуя, что подошли уже к краю, разорвал эту тягучую паутину:

— А куда ж, ребятушки, мы теперича пойдем?

Воронцов и Степан молча переглянулись.

— Я так думаю, что выходить нам надо где-то возле Зайцевой Горы. Хоть там и самая бойня, и войска все сгрудились, но там и полк мой. А ежели где в другом месте переходить, еще неизвестно, каким карим глазом на нас посмотрят.

— До Зайцевой Горы еще дойти надо. Сколько дотуда километров?

— Примерно, сорок — сорок пять.

— Два перехода. Если по прямой. Но таких дорог не бывает. Да и нельзя нам по дорогам идти. А у нас тяжелораненый. Да и кормить людей уже завтра утром чем-то надо.

— И то правда, и то, а идти, ребятушки, надо, — подытожил Нелюбин и хлопнул Воронцова по коленке. — Поведешь ты. У тебя уже опыт есть. Народ у нас подобрался надежный. Одни танкисты чего стоят. У них, имей в виду, младший сержант хороводит, Демьяном зовут.

Утром Воронцов построил свой отряд. Встал и лейтенант. Его еще пошатывало. Но он уже был полон решимости дальше идти своим ходом. В строю оказалось пятнадцать человек, с Воронцовым — шестнадцать. В боевых условиях — взвод. Потому что на передовой, Воронцов это знал, через неделю боев во взводе редко остается больше половины личного состава.

Лейтенант, летчик, отстегнул планшет и протянул Воронцову. Смирнов передал карту и компас. И Воронцов начал переписывать свой взвод по фамилиям. Документов почти ни у кого не оказалось.

Свой новый взвод Воронцов разбил на три отделения. Первым назначил командовать Нелюбина, вторым — сержанта Григорьева, третьим — младшего сержанта Петрова. Как только эта орава случайно спасшихся людей стала приобретать черты воинского подразделения, люди сразу стали собраннее. Исчезла расхлябанность. Шинели собрали в скатки. Гимнастерки подвязали кусками провода, найденного где-то в пути. Кому не хватило провода, надрали свежего лыка и сплели себе ремни не хуже штатных. Хуже оказалось с продовольствием и оружием. На грибах можно было протянуть сутки. Из оружия в наличии оказалось три винтовки, два револьвера и один ТТ. Патронов тоже негусто.

После короткого совещания решили действовать следующим образом: углубиться в лес правее шоссе, ближе к фронту, попытаться в пути разжиться продуктами и, по возможности, оружием. Направление держать постоянное — на Зайцеву Гору.

В тот же день они пересекли лесной проселок, который, судя по карте, соединял два крупных населенных пункта. Установили наблюдение. Через час наблюдатели сообщили: прошли две подводы и два мотоцикла, все — со стороны фронта.

— Пустые? — уточнил Воронцов.

— Пустые. В повозках по два солдата с винтовками и автоматами. На мотоциклах тоже по два человека. С пулеметами. Повозки ехали вместе. Мотоциклы — разрозненно, с интервалом в полчаса.

— Что ты скажешь, Кондратий Герасимович? — Воронцов внимательно посмотрел на младшего лейтенанта Нелюбина.

— А думаю я так: мотоциклисты, может, имеют свои какие-нибудь поручения, а вот конный обоз похож на фуражиров. Надобно устроить засаду. Их всего четверо? Назад, если загрузятся, они будут дуть пешком. Если не помешают мотоциклисты или еще кто-нибудь, то мы их возьмем как Мартына на гулянье.

Так и решили. Справа и слева выставили охранения с целью вести наблюдение за дорогой и, в случае обнаружения опасности, тут же предупредить основную группу. В основную группу включили Нелюбина, Подольского, Калюжного, Григорьева и танкистов.

Нашли удобное место. Небольшая поляна. Посредине болотина, заросшая рогозом и камышом. Дорога ветвилась на три, а местами и на четыре колеи. Воронцов обошел всю поляну. Болотина оказалась сухой.

— Степ, — окликнул он Подольского, — на тебя ляжет основная работа. Затаишься здесь. Стрелять будешь в первых. Начну я. Мои — последние. Как только услышишь первый выстрел, пали по своим, пока патроны есть. Но не перемещайся. Чтобы ребята тебя не задели. Даже если они окажутся в стороне или отстанут.

— Все понял, командир.

Залегли. Затаились. Стали ждать. Воронцов побаивался, что могут подвести боковые охранения. Народ случайный, непроверенный. Испугаются, уйдут в лес. Оставалось надеяться на хитрость Кондратия Герасимовича. Нелюбин, расставляя охранения, наставлял людей так: товарищи бойцы, наша задача — захватить немецкий обоз, охрана небольшая, два ездовых и два конвоира, обоз везет продовольствие, в основном сало и прочие продукты питания, после выполнения задания все получат полное довольствие. Воронцов слушал инструктаж Нелюбина молча.

— Голодного солдата уставом не проймешь, — после, когда охранения ушли, рассудил Нелюбин и подмигнул Воронцову. — Не бойся, Курсант, не уйдут. Они этот обоз теперь зубами остановят.

Шло время, а на дороге никто не появлялся. Солнце переместилось на другую сторону дороги, тени осин опрокинулись на поляну, расчерчивая дорогу косыми полосками и размытыми пятнами, делая ее похожей на камуфляж. Пара воронов с натужным свистом пролетела вдоль проселка. Долго потом слышались упругие звуки их тяжелых крыльев. Воронцов проводил их взглядом и подумал, что не зря вороны летают вдоль лесных дорог. Когда вчера лежал возле Варшавки, несколько пар вот таких же грузных птиц протянули вдоль просеки, внимательно осматривая окрестность. Что ж, война меняет повадки даже таких древних птиц.

— Видал? — кивнул вслед воронам Степан. — Тяжелые, прямо «юнкерсы» при полной боеукладке… Отъелись в лесах.

— Да, нынче для них время вольное, — покачал головой Нелюбин, лежавший неподалеку за корнем вывернутой березы; он слышал их разговор и радовался, что контузия стала проходить и шум в ушах начал потихоньку оседать, как тяжелая вечерняя пыль оседает на дорогу. — Вон сколько человечины кругом раскидано. И сколько ее война еще раскидает.

Несколько дней назад, еще до встречи с летчиками, Воронцов вышел к окопам. Кусок траншеи, отрытой на опушке березового леса, линии одиночных окопов, позиции пулеметных расчетов. Ветер откуда-то доносил смрадный запах. В поле, рядом с опушкой, виднелись края свежей воронки от авиабомбы. На комьях глины сидел ворон и что-то сосредоточенно и остервенело клевал. Удары его клюва были настолько сильными и резкими, что Воронцов услышал треск разрываемой плоти. Он схватил камень и швырнул его в ворона. Тот заклекотал, озлобленно посмотрел на человека, нехотя спрыгнул со своей добычи. Но не испугался, не взлетал. Ворон стоял, косо распустив крылья, и выжидающе смотрел на человека. Он-то знал, что это его поле и что человек, неожиданно появившийся на опушке, скоро уйдет. Воронцов швырнул в него еще несколько камней, и только тогда ворон тяжело взмахнул огромными крыльями и потянул низко над полем, над малинником на опушке, над траншеей. Время от времени он поворачивал свой мощный клюв и огненным взглядом безраздельного хозяина здешних мест окидывал все пространство внизу: и опушку леса, изрытую окопами и воронками, и яму со смердящей добычей, и одинокого человека, стоящего возле нее. Воронка почти до краев была заполнена телами убитых красноармейцев. Вот тогда-то, в том поле, он впервые увидел следы работы воронов. Головы некоторых трупов были очищены до черепов. Виднелись кости и позвонки.

— В первую очередь они выдирают глаза, — сказал Воронцов и оглянулся на Нелюбина. — Вы, Кондратий Герасимович, не знаете, почему это?