Матвей Фимкин сильно сожалел о том, что попал в этот наряд. Надо же было влипнуть в такую передрягу? Погнались за девкой с пацаном… А на кого нарвались? Сидел бы сейчас в теплой казарме, горячие щи хлебал с приварком. Два дня назад они делали облаву в большом селе. Привезли оттуда годовалого порося. Засолили сало. Сало дня через три-четыре уже просолится, и хлопцы начнут его трескать… А что будет с Мотей Фимкиным? Соткин уже лежит с пробитыми ребрами. Даже не дернулся. Девка ему глянулась… Дурная кровь в голову ударила. А не подумал, идиот, даже о том, что за такое дело Юнкерн самих изнасилует. Она же — дочка местного старосты! За такое по головке не погладят. А могут и под пулемет поставить. Старшим его назначили… Возомнил себя атаманом… Плюнули бы на этих беглых и пошли бы в деревню. Бабу, если ему так приперло, и в деревне можно найти. И не так, а по-хорошему договориться. Вот их сколько нынче холостует, безмужних. Слово ласковое скажи, любая бы пригрела. Да еще и самогону налила на радостях. Эх, дурак, дурак… Да ладно бы сам-один голову под пулю сунул… Фимкину сразу не понравился этот лес. Про него всякое болтают. Сколько полицейских здесь пропало! Скольких потом на березках нашли! Одна половина на одной верхушке, другая на другой… Стрелок-то, видать, бывалый. Случайно промахнулся. Заторопился. Не ждал, что Фимкин так быстро обернется. Но надо подождать, когда у него кончится терпение. И вдруг со стороны блиндажа послышалось:

— Дядя Кондрат! Слева заходи! В овраге он! — кричала девка.

Ах ты, сучка, подумал Фимкин. Указывает, где он залег. Нет, тут не отобьешься. Лес кругом чужой. Все… Конец…

— Ребята! А вы заходите от сосен! Он там один!

Захватить хотят. Живьем взять. Чтобы — на березы…

Уходить надо. Уходить немедленно, пока они там возле блиндажа чухаются. И Матвей Фимкин вскочил на ноги и, чувствуя необыкновенный прилив сил, потому что собрал в себе все, подминая мелкий кустарник, побежал по дну оврага, свернул в боковой рукав, к темнеющему впереди ельнику. Впереди, шагах в пятнадцати, белым бруствером виднелся окоп. Но это — не преграда. Фимкин его перемахнет в два счета.

Все произошло в одно короткое мгновение, так что он не успел даже испугаться. Белая кочка, торчавшая над бруствером, качнулась. Матвей Фимкин отчетливо увидел колечко дульного среза и понял, что кочка-то никакая вовсе не кочка, а шапка стрелка. Что стрелок оказался хитрее и удачливее. Надо поднимать руки… Но тотчас из стального колечка дульного среза полыхнуло коротким пламенем, и пуля, небольно войдя в грудь, рванула шинель на спине под самой лопаткой. Матвей Фимкин умер не сразу. Он еще увидел, как из старого, присыпанного сосновыми иглами и снегом окопа встал подросток лет шестнадцати, передернул затвор, шагнул к нему навстречу и в упор прицелился в лицо. Прямо в переносицу. Следующего выстрела он не услышал, не увидел даже вспышки. Просто обвалилась чернота и придавила его своей тяжестью.

Иванок снова передернул затвор. Полицейский лежал у его ног. Вторая пуля снесла ему полчерепа. Но он прицелился и снова выстрелил. И снова перезарядил. И снова выстрелил. Когда закончилась обойма, он перехватил винтовку и начал бить окованным толстой металлической пластиной затыльником приклада, стараясь попасть туда, в то багровое бесформенное пятно, которое еще мгновение назад смотрело на него злым, беспощадным взглядом врага.

— Иванок! Что ты делаешь! — Зинаида обхватила его сзади за плечи, повисла, повалила в снег и, когда Иванок выронил винтовку и напряженное в нечеловеческой судороге тело его обмякло, обняла его, положила на колени голову и начала тереть снегом. — Успокойся. Ну, вот так… Успокойся. Он уже неживой. Спас ты нас, Иванок. Спас. Спасибо, что пришел.

Вскоре Иванок пришел в себя. Встал, подобрал винтовку, быстро зарядил ее новой обоймой. Посмотрел на Зинаиду.

— Где Прокоп?

— Там, — указала за овраг Зинаида.

Иванок подошел к убитому полицейскому, расстегнул его шинель, осмотрел карманы. Забрал зажигалку и сигареты. Снял ремень с подсумком и кинжальный штык. Обошел его вокруг. И сказал:

— Это им за Шуру. За сестру. Я их теперь… На всех дорогах…

— Угнали Шуру?

— Угнали. И Шуру, и Ганьку, и Зойку Иванюшкину, и ребят всех.

Зинаиду трясло. Она не могла встать на ноги. Иванок помог ей подняться. Она ухватилась за молоденькую березку и некоторое время стояла так, пошатываясь и боясь, что березка не выдержит и сломается, и она снова упадет в снег. А надо уже уходить. Подальше от этого страшного места.

Иванок обыскал и второго полицейского. Подтащил его к лазу в землянке, отрытому Зинаидой и Прокопом, просунул тело и столкнул его вниз. Потом притащит и второго. Второго ему помогал тащить Прокопий.

— Что теперь будем делать?

— А что, уходить надо отсюда подальше. И поскорее. — Зинаида отпустила березку, посмотрела по сторонам. — Ты с нами?

— А можно?

— Тебе ж больше некуда идти. Этих они дня через два найдут. След найдут и за нами увяжутся.

— Может, ночью снег пойдет. Пошел бы. Покружим по лесу, поводим их.

Но они знали, что без еды они долго в лесу не продержатся.

— Если пойдет снег, они не найдут и их. Надо все здесь подмести.

Через полчаса они шли по сосняку и молили бога, чтобы пошел снег и спрятал все, что они здесь натворили.

Снег ночью не пошел. Небо вызвездило. Они сидели возле сбитого немецкого самолета, жгли костер и слушали ночь. К утру уснули. А на рассвете в стороне Варшавки загремело. Туда пролетели несколько пар пикировщиков. Спустя некоторое время одного из них, прижимая к земле, атаковал истребитель. Маленький юркий самолетик, как игрушечный, поблескивал на солнце красными звездами на плоскостях, взмывал вверх и снова начинал атаку. Из-под его крыльев возникала трасса и протягивалась в сторону большого самолета.

— Так им и надо, — провожая взглядом самолеты, стиснул зубы Иванок. — Теперь и их бьют. Пускай их тут всех мыши объедят до костей.

Там, возле Варшавки и в стороне станции, гудело и раскачивалось — рвались тяжелые снаряды.

Зинаида тоже проснулась, высунулась из парашютного шелка, открыла глаза, прислушалась. Они еще не знали, что утром началось наступление двух фронтов, Западного и Калининского, что одной из ударных армий прорваны немецкие линии и в прорыв, развивая удар, спешно входила кавалерийская дивизия с артиллерией и дивизионами гвардейских минометов. Не знали и того, что тем же утром из Андреенок в Прудки был послан отряд полиции, чтобы разыскать пропавший патруль. Командир отряда имел приказ: если полицейские не будут найдены, взять в Прудках заложников и расстреливать по одному каждые полчаса, пока не скажут, где патрульные, и не выдадут своих беглецов. Но канонада, разыгравшаяся в районе станции, переполошила всех. Немцы, получив тревожное сообщение, срочно эвакуировались. Через час дорога на запад была забита техникой и повозками. Отряд полицейских вернулся к своим казармам. В это время там увязывали на телеги имущество, оружие. Вместе с сотней уходили и многие семьи. Красная Армия атаковала на широком участке фронта. Началась операция «Марс»[18].

В разведку Воронцов отправил троих: Степана, молодого механика Гришку, который хорошо знал местность, и одного из танкистов. От своего экипажа Демьян назначил в разведку Штыренко. Сказал ему:

— Тебе, Штырь, машину вести, вот и посмотри там, где и как проехать лучше. Особенно низины проверь. Чтобы нигде не сели. И разведайте позиции ПТО. Учитывай сразу и то, что мы будем прорываться с тыла.

— Понял, — радостно козырнул ему Штыренко.

Экипаж летал как на крыльях. То, что они снова обрели боевую машину, что под завязку заправили баки соляркой и имели полную боеукладку, казалось невероятным. Особенно после того, что с ними произошло: гибель товарища, плен, побег. Появился реальный шанс не только вновь вернуться в строй, но и вернуть родной бригаде исправную «тридцатьчетверку», которая наверняка уже считалась в графе безвозвратных потерь.