4.

Голова Иоакима показалась в проеме винтовой лестницы. Он обвел взглядом верхнюю площадку башни, словно проверяя все ли на месте, и довольно ухмыльнулся. Затем поднял над головой странный инструмент, похожий на округлую балалайку.

– Раздобыл развлечение! – вздохнул Козма. – Нудился с утра. То-то бренчали снизу…

Роджер, сидевший рядом с ним под зубцом, не ответил. Только с любопытством уставился на гостя.

Иоаким выбрался наверх и плюхнулся на расстеленную посреди площадки кошму. Скрестил ноги. Следом появились все семеро туркополов. Они присели на корточки под зубцами, радостно скалясь.

– Концерт! – объявил Иоаким, пристраивая инструмент на коленях. – По заявкам трудящихся.

– Не слышал заявок! – буркнул Козма.

– Они попросили, – указал Иоаким на туркополов. – Понимаешь, оказался у них во вьюках, – он поднял инструмент. – Попросил сыграть, а никто не умеет. Трофей. У тех парней, которых мы на дороге кокнули, был… Ребята и взяли…

– А музыканта забыли?

– Не придираемся! – весело отпарировал Иоаким. – Музыканты найдутся. Вам надобно песен? Их есть у меня…

– Вино вдохновило?

– Не один пил, не один… – замахал Иоаким. – С хорошими людьми! – он указал на туркополов.

– Они же мусульмане!

– Ха! – довольно выдохнул Иоаким. – Что мусульманам пить, коли воды нету? На закуску – сухая козлятина. Соленая!.. Чем больше закусываешь, тем больше пьешь. Что делать, другой еды нету… Знаешь?! – заговорщицки подмигнул он Козме. – Я их не очень-то упрашивал – сами к бурдюку прикладывались. Да еще как!

Козма сплюнул. Иоаким решительно ударил по струнам.

– Льет ли теплый дождь, падает ли снег, я в подъезде против дома твоего стою, – заорал он по-русски густым басом. – Жду, что ты пройдешь, а быть может, нет, стоить мне тебя увидеть, как я счастлив…

Туркополы захихикали, ударяя себя ладонями по коленям. Роджер смеялся, щуря глаза. Улыбалась девушка, сидевшая на мешке в отдалении; даже Ги, стоявший в страже у зубцов, оглянулся, показав ровные белые зубы.

– По ночам в тиши, я пишу стихи… Кто сказал, что пишет каждый в девятнадцать лет?.. – пьяно продолжал Иоаким. – В каждой строчке только точки после буквы "эл"… Ты поймешь конечно все, что я сказать хотел… Сказать хотел и не сумел…

Роджер хохотал, уже не стесняясь. Туркополы повизгивали от восторга. Козма тоже не удержался – прыснул.

– Ты говорил: не понравится! – весело заметил Иоаким, закончив, хотя Козма ничего такого не говорил. – Сейчас еще урежу!

– Только не про ветку, что ветер клонит!.. – попросил Козма. – Не переживут…

Иоаким урезал другое. Он бренчал по струнам совершенно невпопад, закатывал глаза, выкрикивая:

– Я с тоской смотрю на бархан, вглубь песков ушел караван, злой самум заносит пески, Но всегда и везде помни ты…

"Зачем я ему каракаоке дарил?! – вздохнул Козма. – Даже здесь не отдохнуть…"

– Я буду ждать тебя возле пальм у трех дорог, – надрывался Иоаким, – знаю я, вернешься ты, как ни был путь далек. Не стану верить я ни в судьбу, в грозный рок, все равно дождусь тебя возле пальм у трех дорог…

Роджер от хохота сорвался на икоту, туркополы упали на четвереньки, исступленно хлопая ладошками по каменному полу, смеялись девушка и Ги, только Иоаким сохранял сосредоточенно-лирическое выражение лица. По всему было видно, что петь ему жутко нравится. Закончив гнусавить, он встал и потянулся.

– Сплясать бы!

– Лучше пригнись! – посоветовал Козма. – Вытянулся, дылда! Получишь стрелу в башку!

– Не-а! – покрутил головой Иоаким. – Угол большой – вчера проверяли. Зубцы закрывают надежно – с умом люди строили.

Словно подтверждая его слова, высоко в небе пропела стрела и сиганула в неизвестность.

– Злобствуют! – заключил Иоаким. – Пение мое услышали. То ли еще будет! Теперь ты! – протянул он Козме инструмент.

– Что за чудо? – сказал Козма, рассматривая его. – Ладов нет, одни струны.

– Они сказали "баглама", – кивнул Иоаким на туркополов.

– Побагламим…

Козма пощипал струны, подтянул колки, настраивая звук, затем попытался взять несколько аккордов. Инструмент ответил недовольной какофонией. Козма вздохнул и попробовал перебор. Отсмеявшаяся публика смотрела на него с жадным ожиданием.

– Требуете продолжения банкета? – весело сказал по-русски Козма. – Будет! Это был первый акт морализонского балета. Раз вам нравится караоке…

Эти глаза напротив калейдоскоп огней.

Эти глаза напротив ярче и все теплей.

Эти глаза напротив чайного цвета.

Эти глаза напротив что это, что это?..

Бархатистый звучный баритон выводил слова мягко и задушевно, точно попадая в тон. На площадке притихли. Только Иоаким не пожелал быть просто слушателем. Подлетел к девушке и протянул руку.

– Леди?

– Я не леди, – зарделась та. – Стелла!

– Звездочка, значит… Идем танцевать, Стелла!

– Я не умею под такую музыку.

– Уметь тут нечего!..

Иоаким бесцеремонно взял Стеллу за руку и вывел на середину площадки. Обнял ее правой рукой за талию, левую заложил за спину. Девушка приподняла подол длинного платья, и они вдвоем плавно закружились в такт сладким словам песни.

Эти глаза напротив пусть пробегут года

Эти глаза напротив, сразу и навсегда

Эти глаза напротив и больше нет разлук

Эти глаза напротив мой молчаливый друг…

Стелла и в самом деле мгновенно освоилась: кружилась, мягко шаркая по камням кожаными подметками сапожков. Иоаким вдобавок постукивал каблуками. Туркополы притихли, время от времени цокая языками.

Роджер глянул на Ги. Тот, повернувшись спиной к зубцам, во все глаза смотрел на танцующих. Лицо оруженосца шло красными пятнами.

"Совсем ошалел мальчишка от ревности! – сердито подумал Роджер. – Еще бросится! Иоаким, прихлопнет его как муху! Подобрали себе беду…"

Но Ги сдержался. Козма кончил петь, Иоаким отвел Стеллу к ее мешку и церемонно раскланялся.

– Кто еще споет? – спросил весело.

– Можно я? – воскликнула раскрасневшаяся Стелла.

Иоким забрал инструмент у Козмы и отнес его девушке.

– Умеешь?

– Это мой саз, – ответила Стелла. – Они его у нас забрали. Больше нечего было…

Площадка притихла. Стелла перебрала струны и, быстро работая колками, вернула инструменту лад, сбитый Козмой.

Юный рыцарь в землю Палестины за море собрался,

Его воля Господня путями благими вела,

Юный рыцарь с семьею своею навек попрощался,

Он мечтал о победах, но доля была тяжела…

Голос у Стеллы оказался странно низким, даже с легкой хрипотцой. Но это только придало очарование неизвестной балладе. Стелла вдруг резко ударила по струнам, голос ее взмыл, зазвучав яростно и страстно:

Как блестит его щит, и доспехи на солнце сияют!

Рукоятку меча твердо держит стальная рука!

Он копьем и клинком сарацинов как вихрь побивает!

И его добрый конь топчет мертвое тело врага…

Козма сглотнул, пораженный: не ждал такой силы от девочки. Не ждали, похоже, и другие. Лицо Роджера застыло, даже Иоаким угомонился, потрясенно пристроившись на своей кошме.

Юный рыцарь пред Гробом Господним приносит обеты,

В черный плащ одевает его сам магистр-отец,

Белый крест лег ему на плечо – лучше счастия нету,

Он монах-иоаннит, он защитник Господних сердец…

Стелла снова грянула припев:

Как блестит его щит, и доспехи на солнце сияют!

Рукоятку меча твердо держит стальная рука!

Он доспех сарацина ударом одним пробивает!

И его добрый конь топчет мертвое тело врага…

Две капли выбежали из уголков глаз Роджера и проторили дорожки по щекам и исчезли в бороде. Но рыцарь не заметил этого, обратившись в слух.

Годы, словно ветра, над пустыней, свистя, пролетели,

И как крест на плече стала белой его голова,

Саранчою враги на страну короля налетели,

Но пока рыцарь с нами и вера Господня жива!

Голос певицы заполонил все, проникая в каждую клеточку потрясенных слушателей.