– Что вы имеете в виду?

– То, что в моей практике бывали случаи, когда ничто не помогало! – честно призналась Глушенкова.

– Вы умеете обнадежить! – усмехнулся собеседник.

– Просто не хочу, чтобы вы подумали, что Андрей, выйдя через пару дней из КПЗ, превратится в другого человека! Минует какое-то время, и страх пойдет на убыль. Вот тогда вам с женой будет трудно. Придется стать настоящими деспотами… и шпионами одновременно. Жесточайший контроль за тратами и времяпрепровождением сына – вот чем вам придется заниматься целыми днями. Конечно же, Андрей будет сопротивляться, но дать слабину в такой момент означает потерять сына… На всякий случай напомню вам, что подростки, начавшие употреблять наркотики в тринадцать – четырнадцать лет, редко доживают до двадцати.

– Боюсь, мы с этим не справимся, – тяжело вздохнул гость. – Вы нам поможете?

– Каким образом? Устроиться к вам гувернанткой?

– Неплохая мысль, – ответил Кульков, – но вы наверняка не согласитесь. Ведь вы из редкой породы «спасателей», кому мало спасти одного человека. Хочется спасти всех на свете. Я сам такой же…

– «Спасатели»! Это, видимо, ноу-хау современного сленга, – удивилась Глушенкова. – Я запоминаю все эти словечки – помогает в работе с подростками. Но вот определение «спасатели» слышу впервые. Не сочтите за труд, объясните, что это означает?

– Это не сленг. Это слово из моего личного обихода. Дело в том, что у меня есть собственная классификация людей по типам. Вместо холериков, сангвиников, флегматиков и меланхоликов, мною придуманы рыбаки, торговцы, ремесленники, жертвы, актеры, спасатели и так далее! Расшифровать это нетрудно – классификация основана на аналогиях. К «рыбакам» я отношу людей, которые забрасывают свои удочки в мутную водицу в надежде поймать огромную «рыбу-удачу». «Торговцы» готовы продавать кого угодно и что угодно – им доставляет удовольствие сам процесс. «Ремесленники» помешаны на своей работе и ничего другого вокруг просто не замечают. «Жертвы» считают свою жизнь конченой и несут мученический крест, причем в большинстве своем совершенно напрасно. «Актеры» – самая, пожалуй, опасная категория: никогда не знаешь, чего от них ожидать. Они безжалостны и могут выступать в какой угодно роли, причем довольно успешно. Ну а мы с вами, Валентина Андреевна, самые типичные «спасатели». Нас хлебом не корми, а дай кого-нибудь спасти! Причем спасаем мы обычно посторонних, зачастую забывая о близких. Разница лишь в том, что я за свои спасательные операции получаю значительно больше денег. В памяти, правда, еще не стерлись те времена, когда за мою работу платили не шибко много. Но и тогда у меня даже мысли не было поменять профессию. Наверное, и вы свою ни на что не променяете. Ведь так?

– Так, – улыбнулась Глушенкова. – Только вот насчет близких вы, пожалуй, зря обобщили. Случай «сапожник без сапог» ко мне пока не подходит. Впрочем, спрошу вечером у мужа. Вдруг у него другое мнение…

– Не хочу каркать, но у вас еще все впереди. Вот подождите, пройдет годика три-четыре, и ваш супруг станет по-иному относиться к затяжному рабочему дню и уж тем более – к испорченным отпускам.

– Ого! А вы, оказывается, много обо мне знаете, – удивилась Валентина. – Откуда, если не секрет?

– Только, ради бога, не подумайте чего-то плохого! Просто сейчас мне приходится защищать одного человека, которого обвиняют в умышленном убийстве. А я как добросовестный «спасатель» привык вгрызаться во все подробности поглубже. В процессе, так сказать, мне повстречался человек, который и рассказал, как вы провели свой отпуск в прошлом году. Петр Быстров его зовут. Помните такого?

– Как не помнить! Представляю, что он вам обо мне наговорил!

– Критика из уст такого человека лучше всякой похвалы!

– Вижу, он произвел на вас впечатление.

– О да! – согласился гость. – Много я видывал гадких людей, но Быстров – настоящий самородок! Такого я бы не взялся защищать ни за какие деньги. Скажите, как вы заставили его оформить опекунство над Настей Самохиной?

– Профессиональная тайна! – сказала Валентина. – А кто ваш подзащитный?

– Вадим Дементьев.

– И каково, на ваш взгляд, его будущее?

– Не слишком радужное, – вздохнул собеседник. – Чутье говорит мне, что свободы ему не видать еще очень долго. И его другу Хабибову тоже.

– Они признали свою вину? – поинтересовалась Глушенкова.

– Нет.

– Значит, у следователя прокуратуры появились неопровержимые улики?

– Тоже нет.

– Тогда почему же вы так пессимистично настроены? – удивилась Валентина.

– Скажу только одно: останься это дело в руках капитана Панфилова хотя бы еще на месяц, и адвокаты ни Дементьеву, ни Хабибову просто не понадобились бы.

– Почему вы так считаете?

– Мне несколько раз приходилось сталкиваться с делами, которые передавал в суд ваш друг Панфилов. У меня сложилось мнение, что он очень толковый следователь. Да и то, как он обработал этого Быстрова, лишнее тому подтверждение. Панфилов быстренько бы во всем разобрался.

– А почему следователь из прокуратуры не может?

– Тут нужно еще и желание, – невесело заметил собеседник. – Пока же с его стороны видно лишь одно стремление: как можно дольше тянуть следствие!

– Но зачем?

– Не знаю…

– Не знаете или не хотите сказать? – настаивала Глушенкова.

– А почему это вас интересует?

– Вы должны знать, что я участвовала в этом расследовании. И мне вовсе не безразлично, кто по моей милости сидит за решеткой: действительные убийцы или нет.

– А-а! Муки совести и все такое? – понимающе кивнул собеседник. – Боюсь, после моего вывода совесть вас не раз куснет!

– Значит, Дементьев и Хабибов невиновны?

– Не отрицаю, они действительно думали о том, как бы убрать Елену Самохину, и даже несколько раз обсуждали это. Но эти люди никогда бы не решились на убийство!

– Откуда у вас такая уверенность?

– За семнадцать лет работы я повидал множество убийц. Эти двое – не убийцы. Уж это я могу сказать точно!

Глушенкову словно холодной водой окатили. Весь год ее не покидало ощущение, что она в чем-то виновата. И вот теперь кое-что стало ясно… Впрочем, даже опытный адвокат не застрахован от ошибки.

– Но ведь улики против них все-таки имеются!

– Имеются. Но когда эти улики доберутся до суда, я от них камня на камне не оставлю!

Увидев на лице Валентины выражение крайнего удивления, Кульков стал объяснять:

– Посудите сами. Вот три кита, на которых держится следствие: магнитофонная запись, сделанная Еленой Самохиной во время разговора с Тимуром Хабибовым, показания Петра Быстрова и пневматический пистолет фирмы «Смит и Вессон», найденный во время обыска на квартире того же Хабибова. Следствие считает пистолет самой главной уликой. Я же утверждаю, что это не улика вовсе. В отличие от огнестрельного оружия, в пневматическом невозможно точно определить, из какого именно ствола выпущен свинцовый шарик. Такая экспертиза просто невозможна. Да и согласитесь: хранить дома пистолет, с помощью которого совершено убийство, – верх идиотизма! Тимур Хабибов не похож на клинического идиота!

Теперь давайте разберемся еще с одной уликой – с показаниями Петра Быстрова насчет его разговора с Дементьевым и Хабибовым. Из этих показаний следует, что оба они – вовсе не убийцы, а благодетели, мечтавшие помочь несчастной матери-одиночке с трудоустройством. Единственная, на мой взгляд, действенная улика, имеющаяся у следствия, – это магнитофонная запись, сделанная Еленой Самохиной за три дня до своей гибели. Экспертиза установила, что на пленке действительно голос Тимура Хабибова. В разговоре содержался намек на то, что Елену Самохину могут убить. Но следствие игнорирует тот факт, что Хабибов в момент разговора был всего лишь парламентером, который озвучивал желание каких-то очень и очень влиятельных людей. В прокуратуре почему-то сочли, что все эти влиятельные люди имеют одну-единственную фамилию – Дементьев. Похоже, сотрудники прокуратуры совершенно незнакомы с русским языком и не умеют отличить множественное число от единственного. Впрочем, соблазн смешать все в кучу был и у меня. Слишком уж идеальная складывалась картина: вот тебе заказчик убийства, а вот и исполнитель! О мотивах и говорить нечего. Словом, все как на подбор. Вот только на поверку ничего не сходится. Тимур Хабибов просто не мог убить Елену Самохину. Не мог, потому что находился в момент убийства в совершенно другом месте. Он был на Средном рынке.