— Может, съедим чего-нибудь? — неожиданно спросил он.

— Что ж, — ответил я, — почему бы и не поужинать с человеком, которого я намереваюсь убить.

Он рассмеялся непринужденно и искренне.

— Ей-богу, мне нравится твое хладнокровие! — Он пристально посмотрел на меня. — А может быть, это только бравада? Хорошая мина? — Он снова вгляделся в меня и как будто удивился. — Нет, ей-богу, мне кажется, ты в самом деле веришь, что сумеешь меня одолеть. И это после того, что произошло тогда! — Он подозвал слугу и заказал ужин на троих, проявив щедрость и широту. — Еще чуть-чуть, и я бы проколол тебя насквозь, — сказал он, — и вдруг ты провалился невесть куда. Я был уверен, что это случайность, но, может быть, это был искусный трюк, чтобы удрать.

— Удрать? — удивленно спросил я. — Рэйф, я просто не хотел тебя убивать. Я люблю хорошую драку на шпагах, и ты дал мне прекрасную возможность поупражняться, какой у меня давно не было. Я тогда не собирался убивать тебя, оставил это на другой раз и надеюсь, такой случай скоро представится.

Он усмехнулся.

— Ты, право, пожалуй, даже нравишься мне, черт тебя побери, — сказал он. — Ну, хорошо, ешь. Это произойдет не сегодня и не здесь. — Он посмотрел на меня через стол, положив сильную руку на его край. — Занятно, что ты выбрал эту таверну, единственное место, где даже я не решусь тебя убить.

Это удивило меня. «Почему здесь невозможно убить человека? — подумал я. — Что в этом заведении такого, что не позволяет ему осуществить свое намерение?» Однако я не стал его об этом спрашивать. Если он заблуждается, мне выгоднее, чтобы он продолжал оставаться при своем мнении.

— Здесь очень удобно, — спокойно ответил я, — и ко мне здесь относятся очень дружелюбно.

— Да, наверняка это так и есть. Здесь тебе гораздо лучше; чем на пустошах, когда я принял тебя за простого бродягу. Видишь ли, сюда мало кто приходит и еще меньше таких, кому здесь позволяют остаться. И мне хотелось бы знать причину, почему это так, — продолжал он со все возрастающим раздражением. — Здесь скрывается какая-то тайна. Говорят, тут никогда не бывает никаких скандалов! Решительно никаких!

— Ты можешь проверить, — сказал я.

Он покачал головой.

— Нет, не хочу. За всем этим скрывается какая-то сила, и я хочу подчинить ее себе. Но прежде я должен разузнать, что это за сила. Возможно, за этим стоит сама королева? Не думаю. Какая-то тайная папистская группировка? Опять-таки вряд ли. Маловероятно, что это заведение пользуется покровительством какого-то большого вельможи. Я пытался разведать что к чему, ведь каждый вор и карманник знает, что это заведение следует обходить стороной. Я должен разобраться в причинах этого. — Он быстро взглянул на меня. — Если ты объяснишь мне, в чем тут дело, я заплачу тебе, и щедро заплачу. — Он улыбнулся плотно сжатыми губами. — Я согласен даже оставить тебя в живых.

— А может быть, — сказал я, — люди просто не хотят привлекать к себе внимания. Хотят жить спокойно и незаметно, оставаясь самими собой.

Он снова бросил на меня испытующий взгляд.

— Может быть... но почему? Вот это я и хотел бы узнать. И потом, кто посещает это заведение? И почему ты оказался здесь? Ты мог бы рассказать мне, если б захотел, — сказал он раздраженно. — Как получилось, что ты, только что явившись в Лондон, принят здесь, а я, известный всему Лондону человек, сюда невхож?

Его сомнения пробудили и мое любопытство. Действительно, почему я оказался здесь? Кто же такой этот загадочный Джекоб Биннс?

Уединившись в своей комнате, я сел за стол и стал размышлять, что бы такое написать, чтобы заработать немного денег. Разумеется, я не был писателем и не мечтал им стать, но ведь многие были нисколько не лучше, я по крайней мере владел словом, и в памяти у меня были когда-то услышанные ирландские саги.

Во времена моего деда жил один ирландец — вор и бродяга, о котором было сложено немало легенд. Я, правда, не мог сделать своего героя ирландцем. Англичане были совсем не расположены читать ирландские повести, когда у них дела в Ирландии шли так плохо. Поэтому я превратил своего героя в цыгана и, используя рассказы Кори, а также собственный опыт дорожных приключений, написал новеллу. Моего героя звали Дембер, и я назвал свое произведение «Веселый Дембер».

Я написал эту вещь в один присест, поскольку весь материал был у меня в голове. Я писал всю ночь напролет и к рассвету закончил свой труд.

Когда за окном забрезжил утренний свет, я лег в постель и заснул, удовлетворенный, что закончил работу, хотя и не представлял себе, хорошо или плохо то, что я написал.

Но беспокойство, овладевшее мною, не позволило мне долго насладиться сном. Оно не было связано с литературными опытами. Тревожили меня мысли о Джекобе Биннсе.

Где он сейчас? Спит ли, или выполняет какую-то секретную миссию, ибо, похоже, иной у него не могло быть.

Проснувшись через час, я спустился по лестнице в зал и снова увидел там Тости Пэджета. Он сразу же обратил внимание на рукопись, которую я держал в руке.

— Вот как, значит, ты взялся за дело? — Он еще раз взглянул на мой манускрипт. — Солидно.

— Я работал всю ночь. Хочешь прочесть?

— Нет, — откровенно сказал он, — и советую тебе не показывать рукопись никому, кроме того, кто может ее купить. Мнение остальных не имеет значения. Большая часть людей не способна оценить литературное произведение, пока оно не напечатано, и лишь очень немногие — после этого. Если они пожелают читать тебя еще, прекрасно, а если обсуждают твое произведение между собой, еще лучше. Я бы предпочел иметь одно-единственное произведение, о котором бы говорили в гостиницах или возле костров, чем дюжину, которая лежала бы на пыльных академических полках.

Ты вправе задать вопрос: если я так хорошо разбираюсь в литературных делах, почему я не стал преуспевающим писателем? Действительно, я хорошо знаю, что нужно делать, могу все разложить по полочкам. Но, — и тут в его голосе прозвучала горечь, — у меня нет силы воли, чтобы довести работу до конца. Я вижу, что нужно исправить то-то и то-то, но не делаю этого. Я пытаюсь придерживаться намеченного плана, но полет фантазии уводит меня в сторону. Я собираюсь что-то сделать, говорю и думаю об этом, но не делаю ничего. Писательская профессия требует одиночества и уединения, так было и так будет всегда, а я — общественное существо, мне необходимо, чтобы вокруг меня были люди, одиночество мне ненавистно.

— Человек может быть одиноким и среди людей, — возразил я. — Одиночество — это свойство сознания. Если тебе необходимо чувствовать вокруг себя толчею, пиши здесь, в любой таверне, где угодно, но всегда оставайся сам по себе.

— Я пытался так и поступать, — сказал Тости Пэджет. — Но мои друзья требуют, чтобы я вместе с ними принимал участие в игре, или ухаживал за девушками, или же зовут в какую-нибудь другую таверну, где они встречаются со своими друзьями. — Он помолчал и, пожав плечами, продолжил: — Они насмехаются над моими занятиями, заставляют меня не портить компанию и отложить писание до другого раза.

— Они пьют, — сказал я, — и будут пить через двадцать лет тоже. Только тогда они уже не будут такими веселыми и блестящими, такими общительными, а станут ворчливыми и брюзгливыми. С годами появляется и растет разочарование. А что касается их насмешек, то есть арабская пословица: «Собака лает, а караван идет».

Тости задумчиво заглянул в свой стакан, вероятно, желая показать, что он пуст. Я заказал еще выпивки и подумал, на сколько мне хватит денег. Но Тости нравился мне. Он был для меня своего рода окошком, через которое я смотрел на малознакомый мне мир.

Потом мы поговорили о разных людях, живущих в Лондоне, о тех, кто приезжает и уезжает, о том, как найти попечителя, которому можно посвятить свое произведение с надеждой получить гонорар.

— А кому ты собираешься посвятить свой труд? — вдруг спросил Тости. — И что ты будешь писать теперь?