— Чего надо? — заворочался мужик. Говорит в нос, видать, из-за этого и храпит.

— Спишь, — говорю, — очень громко. Не по-партизански это, у нас шуметь нельзя.

— А ты кто такой? — спрашивает он. И так, по-командирски говорит, сразу видно, привык.

— Я тут командиром отряда, — отвечаю. — А вот ты кто, я не знаю. Представься.

— Богатым буду, Петр Николаевич, — говорит мужик. — Знакомы вроде, встречались. Старинов я, Илья Григорьевич.

— Извините, товарищ полковник, не признал, темно тут…

Вот же невдобняк получился, на самого Старинова голос повысил. Хотя в больнице вроде как и в бане, генералов не видно, а всё же.

— Так в одном звании, что каяться, — ответил Илья Григорьевич.

— А как вы… здесь? — только дошло до меня. — Самолет? Что случилось?

— Не знаю даже, — ответил Старинов. — Обстреляли нас немного, но вроде прошло без особых осложнений. А тут уже на самом подлете что-то стряслось, мне крикнули, чтобы прыгал. Приземлился неудачно немного, на дерево, побило сильно. Меня сюда вот, что дальше было, не знаю. А ты чего здесь прохлаждаешься?

— Да вот, немец в пуговицу попал, ребро треснуло. И по голове прилетело.

Мы поговорили еще немного и Илья Григорьевич уснул. А я, как назло, ни в одном глазу. Желание спать пропало напрочь. Так и лежал, пока не пришел Сабуров.

Новости оказались хреновые. Самолет разбился километрах в пяти от нас. Чащоба, ни на каком транспорте не добраться. Летчик — насмерть. Груз придется тащить на себе.

Настроение упало — ниже некуда. Вот и дождались транспорт и помощь. Теперь еще и Старинов с нами застрял. Замначштаба инженерных войск всей Красной Армии лежит в партизанском госпитале со сломанным носом (который, впрочем, главврач уже вправил). Нехилый у нас отряд — сын вождя, главный диверсант, и я, перешагнувший три ступеньки в званиях, впридачу.

— Но это еще не все плохие новости, — добавил после самолетной эпопеи Александр Николаевич.

— Что? Не тяни, выкладывай, — нетерпеливо подогнал его я. Уж лучше узнать всё сразу.

— Да вот, читай сам, — подал он мне сложенный вчетверо листок.

— Финские егеря? В Трубчевске?

— Почти целый полк, — кивнул Сабуров.

Я выматерился про себя.

— Но надо уточнить. Сведения предварительные, неточные.

Пришлось вызывать нашу разведку с подпольем. Махно и Енота. С последним пришел Быков. Синева на лице у него уже спала, двигался он более-менее.

— Как сам? — поинтересовался я у Андрея. — Поправляешься?

— Полегчало, — улыбнулся разведчик. — В рейд пока не пойду, но к работе готов.

— Вот что голуби сизокрылые, — я тяжело вздохнул. — Надо кого-то в Трубчевск послать. Похоже на нас открыли сезон охоты. Собственно, его и не закрывали…

Бумажка от Сабурова пошла по рукам, партизаны нахмурились.

— Везде стоят скрытые секреты, усиленные посты немцев, — Махно развел руками. — Документы проверяют дай бог… Чуть ли не на зуб.

Я увидел, что Старинов открыл глаза и внимательно прислушивается к разговору.

— Мы не можем воевать с целым полком финнов с закрытыми глазами. Нужно провести разведку. Сколько уже прибыло, сколько еще прибудет солдат. Имеется ли техника, пушки или минометы… — я пожал плечами. — Надо что-то придумать.

— Есть одна идейка, — Быков присел ко мне на кровать. — Только, товарищ полковник, вы не вскидывайтесь сразу.

— Какая идейка?

Такой заход мне не понравился. Когда с такими дальними подкатами подъезжают, хорошего не жди.

— Послать, к примеру, Ваську.

— Какого еще Ваську?

— Пацана. Который сиделкой при вас был. Очень ответственный паренек.

— Вы с ума сошли?

— Он местный, все дороги знает, — размахивая руками, начал объяснять Андрей. — Азам разведывательной работы я его подучу. На ребенка никто не подумает — легко пройдет туда и обратно.

— А если поймают?! — я тоже сел на кровати, тут же охнув. — Забыл как побывал в подвалах гестапо?

— Може, Параску послати? — вклинился Енот. — Розумна дівчина, все зробе як треба.

— Это еще хуже.

Мы заспорили, в разговор включился Старинов:

— Товарищи, разведку надо провести не только на Трубчевск. Ваське вашему придется идти еще в Локоть и Севск. Или кого вы там пошлете.

Вот тут то мы и выпали в осадок.

— Извините, что сразу не сказал. Приглядывался, — Илья Григорьевич потер грудь. — По нашей информации в Локте офицеры-эмигранты во главе с каким-то Воскобойниковым организуют «национал-социалистическую партию всея Руси». Ядро этого движения составляют царские офицеры, курируют их аж из самого Берлина. К Воскобойникову приставлен штандартенфюрер СД Лахте.

Старинов морщась встал, покопался в своих вещах. Протянул нам две листовки.

Это были «Манифест» и «Декларация», выпущенные этой партией.

Быстро проглядываем оба документа. Там какая-то странная мешанина. «Жиды-политруки», это ладно, привычно. «Единая неделимая Русь» — пусть, пустословие. Тем более немцы первым делом провели границу между Украиной и Белоруссией. Как же без «долой большевиков», и «священная частная собственность». Почему-то в манифест попали «права трудящихся».

— Если вы все знаете, — удивился я, — зачем рисковать Васькой и посылать его на разведку так далеко?

— Знаем, да не все, — Старинов покачал головой. — Сколько человек удалось собрать Воскобойникову, какова там охрана… Центр поставил первоочередной задачей — уничтожить эту партию. Чтобы у коллаборационистов был яркий урок перед глазами. Я дам контакты подпольщиков в Локте и Севске. Они собирают сведения о Воскобойникове.

Тут-то мы все и задумались. Вот же задачи ставит нам Москва…

Потом позвали Ваську. У того, конечно, сразу загорелись глаза. Такое большое Дело!

— Ты не вздумай играть в партизана! — наставлял паренька Махно. — Твой номер третий. Ты сирота, понял? Мамка, папка погибли, ходишь по деревням, побираешься. Тебе холодно и голодно. Мы дадим специальную сумку побирушки с двойным дном. Туда положишь шифровки, что передадут подпольщики…

Разведчики и Старинов еще долго инструктировали Ваську. А мы с Сабуровым вышли на свежий воздух.

— Тебе, Петр Николаевич уже можно? Или врачи будут ругаться? — поинтересовался политрук.

— Чего бока отлеживать? Надо двигаться.

Мы пошли инспектировать лагерь. Хат в Красной Слободе не хватало — партизаны нарыли землянок. Я проверил, чтобы дымоходы были замаскированы хвоей.

Из соседнего дома выходит пожилой мужчина в полушубке с ведром в руках. Мне он незнаком, это человек Сабурова. Явно отрядный повар. Равнодушно козырнув нам, он набирает воду из колодца, наливает большие котелки и вешает их над огнем. Ставит рядом мешок с крупой. Ясно, готовится каша.

— У нас совсем мало воды, — жалуется повар. — Все вычерпали. Продуктов тоже мало осталось… как прокормить эту прорву народа? Опять же самолет не прилетел. Обещали доставить масла, сахара!

Мы молчим, повар еще больше возмущается:

— Да у нас все так. Без внимания и разума, на одной сопле построено.

— Разговорчики, Шевчук!

Сабуров не выдерживает — долго отчитывает хмурого повара. Да… Настроения в отряде… хм… разные. Мы идем дальше, проверяем оружейку. Мосинок, Маузеров много, пулеметов тоже хватает. А вот с патронами, гранатами просто беда. На один бой. Мин для немецкого миномета — две штуки. Я пригляделся к маркировке. Обе дымовые. Да… так навоеюем.

Потом идем в кладовую. Хороший командир должен знать, чем питаются его солдаты.

Тут тоже… все грустно. Нет, голод еще не стоит на пороге — есть мясные туши на леднике, мешки с крупами. Но на отряд в сто с лишним человек — этого мало. Вот чего много — это сухопая. Что нашего, что немецкого. Нахватали во время рейда.

Открываю коробку с нашим. Банка свиной тушенки, два концентрата — суп-пюре гороховый и пшенка. Последняя в виде большой квадратной прессованной таблетки. Помнится, когда не было возможность развести костер — мы ее так грызли. И ничего, вкусно. Что еще? Галеты «Военный поход» по 300 грамм, пачка грузинского чая. Соль. Сахара не было. Судя по надорванным коробкам — тут кто-то похозяйничал.