При этих словах он ударил себя кулаком в грудь и изобразил, как будто что-то с силой вырывает из груди и держит перед собой. Изобразил столь выразительно, что каждый из присутствующих поверил, что видит нечто подрагивающее в его руке.
– Мы должны вырвать эту заразу из наших тел и наших душ, из всей нашей жизни, чтобы показать всемогущему Богу, что мы усвоили урок! А для этого мы должны принести Богу самую большую жертву, которую только может принести человек, подобно Аврааму когда-то на горе пожертвовавшим сыном своим Исааком, чтобы показать свое послушание Богу. Только так мы сможем очиститься от нашей вины – тем, что добровольно и без сожаления отдадим Богу то, что он сам может взять с помощью бестии!
Он смолк, тяжело перевел дух и жадно допил оставшееся пиво из кружки.
В помещении было тихо, как на кладбище, казалось, что никто не решается даже вдохнуть полной грудью. Весь мир словно застыл, все глаза были направлены на священника. Даже клубы дыма от множества трубок, казалось, застыли в воздухе. Бесконечные секунды никто не произносил ни слова, как будто присутствующие ждали, что Сальери продолжит проповедь. Но священник сказал все, что хотел, остался доволен своей речью и теперь просто стоял, тяжело переводя дух. При этом он излучал особую ауру почтения и страха, подобно статуе легендарного героя на рыночной площади. Его взгляд беспорядочно блуждал вокруг, затем перешел к угловому столу, и Сальери пристально уставился на Зару своими пронизывающими серо-голубыми глазами, которые, казалось, проникали в самую душу. В свете ламп на его безымянном пальце правой руки блестел золотой перстень с печаткой, но на расстоянии Заре не удалось рассмотреть выгравированный сюжет.
Слова священника ее удивили. Насколько она знала, его религия не признает человеческих жертв, к тому же Авраам не принес в жертву своего сына Исаака, потому что Бог успел вмешаться и вместо человеческой жертвы потребовал кровь животного. Поэтому слова священника ей показались более чем странными.
Но, кажется, на жителей Мурбрука слова священника оказали иное действие. В помещении таверны все еще было тихо, потом кто-то внезапно начал благоговейно шептать:
– Аллилуйя!
И еще раз, чуть громче:
– Аллилуйя!
Нерешительные голоса других гостей становились все громче.
– Аллилуйя! – шепотом подхватил сидевший за столом между ними мужчина, одним махом допил свою сивуху и уже громче повторил: – Аллилуйя!
Парень неподалеку тоже вступил, и затем внезапно десятки голосов пробормотали «Аллилуйя!» сначала слабо и сдержанно, затем все громче и восторженнее, и с каждым следующим голосом и каждым новым «Аллилуйя!» атмосфера в зале заметно менялась. До этого людей переполняли страх, скорбь и отчаяние, но чем громче становились возгласы, тем быстрее страх и скорбь превращались в злобу и ярость, и когда первый вскочил, подняв расплескивающийся стакан, и во все горло проорал «Аллилуйя!», другие подхватили и помещение таверны загудело. Сальери стоял посередине, мощный и непоколебимый, как скала, о которую разбивается морской прибой, и старался подавить торжествующую улыбку. На своих службах в церкви он никогда еще не переживал такого проявления страха Божьего у людей.
Люди хотели верить, что Сальери прав.
Они хотели верить, что их беда – проявление воли высшей власти. Что можно победить зло, примирившись с Богом, или, по меньшей мере, принеся Ему жертву. Конечно, что может быть проще – принять все как дело рук Бога, а не признаться себе, что они не в состоянии избавиться от бестии собственными силами, что бестия потому каждый раз находит новую жертву, что жители Мурбрука неспособны надежно защитить своих любимых.
Зара была не в силах понять людей – не только здесь, в Мурбруке, но и человечество в целом. Если дела шли своим чередом, у каждого был достаток, никто даже не утруждал себя мыслями о Боге, равно как и старанием жить согласно Его законам. Но едва дела выбивались из колеи и уже не поддавались контролю, люди падали на колени и горячо молились о Божьей помощи. К Богу обращались только в тех случаях, когда люди не знали, что им делать.
Кажется, бургомистр фон дер Вер относился к этому большинству, так как вышел из ниши, в которой сидел с Сальери, встал посередине зала, в успокаивающем жесте поднял руку.
– Друзья мои! – призвал он, изо всех сил стараясь перекричать гул голосов в зале, что ему удалось не без труда. – Друзья мои, выслушайте меня! Безразлично, насколько вы опечалены или погружены в отчаяние, вы не должны упускать из виду, что мы вообще не знаем, с чем имеем дело. Сальери и его богобоязненность достойны всяческого уважения, но мы ровным счетом ничего не знаем о бестии – вообще ничего! Мы не знаем, послал ли нам зверя Бог или черт или это просто ошибка природы, которую можно исправить огнем и мечом! И до тех пор, пока мы не узнаем, с чем мы, собственно говоря, имеем дело, мы не должны поддаваться на провокации и совершать поступки, в которых, возможно, потом будем горько раскаиваться!
Он старался говорить со всей убедительностью, хотя, похоже, и сам не был уверен в том, о чем говорил.
– Тебе хорошо говорить, бургомистр! – выкрикнул пожилой толстяк с кудрявой окладистой бородой и сеткой красных прожилок на щеках.- У тебя обе дочери живы!
Другие мужчины громко поддержали его.
– Вот именно поэтому, – старался перекричать гул голосов фон дер Вер, – именно поэтому я хочу, как и каждый из вас, чтобы зверя как можно быстрее остановили в его кровавой охоте, прежде чем придется оплакивать очередную жертву! Так что мы должны приложить максимальные усилия, чтобы все осталось как есть, не забывая, разумеется, тех, кому не повезло. Так что жертва, – бургомистр старался заглушить яростные выкрики разгневанной толпы, – жертва, которую требует Сальери, не может быть решением! Мы не можем знать наверняка, действительно ли бестия – это орудие Бога. Может оказаться, что это дело рук черта или какого-либо другого скверного создания. Или это всего лишь бешеное животное, которое до сих пор счастливо ускользало из ловушек. Но то, что здесь вам предлагают, то, что требует Сальери, – не может быть решением!
Он бросил на священника взгляд, в котором гнев и просьба о помощи взаимно уравновешивались, но если он надеялся, что Сальери сдаст свои позиции, то ошибался. Священник стоял среди своих приверженцев с невозмутимым выражением лица и втайне наслаждался триумфом.
– Если это воля Бога, – выкрикнул от стойки хозяин трактира, – тогда мы должны покориться его воле, чтобы отвести от себя и своих родных еще большую беду. Именно тебе, фон дер Вер, следует стать первым, кто должен воспользоваться любой возможностью, чтобы освободить нас от этого зла! Все-таки ты наш бургомистр, и благо общины для тебя должно стоять на первом месте, превыше семьи и всего, что тебе дорого. А вместо этого ты стоишь здесь и предлагаешь людям, потерявшим детей, жен и сестер, а также тем, кому грозит подобная участь, не делать ничего. Как будто ничегонеделание может остановить бестию!
Раздались одобрительные выкрики и гневный ропот.
Один мужчина вышел вперед, рука его лежала на плече молодой женщины, обряженной в мужскую одежду.
– Это – Тира, моя младшая дочь, – начал он с глазами, полными слез. – Ее сестру растерзал зверь. Ей не было и восемнадцати. И теперь я должен рисковать второй дочерью, последним, что у меня осталось в жизни?
Он крепко прижал девушку к груди и покачал головой.
– О нет, бургомистр, этого я не допущу. Тот, кто этой ужасной зимой еще никого не потерял, должен принести жертву. Наверняка это смягчит Бога, и бестия будет изгнана. Мы должны сделать все, что в нашей власти, чтобы убийства, наконец, прекратились!
Другие мужчины громко выразили свое согласие. Всеобщее настроение становилось все более возбужденным, негодование возрастало с каждой секундой, но бургомистра фон дер Вера не так легко было сбить с толку.
– Я знаю, это тяжкая ноша, – примирительным тоном воззвал он к мурбрукцам. – Но даже если постигшая нас беда и не является проверкой веры, то, без сомнения, это проверка нашего разума. А разум – это то, что отличает нас от животных. Итак, доверьтесь разуму и не спешите поступать опрометчиво! Я прошу вас, не делайте ничего, в чем потом будете раскаиваться!
