– Я вовсе не хотел вас обидеть.

– Хотел или не хотел, – с чувством произнес капитан, – но ты меня глубоко огорчил! Ты ранил меня в самое сердце!

– Простите, дорогой крестный, – встревоженно произнес Петрюс. – Но ваше предложение было для меня таким неожиданным, что я не смог совладать с собой, когда вы мне его сделали. Мне следовало бы принять его с глубочайшей благодарностью. В любом случае я приношу вам свои извинения.

– Ты, значит, принимаешь его?

– Этого я не сказал.

– Но если ты от денег отказываешься, знаешь ли ты, что я сейчас сделаю?

– Нет.

– Ну, тогда я тебе скажу.

Петрюс ждал.

Капитан достал из кармана толстенный бумажник и открыл его.

Бумажник был набит банкнотами.

– Я беру из этого бумажника, в котором двести тысяч франков, тридцать три тысячи, скатаю их в трубочку, открою окно и выброшу их на улицу.

– Зачем же? – спросил Петрюс.

– Чтобы доказать тебе, что для меня деньги – простые бумажки.

И капитан принялся скатывать трубочкой дюжину банкнот, словно это и вправду была простая писчая бумага.

Сделав это, он встал и решительно направился к окну.

Петрюс остановил его.

– Успокойтесь, – сказал он, – не надо делать глупостей. Давайте поговорим спокойно.

– Тридцать три тысячи франков или смерть! – сказал капитан.

– Никаких тридцати трех тысяч, поскольку мне не нужны эти тридцать три тысячи.

– Тридцать три тысячи франков или…

– Э, черт возьми! Да выслушайте же меня, иначе и я начну ругаться как матрос. И докажу вам, что я – сын пирата, тысяча бойниц!

– Ребенок сказал «папа»! – воскликнул Пьер Берто. – Боже всемилостивейший! Послушаем же его предложение!

– Да, послушайте. Я сейчас испытываю некоторые финансовые затруднения, поскольку, как вы сказали, дорогой крестный, я сильно потратился.

– Молодость должна перебеситься.

– Но я не испытывал бы этих затруднений, даже произведя безумные траты, если бы в то же самое время, когда я тратил деньги, я не лодырничал.

– Но нельзя же все время трудиться.

– А теперь я решил снова начать работать.

– А любовь?

Петрюс покраснел.

– Любовь и работа могут сочетаться. И я поэтому решил вкалывать, как говорят в народе.

– Ладно, давай вкалывать. Но, пока мы заработаем с помощью кисти, англичан, а другими словами, кредиторов, надо поливать, как говорят садовники.

– Вот именно.

– В таком случае, – сказал капитан, протягивая Петрюсу бумажник, – вот лейка, мой мальчик. Заставлять тебя не хочу, бери столько, сколько сочтешь нужным.

– Слава богу! – сказал Петрюс. – Вы становитесь рассудительным, и я думаю, что мы с вами сможем договориться.

Петрюс взял десять тысяч франков и вернул бумажник Пьеру Берто, искоса наблюдавшему за ним.

– Десять тысяч франков, – произнес капитан. – Любой продавец кроличьих шкурок мог бы предложить тебе эту сумму под шесть процентов… Кстати, почему ты ничего не говоришь про проценты?

– Дорогой крестный, да потому, что я боюсь вас этим оскорбить.

– Ну что ты! Я сам хочу их с тебя стребовать.

– Говорите ваши условия.

– Я приехал в Париж с намерением купить здесь дом и обставить его как можно лучше.

– Хорошо.

– Но пока я найду подходящий домишко, пройдет дней восемь.

– Не меньше.

– А пока этот дом должным образом обставят, пройдет еще неделя.

– А то и две.

– Будем считать две недели, спорить не стану. Итого это будет три недели.

– Двадцать два дня.

– О, не придирайся к словам, иначе я заберу назад мое предложение.

– Какое предложение?

– Которое я собираюсь тебе сделать.

– Но почему же вы его заберете назад?

– Потому что вижу, что такой задира, как ты, и такой упрямец, как я, не смогут жить вместе.

– Так вы, значит, собираетесь жить у меня? – спросил Петрюс.

– Честное слово! – сказал капитан. – Только вчера я остановился в отеле «Гавр» и уже сыт им по горло. И вот что я хотел сказать тебе: Петрюс, дорогой крестник, мой милый мальчик, нет ли у тебя какой-нибудь комнатки, кабинетика, мансарды, местечка, где бы я мог подвесить свой гамак? Не сможешь ли ты приютить на три недели несчастного капитана Берто «Влезь на ванты»?

– Еще бы!.. – воскликнул Петрюс, обрадовавшись тому, что и он может что-то сделать для человека, который с такой простотой предоставил в его распоряжение все свое огромное состояние.

– Да, – снова произнес капитан, – но пойми, если тебе это по каким-то причинам неприятно, если тебя это стеснит… Проклятье! Ты должен мне прямо об этом сказать.

– Да как вы можете такое предположить?

– Ах! Понимаешь ли, когда имеешь дело со мной, надо всегда говорить прямо: да или нет. Откровенно и чистосердечно.

– Ладно, скажу чистосердечно и откровенно, дорогой крестный: ничто в мире не могло бы доставить мне большего удовольствия, чем предложение, которое вы мне сделали. Только…

– Что – только?

– Проклятье! В те дни, когда у меня будут натурщицы, когда будут сеансы…

– Понимаю, понимаю… Свобода! Libertas!

– Ну вот, теперь и вы заговорили со мною по-арабски.

– Я заговорил по-арабски! Это произошло само собой, так же, как господин Журден занимался прозой.

– Отлично! Теперь вы цитируете и Мольера. Честно скажу, дорогой крестный, у вас такое образование, что вы просто пугаете меня. Боюсь, что вы в Колумбии сильно изменились. Но давайте, пожалуйста, вернемся к вашему желанию.

– Ах, да, к моему желанию. К моему огромному желанию. Я не привык жить в одиночестве: рядом со мной всегда была дюжина живых и здоровых молодцов, и я опасаюсь, что в отеле «Гавр» я просто завою от скуки. Я люблю общество, особенно общество молодых людей. К тебе, вероятно, приходят в гости артисты и ученые. Обожаю ученых и артистов: первых за то, что я их не понимаю, а вторых за то, что понимаю очень хорошо. Видишь ли, крестник, моряк, если он не совсем дурень, знает всего понемногу. Он изучил астрономию с помощью Большой Медведицы и Полярной звезды, музыку по свисту ветра в вантах, живопись по закатам солнца. Так вот мы и будем разговаривать об астрономии, музыке и живописи. И ты увидишь, что в этих столь несхожих вопросах я ничуть не глупее тех, кто занимается ими профессионально! О, будь спокоен, тебе не придется за меня сильно краснеть. Разве что иногда у меня вырвутся кое-какие морские термины. А в остальном давай договоримся о том, что, когда меня занесет слишком высоко, ты подашь мне условный сигнал и я замолчу.

– Да что же это вы такое говорите?

– Правду. Ну, скажи в последний раз, эти условия тебе подходят?

– Я с радостью их принимаю.

– Браво! Тогда я – самый счастливый из людей на земле. Но, проклятье! Когда тебе нужно будет побыть одному, когда к тебе придут красивые натурщицы и великосветские дамы, я отвалю в сторону.

– Договорились.

– Отлично!

Капитан достал свои часы.

– Ах-ах! Уже половина седьмого! – сказал он.

– Да, – подтвердил Петрюс.

– А где ты обычно ужинаешь, мой мальчик?

– Где придется.

– И ты прав. Умирать нигде не гоже. Скажи-ка, в Пале-Рояле кормят по-прежнему хорошо?

– Как и в любом ресторане… вы же знаете.

– «Вефур», «Вери», «Братья-провансальцы» – эти рестораны еще существуют?

– И процветают.

– Тогда пошли туда поужинаем.

– Вы, значит, угощаете меня ужином?

– Сегодня ужином угощаю я. Завтра ты угостишь меня ужином, и мы будем квиты, обидчивый господин.

– Позвольте, я сменю редингот и возьму перчатки.

– Смени, мальчик, смени.

Петрюс направился в свою комнату.

– Кстати…

Петрюс обернулся.

– Дай мне адрес твоего портного. Я хочу одеться по сегодняшней моде.

Затем, увидев через приоткрытую дверь шляпу Петрюса, капитан спросил:

– Ах-ах! Теперь уже, что же, не носят больше шляп а-ля Боливар?

– Нет. Теперь в моде шляпы а-ля Мурильо.

– Но я все же оставлю мою шляпу в память о великом человеке, которому я обязан своим состоянием.