Я последовала за ней. Мы зашли за возвышение, и я увидела центурионов когорты – всех десятерых, считая шагавшую впереди Руфину. Центурионы сидели на траве и молча смотрели на нас. Когда мы приблизились, примипил[54] Паулина подала знак сесть. Я подчинилась.

– Теперь, когда мы одни, ты можешь сказать правду, – начала Паулина, и я насторожилась. – У пришлого в самом деле ничего не было с Бычком?

– Клянусь! – ответила я. – Он даже не стал бы ее гладить, не обвини я его, что он получил деньги как лупа. Игрр хотел показать, как зарабатывал.

Центурионы переглянулись.

– Он не позволяет к себе прикасаться, – торопливо добавила я. – Говорит: «Я не статуя, чтобы меня лапать!»

– Мне нравится этот пришлый! – хмыкнула Паулина. – Сегодня он высмеял наглую сенаторскую дочку, посмевшую бросить обвинение самому трибуну. Теперь Помело закроет рот.

– А если раскроет, – сказала Ирида, командир пятой центурии, – я предложу ей высунуть язык и погладить им спину.

Центурионы захохотали.

– Еще Игрр сумел договориться об общей кухне, – продолжила Паулина. – У нас не вышло. Не дело, когда ежедневно, считай, центурия отлынивает от занятий и варит кашу. Когда мы заводили этот разговор, сенаторские дочки, набитые золотом, кричали, что мы станем воровать их медяки. Этим лентяйкам, конечно, в радость раз в нонны забыть о скутуме и поваляться на матрасе. Теперь они умолкнут. Как думаешь, с кухней у Игрра выйдет?

Я кивнула – можно не сомневаться.

– Вот и славно! – сказала Паулина. – Игрр – правильный человек. Выбрал в жены не какую-нибудь богачку, а бывшую преторианку. Я помню Виталию. Ее мать, Кларисса, командовала второй центурией, и в том бою, бросив девочек в атаку, сумела разорвать сарм на части. После чего нам осталось их только резать. Если бы не она, пришлось туго. В том бою Кларисса погибла, а Виталии рассекли лоб. У нее на лице образовался шрам, но Игрра это не остановило.

Центурионы закивали.

– Руфина говорит, Пугио, что ты чрезмерно строга к пришлому. Причину можно понять, но в той истории с поединком ты виновата сама. Во-первых, не стоило приставать к Игрру пьяной. Во-вторых, следовало отказаться от поединка, когда Флавия это предложила. Ты проявила упрямство, и была наказана. Поделом. Это ясно?

Я кивнула.

– Тогда все!

Паулина встала, следом поднялись остальные. Я отсалютовала и собралась уйти, как примипил дала знак задержаться.

– Вы выбрали ему прозвище?

– Недотрога.

– Метко! – Паулина почесала в затылке. – Такого только тронь!

Центурионы засмеялись. Я вернулась к своим улыбаясь. Весь оставшийся день меня переполняла радость. За ужином мы поели каши с остатками окорока и дожевали фиги. Не так вкусно, как вчера, но все равно хорошо. Все выглядели довольными. И только Бычок, облизав ложку, вздохнула:

– Жаль, что трибун запретила массаж. Я так и не попробовала.

Остальные девочки кивнули. Игрр окинул нас взглядом и улыбнулся.

– В моем мире говорят так: нельзя, нельзя, но если очень хочется, то можно. Воробышек, глянь: есть кто снаружи?

Воробышек вскочила и выглянула за дверь.

– Никого! – сообщила, обернувшись.

– Тогда задвинь засов и постой рядом. Если кто станет ломиться, дай знать.

Воробышек кивнула.

– Теперь ты! – Игрр повернулся к Бычку. – Чистая набедренная повязка найдется?

Бычок нырнула под нары, где мы держим мешки с вещами. Обратно явилась с повязкой в руке. Та выглядела совсем новой. Все ясно: она их не носит, чтобы не стирать. У-у, лодырь!

Игрр завязал ей повязкой рот.

– Чтобы не кричала, – пояснил. – Не то сбежится когорта…

В этот раз я видела массаж со стороны. Да-а… Игрр хорошо придумал с повязкой – с Бычка сталось бы орать во всю глотку. Когорта – не когорта, но из соседних контуберниев точно бы набежали. Мне вот достаточно просто сказать… Когда Игрр закончил, Бычок повела себя возмутительно. Сорвав повязку, повисла на шее Игрра и облизала ему лицо. Я еле сдержалась. Девочки захихикали, а Игрр смутился.

– Ладно, – сказал, придя в себя. – Чтобы без обид, каждой по разу. Вечером, по одной. Идет?

Все закивали и бросились метать жребий. Я молча сняла со стола матрас (мой, конечно, Бычок и не подумала взять свой!) и отнесла его на кровать Игрра.

– Зачем? – удивился он.

– Так нужно! – сказала я.

Ночью, когда все уснули, я встала и прокралась к Игрру. Он спал, обняв мою подушку, и я, склонившись, лизнула его щеку. А что, Бычку можно, а мне – нет? Игрр что-то пробормотал и затих. Я вернулась в постель довольная. Бычок завозилась и попыталась ко мне прижаться, но я ее оттолкнула. Нечего!

Две женщины пристально разглядывали друг друга. Одна, одетая в длинную кожаную рубашку, украшенную рядами нашитых монет, смотрела цепко и остро. Вторая, в помятой и пыльной военной форме, поглядывала хмуро. Но даже такая, не обихоженная и грязная после длительного путешествия, она производила впечатление.

«Красивая! – подумала верховная жрица. – Похоже, Говард был прав. Ее можно полюбить». Она скользнула взглядом по фигуре пленницы, насторожилась и подошла ближе. Втянула ноздрями воздух. От ромы пахло немытым телом, конским потом и пылью, но к этому тяжкому духу примешивался едва уловимый характерный запах.

– Ты беременна? – не столько спрашивая, сколько утверждая, произнесла Мада.

Пленница не ответила.

– Садись! – велела жрица. – Раздели со мной трапезу.

Рома поколебалась, но подчинилась. Мада, позвенев нарядом, устроилась на ковре и сделала знак служанке. Та поднесла бронзовый таз с водой. Жрица ополоснула руки и улыбнулась, заметив удивленный взгляд пленницы. «Им настолько хочется считать нас дикарями, что они убедили себя в этом!» – подумала жрица.

Рома тоже омыла руки и вытерла их предложенным полотенцем. Сарма с тазом ушла, две других внесли блюда с вареной бараниной, фигами, изю мом и свежеиспеченным хлебом. Над бараниной поднимался пар – ее только что достали из котла. Мада сделала приглашающий жест и первой преломила хлеб. Рома не заставила себя упрашивать, видать, проголодалась. Ела она жадно, но аккуратно, запивая горячую баранину ледяной водой из чаши. От кумыса пленница отказалась, а Мада не стала настаивать. Ромы в своем невежестве не понимают, какую силу и здоровье дает этот дарованный Великой Матерью напиток. Пусть! Когда скрутит живот, поймет…

Пленница насытилась быстро. Ополоснув руки в поднесенном служанкой тазу, она выпрямилась и уставилась на Маду. Жрица бросила на блюдо обглоданную кость, рыгнула и обтерла жирные руки о волосы служанки. Та подхватила остатки трапезы и унесла.

– Ты везла пришлых из Северного Бурга? – спросила Мада.

Пленница напряглась.

– Я не собираюсь мстить за смерть моих воинов! – усмехнулась жрица. – У меня их тысячи. А эти вдобавок были не лучшими.

«К тому же Тарготао позволяла себе своевольничать и не подчиняться моим приказам, – подумала она. – Эта наглая самка видела себя во главе племен. Уничтожив ее вместе с ордой, рома оказали мне услугу».

– Мне интересно другое, – сказала Мада. – Это правда, что один из пришлых оказался умелым воином и убил многих сарм?

Пленница кивнула. Довольная улыбка мелькнула на ее лице.

«Эта рома явно гордится своим мушем!» – поняла жрица и спросила:

– Из тех мужчин, что ты везла, другие тоже сражались?

– Нет, – покачала головой пленница. – Этот единственный умел.

– Его готовили к переселению в наш мир?

– Нет. Как и другие, он не знал о Паксе.

– Зачем же он овладел мечом? В его мире это не нужно. Там воюют железными палками, изрыгающими огонь.

Лицо пленницы выразило удивление.

– Мне говорил об этом вождь пришлых, которых вы называете «фармацевта», – усмехнулась жрица. – Его люди показывали, как убивают эти палки. Никто из них не носит меча.

Пленница помедлила.