Азамат послушно поворачивается и убирает с лица растрепанные волосы. Матушка судорожно вздыхает, но все же находит в себе силы погладить его по изувеченной щеке, а потом порывисто обнимает его, утыкаясь лицом в красный свитер, и долго плачет, приговаривая «ничего, ничего». Азамат осторожно, бережно гладит ее по спине, поднимает на меня взгляд и влажно улыбается. Я улыбаюсь в ответ.

Пока мать и сын обмениваются сантиментами, я завариваю еще чаю и совершаю вылазку до унгуца и обратно, чтобы взять одежду и всякую дребедень. Все-таки спать когда-то надо. Возвращаюсь как раз вовремя – Азамат уже начинает задаваться вопросом, куда я делась.

– Ох, где ж вас положить-то? – снова начинает причитать матушка. – У меня и комната ведь всего одна, и кровать…

– На печке, – тут же предлагает Азамат.

– Ну это я супругу твою на печку положу, а тебя-то куда?

– А мы там вдвоем не поместимся? – интересуюсь я, вспоминая что-то из древних сказок. Вроде бы если на печке можно спать, то она реально большая должна быть…

– Да вы что! – всплескивает руками матушка, но Азамат уже заглянул в комнату.

– Поместимся, – рапортует он. – Ты, ма, не переживай, мы привыкли рядышком спать.

Ма еще долго не может примириться с таким аскетизмом, но поскольку других спальных мест все равно нет, то и возразить ей нечего. Потом я требую мыться, и Азамат по указанию матери притаскивает из сеней бочку, в которую мне наливают теплой воды. Муданжцы вообще народ чистоплотный, но идея мыться проточной водой дальше столицы пока не ушла. Азамата я, естественно, тоже загоняю освежиться, а потом, уже на печке, натираю своим «земным снадобьем», как называет его матушка (ей приходится объяснить, чем это вдруг запахло).

– Целительница? – пораженно переспрашивает она со своей кровати из-за печной занавески. – С ума сойти, слово-то какое! Я его только в песнях о белой богине и слышала.

– А что, она тоже целительница? – интересуюсь я, с усилием втирая крем в просторы Азаматова торса.

– Да, она может наделить человека целебной силой, – расслабленно отвечает он и вдруг только что не подскакивает. – Лиза! А ты ведь мне кое-что обещала!

Я хитро улыбаюсь.

– Ну да, было дело.

– И?

– А при маме можно? – шепотом спрашиваю я на всеобщем.

– Да уж говори скорее! – отмахивается он.

– Я беременна.

Он резко садится и, естественно, впечатывается лбом в потолок, не рассчитанный на такие габариты. Хватается за голову и шипит. Мне это живо напоминает какую-то дурацкую комедию, и я покатываюсь со смеху, изо всех сил пытаясь сдержаться, чтобы его не обидеть, и от этого хохоча еще заливистей.

– Вы чего там? – спрашивает снизу матушка. Причину членовредительства она не поняла, потому что я говорила на всеобщем.

– Все в порядке, – говорю, давясь смехом, – только потолок тут низковат.

Азамат тем временем несколько приходит в себя и снова ложится навзничь, потирая лоб. Я легонько поглаживаю его по пострадавшей части тела.

– Так это была шутка? – жалобно спрашивает он.

– Нет, только не подскакивай снова, – покатываюсь я, придерживая его за плечико.

Он долго молчит, так что я решаю, что он и не собирается никак комментировать новость.

– Ты уверена? – наконец уточняет он.

– Солнце, если бы я не была уверена, я бы не стала тебе говорить. Сегодня утром делала тест, он показал недельную давность.

– Тогда еще можно долететь до Гарнета, – облегченно говорит он.

– Зачем? – не понимаю я. Рожать еще рано, мягко говоря…

– Ну ты, как мне показалось, целителю не сильно доверяешь.

А, так он хочет, чтобы меня кто-то наблюдал?

– Я зато себе доверяю, – говорю. – А к тому времени, как рожать надо будет, я Ориву доучу. Не сидеть же нам на Гарнете девять месяцев, в самом деле.

Азамат внезапно с видом чрезвычайной заинтересованности поворачивается на бок и нависает надо мной.

– Так ты собираешься рожать?! – спрашивает он шепотом.

Я хлопаю глазами.

– А что, есть какие-то неблагоприятные для этого обстоятельства? Чего ждать-то, если уж залетела?

Он рухает обратно с таким счастливым видом, что уже граничит с безумным, сплетает пальцы и принимается тараторить нечто в стихах, что я определяю как гуйхалахза мое здоровье.

– Лизонька, – выдыхает он наконец, – если бы у меня только были слова! Я знаю столько слов, столько томов прочел на двух языках, а сказать о своем счастье ничего не могу… – Он снова поворачивается (уже все одеяла узлом завязал) и утыкается лбом мне в висок. – Может, если я как следует подумаю, ты услышишь? Ты ведь всегда чувствуешь меня.

Я снова не могу сдержать хихиканье, хотя оно происходит скорее от умиления, чем от юмора. Ладно, по крайней мере, он не упал с печки, не попытался мне заплатить и не выдумал себе повода для расстройства. Правда, на время родов я его, пожалуй, привяжу к кровати под наблюдением пяти-шести телохранителей, а то что-то стремно немного… А еще меня волнует, что ему станет советовать проклятый духовник…

– Слушай, Азамат, – говорю, не поворачивая головы.

– Мм?

– Не говори пока Алтонгирелу.

Он опять приподнимается на локте. Вот же активность напала на ночь глядя.

– Как же? Он ведь наш духовник, он должен знать… Да и все равно поймет.

– Давай проясним этот вопрос. Он твойдуховник, а не мой. Вот станет пузо заметно, тогда скажем. А пока я еще жить хочу. Кстати, учти, что у меня в ближайшее время сильно испортится характер. Сегодня утром ты уже видел, в чем это выражается. Так что ради Алтонгирелова собственного блага, пожалуйста, не говори ему пока.

Азамат тяжело вздыхает, но соглашается.

– Ладно, понял… Но вообще, если уж он тебя так раздражает, тебе надо другого духовника себе выбрать, чтобы с ним советоваться, а то не дело это.

– Ну вот познакомлюсь с кем-нибудь вменяемым… – вяло соглашаюсь я. Главное, мы пришли к компромиссу.

– Что вы там все шушукаетесь? – доносится снизу голос матушки. – Легли спать, так спите уже.

– Так точно, командир! – говорим мы неожиданно хором, хохочем и блаженно отрубаемся.

Утро у нас весьма позднее – заснули-то часам к шести, не раньше. Впрочем, у меня оно, конечно, гораздо позднее, чем у остальных членов семьи. Сквозь неглубокий сон уже засветло я слышу стук топора, льющуюся воду, еще какой-то скрип и возню. Очевидно, Азамат помогает по хозяйству. Идентифицировав звуки как безопасные, я удовлетворенно поворачиваюсь на бок, стекаю в нагретую Азаматом ямку в матрасе и уплываю в сон еще часа на четыре.

Сползаю с печки я только на запах обеда, поскольку желудок принимается категорически требовать наполнения. Я долго ищу тапочки около печки, все это время через полуоткрытую дверь наблюдая общественную жизнь на кухне. Азамат с энтузиазмом жарит расстегаи с какой-то некрупной рыбкой, матушка смешивает пряно пахнущий соус.

– Так и сказала? – пораженно говорит матушка. Видимо, Азамат опять ей что-то про меня рассказывает.

– Ага, – довольно кивает он.

– Ну это уж… прямо неприлично.

– Я так понял, у них об этом совершенно прилично говорить. Правда, они выражаются по-другому, но вообще это вроде бы считается чем-то хорошим.

– Чего уж тут хорошего, мучение одно, – ворчит матушка.

О чем это они, господи?

– Ты зна-аешь, – задумчиво тянет Азамат, – конечно, если только один человек души лишается, то ему очень плохо. Но когда оба… это как-то… в общем, это здорово. И спокойно так – я, например, точно знаю, что Лиза меня не подведет и не будет мне нарочно пакостить. Вот подумай, много людей могут похвастаться такой уверенностью в супруге? Или вот, скажем, она всегда рада моему приходу. Ты не представляешь себе, какое это счастье.

Ах ты боже мой, романтическая любовь в восприятии муданжцев. Можно прямо записывать и вставлять в краеведческую хрестоматию.