– Ты не переживай, Алтоша, – успокоительно говорю я. – Это не только в рыбе и не только в местной. Это в любом сыром мясе может быть. Ну немного другой формы или цвета…

Алтонгирел вытаращивает глаза, машет на меня руками и убегает в кусты. Азамат начинает смеяться. Когда озадаченный трактирщик уходит с заказом, я в мягкой форме пересказываю мужу, в чем было дело. Ему-то я про глистов рассказывала, надо же было объяснить, почему я сырое не ем.

– С ума сойти, – качает головой он. – Чего только в природе не бывает…

Меня страшно радует его философское отношение к миру.

Возвращается Алтоша, бледный, но живой. Тут мне приносят огромную миску дымящейся лапши с морепродуктами, и ему опять становится плохо. Правда, не настолько, чтобы бежать в кусты.

– Теперь я все понимаю, – стонет он, стараясь не смотреть, как я уплетаю креветок. – Если она после такогоможет есть, то неудивительно, что ей плевать на твою внешность.

Азамат смеется, а я вот резко вспоминаю, с чего все началось.

– Да, кстати, – говорю. – Что это было за… – тут я вставляю пару словечек, которые Азамат меня специально просил никогда не употреблять, – насчет непускания в машину? Ты что, серьезно собирался ему это спустить с рук? Алтонгирел, ты тоже хорош друг, хоть бы возмутился!

– А чего тут возмущаться, – пожимает плечами духовник.

– Лиза, ты не понимаешь, – перебивает его Азамат. – Это нормальное отношение к таким, как я. Я же тебе говорил, семья Изинботора очень традиционная, они бы меня и на порог не пустили. Ну или в машину, какая разница. В столице народ разный, всякое повидали, а тут глухая деревня, хоть и богатая. Чего ты от них хочешь…

– Я хочу, чтобы они тебя уважали, это довольно очевидно, по-моему. Но ты, видимо, считаешь, что их надо поддерживать в их дикарстве?

– Нет, я просто боялся, что ты и ему влепишь по лицу, а это был бы чудовищный скандал.

– А я похожа на человека, которого можно напугать перспективой скандала? – интересуюсь я.

– Нет, но я похож, – угрюмо отвечает он. – Ты зря думаешь, что, если весь Муданг узнает, как ты меня защищаешь, ко мне станут лучше относиться. Скорее уж наоборот.

– Значит, ты предпочитаешь топать тридцать километров по солнцепеку в неизвестном направлении, но не поставить подонка на место? Азамат, да ты ж его пальцем перешибить можешь! Почему ты должен терпеть от него оскорбления?

– Это не оскорбления. – Он пожимает плечами. Потом вздыхает. – Боюсь, ты никогда не поймешь.

– А я и не пытаюсь. Я состою в законном браке с благополучным человеком, и, если кого-то что-то не устраивает, это их проблемы, а не мои. И не твои. Если не хочешь, чтобы я тебя защищала, то защищай себя сам. У тебя получится, стоит только попробовать. – Я подмигиваю.

Азамат трет лоб.

– Да, я уже понял, что это единственный выход. В дальнейшем учту. Только, пожалуйста, не надо так больше делать.

– Как – так? Я же его не тронула.

– Ты жестом показала. Ну как я тогда в магазине…

Я с трудом вспоминаю, что действительно, когда мы ходили за пряжей, Азамат очень эффективно припугнул продавца какой-то особенной кривой ухмылкой. Хотите сказать, я сделала то же самое? Потому парень так и сбледнул?

– Вообще, я не нарочно, – признаюсь я. – А что это значит?

Азамат и Алтонгирел переглядываются и тяжело вздыхают.

– Это значит «не надоедай, убью» и подразумевает, что ты физически или духовно сильнее того, кому ты это сообщаешь, и действительно можешь его убить. Такими вещами не разбрасываются. Тем более ты – не духовник, не знающая и вообще слабая женщина. Осторожнее надо быть. Бедный парень наверняка тоже решил, что ты ниспослана Укун-Танив навести тут порядок. Небось уже побежал к духовнику возносить дары.

Собственно говоря, делать нам тут больше нечего, но дело к ночи, а мы все устали. По разным причинам. Азамат вел унгуц, я работала и маялась долгие часы в не слишком приятном доме, донимаемая целителем. А Алтоша переживал, как бы я не наделала еще глупостей. Теперь, бедняга, еле на ногах держится.

Азамат снял на постоялом дворе три номера, потому что так положено. Этот двор располагается на самом краю деревни, и практически сразу за ним метрах в двухстах море. С востока пролив, отделяющий Орл от континента, усеян островами и островочками, между многими из которых в отлив можно пройти вброд. Да и пролив – не открытое море, мелкий. В результате вода здесь очень теплая. Все эти сведения, частично известные мне и раньше, а частично только что выуженные из бездны Азаматовых знаний о родной планете, приводят меня к довольно очевидному выводу:

– Пошли купаться!

Мужики смотрят на меня несколько озадаченно, а потом одновременно высказываются.

Алтонгирел:

– Так темно уже!

Азамат:

– Я не взял с собой никакой подходящей одежды…

Я начинаю ржать.

– Совместите свои ответы – и получится универсальное решение. Чем же плохо, что темно?

– Понятно чем. Не видно, куда ныряешь, – хмурится Алтоша.

– Да тут наверняка есть какое-нибудь место, где все купаются. Там и дно расчищено, ни во что не врежешься.

Алтоша хмурится еще сильнее, но все-таки подходит к хозяину двора спросить, где тут купаются.

– А зачем тебе ночью одежда? – тем временем интересуюсь я у Азамата. – Не видно ведь ничего.

– Это тебе не видно. Ты, уж извини, несколько хуже видишь, чем мы, – вздыхает он.

Я пожимаю плечами.

– Если так стесняешься, ну надень трусы, и вперед.

– Да трусы-то ладно, там стесняться нечего. Мне, наоборот, футболку надо, шрамы прикрыть. А я набрал с собой приличных рубашек, в них плавать неудобно.

Вопрос «зачем?» задавать бессмысленно. Азамат почему-то считает, что в рубашке на пуговицах он выглядит лучше, чем в рубашке без пуговиц. Поскольку мое мнение по данному вопросу (что лучше всего он выглядит совсем без рубашки) считается предвзятым, я давно перестала поднимать эту тему.

– В конце концов, у вас все-таки не инфракрасные камеры в глазу. А ночи тут должны быть темнее, чем в Ахмадхоте. Никто тебя не разглядит. А если специально присматриваться будут, сами виноваты. И вообще, я надеюсь, мы найдем уединенное местечко, где больше никого не будет.

– Это вполне вероятно, – сообщает вернувшийся Алтонгирел. – Трактирщик говорит, что здесь весь берег пологий и песчаный, а в километре вправо есть дамские заливчики.

– Это что значит?

– Мелкие. Для тех, кто плавать не умеет.

– А что, неужели у вас бывает, что кто-то не умеет плавать? – поражаюсь я. У диких муданжцев это, по-моему, должно быть врожденным.

– Женщины, – пожимает плечами духовник. – Если они, конечно, не рыбачки. А что, хочешь сказать, что ты умеешь?

– Умею! – гордо сообщаю я. Эти муданжские женщины – просто идолы какие-то. И даже не деревянные. – Правда, небыстро, но далеко.

Духовник поджимает губы, а вот Азамат приободряется. Видимо, думал, что придется со мной в лягушатнике плюхаться.

В общем, купаться мы все-таки идем. Чуть вбок от деревни, но не доходя «дамских заливчиков». Ночь влажная, горячая, только с запада подувает свежий ветерок. У Азамата есть фонарик, но, когда мы выходим на пляж, он его выключает. Воду находим на ощупь – и правда ужасно темно. Она совсем теплая, даже теплее воздуха. Людей вокруг ни души. Видимо, работает принцип, что жители курортных местечек не купаются. Мы оставляем одежду в кустах на берегу и шлепаем в воду, Алтонгирел чуть поодаль – батюшки, неужели догадался Азамата не смущать? Азамат заходит едва-едва по колено и сразу ложится, а дальше уже по-крокодильи.

Через некоторое время мои глаза привыкают к темноте достаточно, чтобы отличать, где берег, а где горизонт. При некотором напряжении я вижу на фоне горизонта стройную фигуру Алтонгирела, который все никак не окунется – бредет примерно по пояс, шипит, чертыхается… Я уже примкнула к дорогому супругу в ползучем способе передвижения, поскольку в воде существенно приятнее, чем на воздухе, – ей-то положено быть мокрой и горячей.