– Кого?
– Ну как же, Лиза, это же самый знаменитый на Муданге сказитель!
– А-а… Ну пошли.
Он поднимает меня в воздух, ставит на ноги и ведет на мост. Моя соседка, как раз пришедшая в себя, тоже поспешно тянет мужа за нами.
– Чего ты над бедной женщиной издевалась? – неожиданно спрашивает Азамат.
– Над какой женщиной? А что я ей сделала?
– Заставила ее страшные истории слушать.
– Я заставила?!
– Конечно, ты! Ты ведь теперь Хотон-хон, образец для всех женщин. Ты сидишь слушаешь, значит, и она должна.
– Но три других ушли!
– А они, видать, не на Муданге родились. С Брошки или с Гарнета, не знаю. Ты им не указ.
– Так что мне теперь, не слушать Эцагана было, что ли, из-за этой клуши?
– Нет, зачем, просто надо было ей сказать, что она может уйти, если хочет.
Я продолжительно выдыхаю.
– Ладно, поняла. Кстати, объясни мне, что значит Хотон-хон? Это типа императрица?
Азамат задумывается, шевеля губами.
– Ну примерно… Не могу припомнить, чтобы где-то официальный перевод попадался. Знаешь, я бы скорее сказал «первая леди». У вас ведь есть такой термин, правда?
– Угу. Ты имеешь в виду, что у меня нет реальной власти?
– Реальная власть у тебя и без титула была, – ухмыляется он. – Вот формальной нету, да и то над мужчинами. Над женщинами – сама видишь. Они теперь будут одеваться как ты, причесываться как ты, слушать твою любимую музыку и так далее. Я думаю, ты понимаешь, что это большая ответственность…
– Да уж, – вздыхаю. – Боюсь, что мне придется нанять персонального стилиста, который бы смог сбалансировать мои нужды и общественный вкус.
Азамат задумчиво кивает.
Мы подходим к крыльцу Дома Старейшин и усаживаемся у стены рядом с нашими Старейшинами, откуда открывается хороший обзор оркестра. Музыканты, надо сказать, шикарные. Некоторые помоложе, другие постарше, но все большие такие дядьки, волосы длинные по ветру летят, одежды сверкают, пестрые, расписные инструменты в больших руках пищат по-женски. Вокалист, то есть сказитель, еще не очень дряхлый старик, сидит на маленькой табуретке, а коленями упирается в землю, точнее, в ковер на земле. Видимо, в таком положении петь удобнее. Впрочем, пока он все еще тянет свое «о-о-о».
– Почему он так воет?
– Распевается, – с удовольствием объясняет Азамат. – Цикл большой, надо хорошо голос подготовить.
Голос у сказителя похож на Алтонгирелов, тоже такой приятный тенор. Наконец все приготовления закончены, публика расселась, окончательно стемнело, и сказитель начинает петь примерно следующий текст (насколько я могу разобрать все эти устаревшие слова и обороты):
– Азамат, – шепчу я, – А разве «унчрух» не значит «круглый сирота»?
Он кивает.
– А как тогда получается, что у него отец есть? И волос ведь длинный…
– Ну, – Азамат пожимает одним плечом, – в старые времена люди иначе мыслили. – Видя, что я не удовлетворилась таким ответом, он продолжает: – Его отец мертв, он говорит с того света.
– А почему если он мертв, то трон не уступает? Кто же правит?
– Трон не уступает, потому что священный предок. К ним раньше относились как к богам.
Я безуспешно пытаюсь постичь муданжскую народную мудрость, а Азамат снова заслушался эпосом. Унгуц тянет меня за рукав и шепчет:
– Ты, Лиза, проще на вещи смотри. Вот Азамат у тебя – при живом отце сирота.
Мне только и остается, что прикусить язык. Тем временем, насколько я уловила, сказитель пояснил, что отец героя, первый Император Муданга, требовал, чтобы сын непременно женился на какой-нибудь богине, и только с этим условием соглашался уступить трон. Так что герой-псевдосирота поперся свататься к Укун-Тингир, которая, судя по зачину, была его на несколько годков старше. Хотя кто этих муданжцев разберет…
– А что такое гольп?– спрашиваю Азамата.
Он хмурится, явно нехотя отвлекаясь от прослушивания, прихлебывает вина. Наконец говорит:
– Эпистема.
Перевел, блин!
Унгуц у меня над правым ухом покатывается, а за ним Ажги-хян посмеивается в кулачок.
– Эпоха это, – объясняет Унгуц, похихикивая. – То есть Азамат-то, наверное, правильно сказал, да на радостях, видать, забыл, что у тебя образование другое!
– Да уж, мягко говоря, – ворчу я.
– А, Лиза-хян, не сердись, – увещевает меня Унгуц. Я и не сержусь, так просто… – Ему всегда очень важно сказать правильнои поступить правильно. В детстве его дразнили: мол, на печке родился, горячий очень.
– А он и правда на печке родился?
Унгуц пожимает плечами.
– Правда, – отвечает Азамат. – А ты бы лучше слушала, меня и в другой раз обсудить можно.
Тем временем сказитель повествует, что Укун-Тингир уже второй гольпбыла замужем за Ирликом-Мангустом. От такого поворота я несколько офигеваю. Кто бы мог подумать. Впрочем, выясняется, что ее еще в раннем детстве за него сосватали впрок, а она, дескать, теперь не рада, потому что он плохой муж – за скотиной не ходит, ремеслами не занимается, а сидит себе в своем Подземном Царстве, бросив на жену всю работу по дому. Конечно, я могла что-то неправильно понять, но в общих чертах так. Мне наливают беременного вина, и под него я выслушиваю минут десять жалоб этой самой богини на несправедливость судьбы. Однако она бы и это стерпела, но в один прекрасный день Ирлик охамел настолько, что проглотил солнце.
Тогда Укун-Тингир решает положить конец бесчинствам мужа, обряжается в доспехи (минут пятнадцать описаний) и отправляется в Подземное Царство, где, найдя ничего не подозревающего Ирлика, вспарывает ему живот.
