На фундаментальность инструкций указывал еще Шопенгауэр в примерах: «годовалая птица не имеет представления о яйцах, для которых она вьет гнездо; молодой паук – о разбое, для которого натягивает паутину; также и муравьиный лев – о муравье, которому он в первый раз роет яму; личинка жука оленя прогрызает в дереве дыру, для своего превращения, вдвое длинней, когда ей предстоит быть самцом-жуком, чем когда ей быть самкой, чтобы в первом случае приготовить место для рогов, о которых она еще не имеет представления.» Он говорит о так называемых мною «биологических инструкциях». Их фундаментальность подтверждается их немотивированностью. «Биологические инструкции» существуют фактически.

Замечания Шопенгауэра оставались философскими, т. е. дискуссионными, пока психолог Скиннер не открыл оперантного поведения. До Скиннера психологи довольствовались изучением респондентного поведения, т. е. классически обусловленного воздействиями извне. Оперантное же поведение не обусловлено извне, а лишь только может подкрепляться (или, наоборот, ослабляться до исчезновения) извне впоследствии. Так, например оперантным поведением будет «улыбаться человеку». Речь идет о том, что мы можем улыбаться совершенно незнакомому нам человеку, т. е. об инструкции совершенно не мотивированной, а просто существующей налично. Но если человек будет резко отрицательно относиться к тому, что мы ему улыбаемся, то это оперантное поведение, получив внешнее воздействие ослабнет или исчезнет. Так то, что «паук ткет паутину» является оперантным поведением, т. е. не обусловленным тем, что есть мухи. Это оперантное поведение может ослабнуть или исчезнуть, если исчезнут мухи.

Можно указать на две типичные при воспитании ошибки, на одну из которых я укажу сейчас, а на другую через параграф. Я замечаю, что матери, воспитывая ребенка, инструктируют его «сядь», оказывая давление на плечи, «встань» приподнимая его за подмышки, т. е. прививают ему навык относиться к оперантному поведению как к респондентному. «Сесть», т. е. сгибать ноги ребенок оказывается вынужден давлением на плечи. Мать таким образом навязывает ребенку псевдорефлекс. Более правильный пример выработки языковой привычки рекомендует Рассел высказываясь о работах Уотсона. Рассел пишет: «Стимул (объект), например, коробка, на который часто реагирует ребенок посредством таких движений, как открывание, закрывание помещение объекта внутрь, может служить иллюстрацией нашего аргумента. Няня, заметив, что ребенок реагирует своими руками, ногами и т. п. на коробку, начинает говорить: «коробка», когда ребенок берет коробку, «открой коробку», когда он ее открывает, «закрой коробку», когда он ее закрывает, и «положи куклу в коробку», когда выполняется данное действие. Это повторяется снова и снова. С течением времени происходит так, что без какого-то иного, чем коробка, стимула, первоначально вызывавшего только телесные привычки, он начинает говорить «коробка», когда ее видит, «открой коробку», когда он ее открывает, и т. д.» Единственное, в чем я не соглашусь с Расселом и Уотсоном, так это в актуальности утверждения «коробка». Ребенок всегда или указывает на коробку или идет к ней или берет ее в руки и это должно озвучиваться как «указывать на коробку», «идти к коробке», «брать коробку».

Итак, инструкцией я называю то, что может быть выражено в языке как связь глагола и существительного. Первое, что приходит в голову при попытке осознать, что такое «инструкция» это представить себе, что это «комплекс» и проанализировать его.

Я хочу сделать здесь явным свое отношение к глаголам. Для меня несомненно, что «ходить» не существует до того, как начать «переступать ногами»: если мы будем заклинать этим словом ребенка, мы ничего от него не добьемся. Говоря ему «ходить» мы проясняем это тут же, делая ясным для его сознания, то, что мы называем «переступать ногами». Когда учат ребенка «ходить» в действительности учат его «переступать ногами». Представления «ходить», «ненавидеть» в лучшем для них случае вторичны. Хотя я затрудняюсь предполагать здесь, имеют ли глаголы вообще какой-либо смысл. Я почти настаиваю на том, что глагол является фикцией. В лучшем для него случае он – универсалия. Глагол – часть речи, которую требуется поставить на ноги. «Поставить на ноги» означает здесь придать ему смысл. Глаголам смысл именно придается, он, этот смысл, становится. Ребенок, когда его выучили «переступать ногами» (для этого впрочем, тоже подыскивается глагол – «шагать» с завидным упорством выражать все глаголами) замечает, что «ходить» это также и «приближаться к предмету», «отдаляться от предмета» и таким образом глагол ходить выступает как комбинация инструкций. Не буду говорить о существительных, но глаголы лишены смысла и обращение с ними неэффективно. Глаголы – невыразительны: сам по себе глагол не затрагивает реальности. Это, во всяком случае, так в смысле их предварительного постижения ребенком. Допустим, мать говорит ребенку: «сядь». Для него это несомненно составит проблему. Не ясно, сесть ему на стул, на пол, на горшок. Допустим, мать выводит ребенка гулять на улицу и застегивает ему пуговицы пальто, ему же кажется, что все уже в порядке, и он уже хочет уцепиться за санки. Мать нервно говорит ему: «подожди». Но для него это «подожди» означает ни что иное как «подожди санки». Элементарные вещи, такие как «сядь», «встань» должны объясняться, как согни-выпрями ноги. Понимание, таким образом, не складывается из кирпичиков, одни из которых существительные, другие – глаголы. Глагол – не элемент, а универсалия, настоящий же элемент – инструкция. Мы ориентируемся в происходящем вовсе не оттого, что оно содержит в себе глаголы как атомы. Эти атомы понимания – инструкции, глаголы же вторичны, их смысл становится, если они вообще имеют смысл, их смысл то, что они универсалия и, если угодно, фикция. Если глагол универсалия для «перебирать ногами», «приближаться к предмету», «отдаляться от предмета», то для этих трех инструкций теоретически можно привести 8 универсалий. Так если взять это за a, b, c, то возможны универсалии для a, b, c, ab, bc, ac, abc, вообще два в степени трех. Утверждение «ходить» таким образом одновременно означает и «приближаться к предмету», например, столу и «отдаляться от предмета», например, стены. В действительности же «ходить» означает бесконечность, достаточно вообразить себе количество инструкций, большее трех, четырех, пяти, универсалией для которых выступает «ходить». «Ходить»– на удивление не эффективное описание, естественней признать его фикцией, чем обобщением, смыслом который я придал глаголам пытаясь придать им хоть какой-то смысл. На самом деле глаголы использует только самый примитивный язык в бессмысленных утверждениях: «я хожу», «он ходит». Я не знаю, что имеют в виду, когда пользуются этими выражениями. Вернее ясно осознаю, что имеют в виду или ничто или бесконечность. Если, употребляя глагол, хотят избавиться от описания, то я должен признать, что нет лучшего способа добиться этого. Речь не складывается из глаголов, если бы она складывалась из них, то была бы самой бесполезной вещью на свете.

Я считаю глаголы неприемлемыми инструкциями. Кто не наблюдал такой сцены: мать «инструктирует» ребенка: «иди», он же сделав шаг, указывает на нечто впереди себя, улыбается, спотыкается и падает на коленки. Мать раздражается, а раздражаться собственно нечему, так как для ребенка «иди» означает еще и «приближаться к предмету». «Приближаться к предмету» возобладало на какой-то момент перед «переступать ногами»: ребенок увлекся и ноги его запутались.

Мое отношение к существительным отличается от отношения к глаголам. Это не значит, что существительные я не склонен признавать фикциями. Наоборот, я оставляю эту возможность тому, кому угодно так считать, хотя полагаю, что это наиболее радикальное из философских воззрений. Относительно глаголов я определенно высказываюсь, что они не существуют и если возможны, то только как универсалии, т. е. слова, обозначающие нечто реальное, что может быть выражено также словами. Это не значит, что глаголы комплексны, потому что они могут быть словами и для того реального, что пока не выражено словами. В этих случаях я утверждаю, что глагол очень дискуссионная форма выражения. Так или иначе, но глаголы не существуют. К существительным у меня другой подход. Этот подход состоит в том, что в отношении них я ни на чем не настаиваю. Меня не удивит, если кто-нибудь заявит, что существительных не существует. Меня можно поднять насмех из-за того, что я не отметаю таких абсурдных версий, я, однако, спокойно вынесу насмешки. Сам я склонен придерживаться более укорененного представления, что существительные обозначают предметы, которые несомненно существуют. Мир составлен из предметов. Это воззрение, впрочем, не является для меня необходимым. Относительно глаголов у меня есть определенное мнение, относительно существительных мне безразлично, что вы о них думаете. Для меня важно то, чтобы о инструкции вы думали определенно. Вы можете сколь угодно путаться пытаясь определиться относительно того, что же вы подразумеваете говоря «Сократ», для меня важно, чтобы для вас было определенным то, что значит «любить Сократа», «уважать Сократа». Мне важно, чтобы вы признали инструкции существующими и могли твердо говорить о том, что же они значат, при этом мне совершенно нет дела до того, что у вас вызывает затруднение истолкование того, что же такое Сократ. Здесь вы вольны изобретать, что вам вздумается, иметь какие угодно гносеологические установки. К глаголам я отношусь раздраженно, к существительным же, когда они употребляются сами по себе, – Сократ, Невский проспект, – я отношусь совершенно спокойно. Я полагаю, что они существуют и их употребление вне инструкций, возможно, правомерно. Иными словами я считаю обоснованными традиционные языки, построенные на основании признания существования существительных. Я однако вполне могу представить себе какого-нибудь современного физика, который находился бы в радикальном отношении к традиционным языкам в том вопросе, что он счел бы существительные фикциями, а традиционные языки, основанные на признании их существования, искажающими мировоззрение. Я даже удивлен, что подобного бунта против традиционных языков не было. Общеизвестны попытки разработать логически совершенный язык, но нет попыток разработать физически (т. е. содержательно отличающийся от традиционных) совершенный язык.