После того как мы осознали, что же такое портрет, попробуем дать его определение через род и видовое отличие: «картина, изображающая человека». Другого не дашь, это просится на язык. Итак:

Но ранее было очевидно, что портрет есть соответствие для средств изображения и модели, сейчас же получается, что сам портрет находится в соответствии к модели. В обоих случаях я мыслил естественно и выбирал самые простые решения. Но между двумя этими соответствиями есть явное противоречие. Сказать по правде с этой «общей идеей»– картина– больше проблем, чем от нее толку.

Скажут: «да как же так, как вы не понимаете, что «картина» позволяет вам представить себе все многообразие… и т. п.» Идите к черту.

Если поискать, в языке можно найти много соответствий, которые в нем присутствуют под масками «общих идей». Несомненно также и то, что язык на мой взгляд захламлен общими идеями, тем, что называют родами.

Соответствия, которые можно обнаружить в языке наряду с «общими идеями» динамично развиваются, прогрессируют. Становление и развитие сознания я связываю с осмыслением этого. От примитивно исполненных инструкций мы переходим часто к феноменальным результатам. Так «написать портрет» первоначально означает создать что-то очень примитивное. Только со временем мы приходим к осознанию, способному удовлетворить самый взыскательный ум, которое может дать нам исторически сложившаяся живопись. Так инструкция «написать портрет» прогрессирует и если на заре человечества мы имеем дело с примитивным значением, то сегодня мы имеем дело с значением пленяющем воображение. Если я говорю о том, что инструкция есть «прогрессирующее соотвествие» я говорю, что соответствие которое осознается при выполнении инструкции не является однозначным. Термин «прогрессирующее соответствие» на мой взгляд правомерен. Мы говорим именно о «прогрессирующем соответствии» одной инструкции, а не о том, что имеется множество инструкций, выраженных в языке универсалией «написать портрет». Утверждать это было бы слишком тупо.

Я говорю, что когда мы говорим о прогрессирующем соответствии инструкции мы говорим о становлении инструкции. Существует становление значения инструкции, ее проект. «Написать портрет»– инструкция, но также и становление инструкции и каждый из написанных портретов – лишь моменты становления инструкции, моменты становления ее значения. Представление о значении инструкции для сознания – нечто, в чем необходимо определиться, всякая определенность будет моментом становления инструкции, наличной инструкцией. Мы выдаем авансы сами себе утверждая, что «построить дом» есть нечто для нас определенное. Речь может идти только о наличной определенности, конкретном проекте дома. Таким образом если мы будем говорить себе, что действуем осознанно, мы будем льстить себе или вернее ограничивать себя наличной ясностью, наличной определенностью значения, тогда как большинство инструкций – исторические проекты относительно которых мы вправе говорить о некоторой неопределенности, о несовершенности этих проектов. Мы таким образом должны говорить, что не осознаем инструкцию ясно и отчетливо, т. е. полностью. Я в этом смысле конфликтую с Декартом. Я не могу сказать, что в силах ясно и отчетливо осознать, что значит «построить дом», даже если выучусь на архитектора. Я однако вправе смело пользоваться этим выражением в языке. Инструкции неясны, но нет ничего более актуального для сознания, нет ничего более продуктивного, чем возникающая здесь неопределенность. Нет ничего более настоятельного для мышления, чем этот не вполне ясный для него предмет, который вряд ли сочтут убедительным доказательством чему-либо. Быть сознательным в нашем случае значит пребывать в беспокойстве.

Я говорю о беспокойстве, не перерастающем в чувство абсурда. Неопределенность в данном случае не означает разочарования и даже может быть сопряжена с энтузиазмом. Речь идет о творческом состоянии, когда непрерывное сомнение уравновешивается радостью и в целом речь идет об уверенности в истинности избранного пути. Никто не пребывает в большем беспокойстве, чем творец, никто более не сомневается в ценности того, что он делает, чем он. Вместе с этим логическая неопределенность не ведет к чувству абсурда, наоборот, только к излишнему рвению. Колебаться, означает только более настаивать. Если угодно, это замкнутый круг. Если угодно, можете признавать этот путь порочным. Тем не менее это единственный путь, вызывающий во мне уверенность, которую вы вправе определить как парадоксальную. Я утверждаю, что перспективно рассматривать инструкцию как атом для будущего ассемблера, вместе с этим саму инструкцию я определяю как нечто не вполне определенное, как проект самой себя. Обнаруженный мною элемент вызывает много беспокойства и модель, к которой мы можем прийти, представляет собой нечто крайне неустойчивое, но вместе с этим эта модель представляется крайне необходимой и единственно верной. Ясность и отчетливость, которой заклинал Декарт и к которой так стремился Спиноза характеризует только момент становления результата творчества, но не само творчество, таким образом результат может быть определен, но не метод. Сам метод в творчестве может быть также ясным и отчетливым и тогда он представляет собой ничто иное как, в нашем случае, алгоритм. Однако, в отличие от указанных рационалистов, ясный и отчетливый метод, а в нашем случае алгоритм, я не считаю идеалом. Мир был бы печален, если бы мы стремились все алгоритмизировать. Туземцы, которые строят свои хижины из века в век по одному и тому же методу, с точки зрения философов-рационалистов выше подлинного творца, ибо обладают ничем иным как ясностью и отчетливостью метода и результата. Эти туземцы очень рациональны, и, по-моему, их можно назвать картезианцами в том смысле, что они являются настоящими апостолами ясности. На мой взгляд, это не то, к чему следует стремиться. Метод Декарта, а тем более Спинозы по своим фундаментальным установкам это не то, что следовало бы пропагандировать, ибо он ни что иное как техницизм.

Чтобы показать до какой степени изощренности можно дойти при реализации инструкций приведу в пример блестящую статью Александра Колтового в «Вокруг света»– «Высокий футбол».

Взяв инструкцию «изготовить мяч» он приходит к выводу, что современный футбольный мяч отличается от того, каким играли в футбол римляне также как самоходная паровая повозка XIX века отличается от болида Mercedes SLR. Современный футбольный мяч визуально составлен из 12 черных пятиугольников и 20 белых шестиугольников. Этот мяч получил у журналистов название Telstar. До этого футбольные мячи шили из прямоугольных кожаных полосок обычно белых или бежевых. При создании мяча к чемпионату мира 2006 г. изготовили снаряд, который состоит уже не из 32, а из 14 частей – 6 «пропеллеров» и 8 «турбин». Панели не сшиты между собой, а соединены путем термической обработки, что сделало мяч практически водонепроницаемым и придало ему форму почти идеальной сферы. «Каркас» его, выполненный из композита на основе латекса и ткани, позволяет равномерно распределить энергию удара, что делает территорию его полета предсказуемой. В завершении к этому он покрыт особой прозрачной полимерной пленкой, которая увеличивает износостойкость и водонепроницаемость. Далее в своей статье автор описывает другую функцию «изготовить бутсы». Оказывается во время финального матча чемпионата мира в Швейцарии в 1954 году ливень превратил поле в болото. Немецкая сборная была оснащена бутсами с вкручивающимися шипами и заменила шипы на более длинные. В результате, пока венгры вязли в болоте немцы получили большую маневренность и выиграли. Борис Дышко говорит: «Современные бутсы представляют собой сложную систему, компоненты которой, подобно автомобилю, можно представить следующим образом: кузов или верх, трансмиссия и, наконец, колеса, роль которых в данном случае играют шипы». До недавнего времени для изготовления верха (ботинка без подошвы) идеальной считалась кожа акулы или кенгуру, обладающая рядом уникальных свойств. Она хорошо держала форму, не промокала и, самое главное, обеспечивала отличное сцепление с мячом. Однако современные тенденции таковы, что переходят к искусственным материалам. Их преимущества в том, что разработчики могут придать таким бутсам любые необходимые качества: сделать их более прочными или совсем легкими, водонепроницаемыми или быстросохнущими. Конструкция современных бутс такова, что это и особые амортизирующие вставки под пятку и под носок, различные вставки, предотвращающие скручивание и деформацию стопы, специальным образом простроченная или покрытая тонким резиновым рисунком внешняя поверхность бутсы – для лучшего контакта с мячом. Также разнообразная и шнуровка: на некоторых моделях она смещена от центра на внешнюю сторону стопы и стала скрытой, а узел шнурков прикрыт язычком, это снижает травматизм при столкновении футболистов. Другие модели выполнены и вовсе без шнуровки, она заменена эластичными вставками. То же многообразие и с шипами. Используются 6– и 12-13-шиповые: одни для игры на мягких травяных полях, другие на более жестких. На новых моделях настройка обуви на конкретное поле производится не только изменением количества шипов, но и их формы. Для мягких полей может быть выбрана формула с 6 или 8 металлическими шипами классической круглой формы. Для более твердых – 10 шипов, но уже пластиковых или прорезиненных. Герой статьи Борис Дышко составляет прогноз того, какими могут быть бутсы в ближайшем будущем: «В первую очередь их форма останется примерно такой же, однако, возможно, окончательно уйдет шнурок. Во-вторых, подобно современным стелькам, способным запоминать форму ноги, видимо появятся бутсы, которые будут принимать форму ноги. Однозначно полагаю, что состоится переход на искусственные материалы. Не исключено, что в обуви будут монтироваться микрочипы, помогающие подстраивать ее под внешние условия. Может быть, в бутсы будут встроены элементы, позволяющие игроку быстрее бегать за счет неких пружинных свойств».