На подполковника было жалко смотреть. Куда подевалась его бравада? Передо мной сидел не бравый офицер, а растерянный мужчина, выглядевший лет на пятьдесят, не меньше. А я продолжал его «добивать».

– Давайте, гражданин подполковник, сопоставим факты. Во-первых, – принялся я загибать пальцы, – когда я ворвался в дом гражданки Самойленко, то застал вас и ваших подельников за избиением женщины. Было такое? Во-вторых, на женщине была порвана одежда – блузка, сорочка. Как вы считаете, если я стану свидетельствовать на суде, мне поверят? И даже если врач не выдаст заключения об изнасиловании – а он, если мы его попросим, выдаст, то для суда хватит и заявления потерпевшей. Вполне возможно, что вы серийный насильник. Ну, мы сделаем ваш фотографический портрет, отправим в Петроград. Попросим наших товарищей, чтобы они напечатали его в газетах – может, в Питере есть жертвы. Знаете же, женщины, которых изнасиловали, часто боятся или стесняются обращаться за помощью в правоохранительные органы.

– Я требую, чтобы меня передали в чрезвычайную комиссию, – глухо прорычал подполковник.

– Да с какой стати? – удивленно воздел я брови. – Мы, понимаете ли, ловим уголовников, а потом должны отдавать их чекистам? Нет уж, мы вас доведем до суда. И сядете вы, гражданин подполковник, по двум статьям – причинение телесных повреждений, степень тяжести пока не знаем, врач должен установить, и за изнасилование.

– Еще раз говорю – я никого не насиловал. Да, вашу девку мы били, такое было. Амалия Карловна рассказала, что девица чересчур любопытна. Мы решили присмотреть за ней и застигли ее на том, как она копается в моем саквояже. Ну, не выдержали. И одежду на ней порвали чисто случайно. Я боевой офицер!

– Вот пусть ваши фронтовые товарищи, посмотрев газеты, увидят, кто скрывался под личиной их друга. Даже если девушка копалась в вашем саквояже, как вы сказали, то это не повод устраивать самосуд. Кстати, – оживился я. – Если вы будете настаивать в суде на своей версии, то за самосуд наказание более строгое, нежели за простое избиение.

– Передайте меня в чека!

– Да достали Вы меня со своим чека! Ваш сообщник, кстати, он уже пришел в себя и дал нам признательные показания, сообщил, что вы группой лиц, по предварительному сговору совершили противоправные действия против половой неприкосновенности неизвестной ему гражданки. Да, еще нас будет интересовать, какие вещи вам передавала для перепродажи гражданка Беккер. Тьфу ты, гражданки Самойленко.

– Передайте меня в чека.

Кажется, подполковника окончательно переклинило. Бывает. Я вздохнул, налил ему еще один стакан воды, подождал, пока он не выпьет.

– Ладно, гражданин подполковник. Наши правоохранительные органы – достаточно гуманные и цивилизованные. Но если вас передавать в ЧК, как вы настаиваете, для этого должен быть веский повод. Согласитесь, я не смогу вас просто так взять и отправить. Нужны веские доводы, так? – Подполковник кивнул. – Ладно, так уж и быть. Я, ваше высокородие, на фронте даже до унтера не дослужился, но как фронтовик фронтовика вас понимаю. Негоже русскому офицеру садиться в тюрьму из-за покушения на изнасилование. В общем-то, за девушку я с вами рассчитался…

– Да уж, – усмехнулся задержанный, потирая ушибленное место.

– Давайте так. Я вам даю бумагу, перо, а лучше – простой карандаш, а вы мне все напишете. Только, имейте ввиду, что это должно быть весомое признание. Что у вас может быть? Ну, подготовка покушения на председателя предисполкома, подготовка к взрыву мостов. Ну, хорошо бы еще, чтобы вы рассказали – а лучше, чтобы планчик набросали, где вы взрывчатку прячете, откуда она взялась. Если говорить высоким штилем, так стенку тоже заслужить надо.

Подполковник задумался. Думал недолго – минуты две или три. Спросил:

– Говорите, если я подробно опишу, как мы готовились к подрыву мостов, вы меня сдадите в чека?

– Так точно!

– Но я вам сразу скажу – что не стану называть имена товарищей.

– Так и ладно. Не назовете, так не назовете. Главное, чтобы взрывчатку указали. Ну, место, где она хранится. Хотя… имя одного из сообщников вы смело можете указать – ну, того, которого я застрелил. Он помельче вас будет, плюгавый. Ему уже ничего не страшно. И к вашему сообщению у чекистов доверия больше будет.

– А, штабс-капитан Артемьев, – кивнул подполковник.

– А того, который дал признательные показания? Ну, что вы собирались изнасиловать девушку?

– Соломатенко, что ли?

– Именно так, – кивнул я, вытаскивая из папки листок, исписанный каракулями. Издалека показав его подполковнику, сказал: – В руки, простите, не имею права давать, но тут все прописано. Соломатенко очень обрадовался, когда ему сказали про тюрьму.

– Вот, сволочь! – возмутился подполковник. – Хрен ему, а не тюрьма!

Подполковник принялся лихорадочно писать. Исписал одну страницу, вторую, а потом принялся делать кроки, довольно четко изобразив и план моста, и места подходов. Отдельно – место хранения взрывчатки. На всякий случай я сразу же забирал бумаги себе. Когда задержанный закончил писать, то глубоко вздохнул.

– И еще, – честно предупредил я, убирая чистосердечное признание в папочку. – Скорее всего, вас расстреляют.

– Да и черт с ним, – зло усмехнулся подполковник, – пусть лучше расстреливают как заговорщика. Хуже, если мои товарищи станут думать, что я насильник и вор.

Наше губернское управление потихонечку увеличивалось. Оперативных сотрудников стало целых пять человек, а если сюда добавить отряд Павлова, выросший до сотни, то мы уже могли считать себя солидной организацией. А кроме губчека возникли отделы и в городах губернии – в Кириллове, Устюжне, Белозерске и Тихвине. В самом Череповце уездный отдел решили не создавать. У товарища Есина появился заместитель. Николай Кузьмич Андрианов, старый большевик, раньше работавший на железной дороге. Грешен – я слегка обиделся, узнав, что замом начгубчека назначен не я, но потом понял, отчего. Есин, да и другие товарищи уже не раз заводили со мной разговоры – отчего это вы, товарищ Аксенов, до сих пор не состоите в рядах партии большевиков? Я дежурно отказывался – мол, недостоин, а как только, так сразу, дорогие товарищи.

Ну что поделать, если я до сих пор считал, что сотрудник органов государственной безопасности не должен отдавать предпочтение какой-то политической партии. Понимаю, что в восемнадцатом году это звучит нелепо, рано или поздно я вступлю в партию большевиков, но для вступления я должен был «созреть». К тому же свободного времени сейчас настолько мало, что тратить его на заседания первичной ячейки, у меня нет ни желания, ни здоровья.

И дел образовалось, что называется, «за глаза и за уши». Вот и сегодня, мы получили информацию о человеке, якобы хранившим дома излишки продуктов и золото. Так это или нет, но Есин утром отправил меня на обыск. Я задумался, куда мне идти за постановлением – не то в ревтрибунал, не то в нарсуд, но начальник бросил на стол лист бумаги.

– Мандат.

Мандат был отпечатан на машинке. Пока Капитолина в больнице (надо бы навестить девчонку, но зашиваюсь!), в управление взяли новую машинистку. Отпечатано нечетко. Видимо в машинку вставляли несколько экземпляров, а данные уже вписывали от руки.

Мандат за подписью начальника губчека давал мне право на обыск у гражданина Багрушина Епифана Егоровича, проживающего по адресу: Завокзальная, дом пять. А что, очень даже удобно. Не нужно ходить к судье (а я еще помню те времена, когда постановление на обыск получали в прокуратуре), доказывать, что у тебя есть достаточно оснований для обыска, а судья жеманится, чешет затылок, вздыхает и говорит, что маловато доказательств, чтобы он оставил на твоей бумаженции свой автограф, превратив ее в документ. И это у нас! Что тогда говорить про «смежников»?

Взяв с собой четверых бойцов из отряда Павлова, пошел на обыск. Да, пешочком. Если найдем что-нибудь интересное (да, а что нам искать-то? Есин не сказал, а я не догадался спросить), отправлю парней в отряд за подводой. Или пробежимся по городским обывателям, у кого есть лошади и телеги.