Разнесли адъютанты налево, направо слова государя о том, что морской офицер расплакался.

— «Среди негодяев человек благородный есть. Если бы знал, помиловал» — вот что сказал государь.

В богатых домах Петербурга о слезах лейтенанта Бодиско только теперь и речь.

— Морской офицер расплакался!

— Морской офицер расплакался!

Правда, надо сказать, что активного участия в восстании Бодиско не принимал. И по решению суда наказание было вынесено ему, по сравнению с другими, совсем не суровое, а даже, скорее, мягкое. Как других, не отправляли его на вечную каторгу. Лишался Бодиско чинов и дворянства, ссылался в Сибирь на поселение.

Вечером генерал Чернышёв снова докладывал царю:

— Дознались, ваше величество.

— Ну-ну. Что говорил Бодиско? Какими словами каялся?

— Ваше величество, он того…

— Что «того»? — насупился царь.

— Плакал этот злодей не потому, что в тяжких грехах раскаялся. Счёл, разбойник, ваше величество, за личное унижение столь мягкий ему приговор. «Стыдно смотреть мне в глаза товарищам» — вот что сказал Бодиско.

Петербург. Лето. Июльский рассвет. Неохотно плывут облака. Нева ещё сонно дремлет. Шпиль Петропавловской крепости шпагой вонзился в небо.

Осуждённых ведут на казнь. Вот они, пятеро: Кондратий Рылеев, Павел Пестель, Сергей Муравьёв-Апостол, Михаил Бестужев-Рюмин, Пётр Каховский. Идут они в белых льняных рубахах. Прощально звенят кандалы.

Кронверк Петропавловской крепости. Слева стоят солдаты. Справа стоят солдаты. Помост. Два столба. Перекладина. В красной рубахе палач. Пять верёвок, как змеи, петлей свисают.

Идут декабристы. Двадцать шагов до смерти… десять… последних пять.

Генерал-адъютант Чернышёв, он старший и тут — при казни, сидит верхом на коне, смотрит на обречённых. В руках у генерала лорнет. То поднесёт он его к глазам, то на секунду опять опустит.

Ждёт генерал-адъютант Чернышёв, не дрогнет ли кто-нибудь из осуждённых. Не раздастся ли стон, не сорвётся ли крик.

Четыре шага до смерти. Идут декабристы. Открытый, бесстрашный взгляд. Три шага. Два. Последний предсмертный шаг.

— Начинай! — закричал Чернышёв.

Накинул палач на осуждённых петли. Затянул. Перепроверил. Из-под ног ловким ударом выбил скамейки.

Натянулись верёвки-змеи, превратились в тугие струны.

Снова поднёс к глазам генерал-адъютант Чернышёв лорнет.

И вдруг… Оборвался Рылеев.

И вдруг… Оборвался Сергей Муравьёв-Апостол.

И вдруг… Оборвался Каховский.

Солдаты, присутствовавшие при казни, замерли. Кто-то быстро перекрестился, зашептал:

— Помиловал господь, помиловал.

В старину существовал обычай, по которому человека, который срывался с виселицы, второй раз не казнили — миловали.

Растерялся и сам палач. Повернулся он к Чернышёву.

Махнул генерал рукой. Не понял палач, замешкался.

— Вешай! — закричал Чернышёв.

Похоронили казнённых на острове Голодай — тайно. Где — неизвестно. Могилы их до сих пор не найдены.

Свистят, надрываются, плачут флейты. Нескончаемо бьют барабаны.

Жах, жах! — взлетают над строем и опускаются палки.

— Братцы, помилосердствуйте!

Солдаты стоят двумя рядами. Ряд перед рядом. Лицом друг к другу. В узком проходе идёт человек. Он оголён до пояса. Пригнулся, едва ступает. Взлетают палки над головами солдат, ударяют по оголённой спине несчастного.

Разносится в воздухе: жах, жах!

Бьют барабаны. Надрываются флейты.

— Братцы, помилосердствуйте!

На плацу перед казармами идёт экзекуция. Солдат, принявших участие в восстании декабристов, прогоняют сквозь строй. Гонят их в Московском гвардейском, и в гвардейском морском экипаже, за Невой на Аптекарской улице в лейб-гренадерском полку. Гонят на Украине в полках Черниговском, Тамбовском, Саратовском. Гонят в других полках.

Жах, жах!

Бьют барабаны. Надрываются флейты.

— Братцы помилосердствуйте!

Ещё до того как окончилось следствие по делу декабристов-офицеров, специальные военные суды огласили приговор солдатам восставших полков. Погнали виновных под палки. Называлось это — шпицрутены. Солдаты получали по четыре, шесть, восемь и даже двенадцать тысяч ударов. Не все из них вынесли столько шпицрутенов, не все из них выжили.

Но это лишь часть наказания.

Что заклубилось там вдалеке?

Пыль, пыль, пыль…

Чей громыхает голос?

— Левой! Левой!

Чей раздаётся шаг?

Это идут солдаты.

Солнце палит. Идут солдаты. Непогода, град. Идут солдаты. Развезло от дождей дороги. Идут, месят солдаты грязь.

— Левой! Левой!

— Живей, скоты!

— Живее!

Приказал царь Николай I отправить восставших солдат на войну, на Кавказ. В ссылку идут солдаты.

— С тебя всё началось! — кричал при допросе на Михея Шутова командир Черниговского полка полковник Гебель. — Когда бы не ты, не быть на свободе злодею! (Гебель «злодеем» называл Сергея Муравьёва-Апостола). Не возмутить бы злодею Черниговский полк!

Не отпирался Шутов в своей вине:

— Ваша правда, ваше высокоблагородие, ваша правда. Так ведь попутал бес.

В канун восстания Черниговского полка подполковник Сергей Муравьёв-Апостол был схвачен и арестован. Сидел он под караулом в селе Трилесы. Начальником караула был фельдфебель Михей Шутов. Вскоре в Трилесах появились офицеры-декабристы. Шутов с караулом примкнул к восставшим. Сергей Муравьёв-Апостол был освобождён и стал во главе восстания.

— Когда бы не ты, — продолжает полковник Гебель, — из караула никто не посмел бы команды моей ослушаться. (Полковник Гебель призывал тогда солдат сохранить верность царю.)

Не отпирался Шутов в своей вине.

— Ваша правда, ваше высокородие, ваша правда. Так ведь попутал бес.

— Ты чуть не убил меня, — наседает полковник Гебель.

И это правда. Бросились тогда солдаты с ружьями на полковника Гебеля. Еле полковник спасся.

Не отрицает Шутов и здесь вины.

— Ваша правда, ваше высокородие, ваша правда. Не убил. В живых вы остались. Так ведь попутал бес.

— Дурак! — закричал полковник.

— Так точно — дурак, — согласился Шутов. — Оно же, конечно, раз поднял ружьё, так что же тут думать — коли без промаха.

Взвизгнул полковник Гебель, хватанул по щекам гренадера.

Михея Шутова двенадцать раз провели сквозь тысячный строй солдат, а затем погнали в Сибирь на вечную каторгу.

Когда войска стояли на Сенатской площади, Николай I подсылал к восставшим разных лазутчиков. Интересно было ему узнать, какие речи ведут декабристы, кого ожидают к себе на помощь, кто старший у них над войсками, много ль вообще солдат, что говорят в народе, забившем Сенатскую площадь.

Подходили лазутчики то тихо, осторожно, через соседние улицы, крадучись, то словно свои — в открытую, заводили беседы разные. Затем возвращались опять к царю, доносили о том, что видели.

Были посланцы в чинах и званиях, просто жандармы были, появлялись люди в партикулярном — гражданском — платье. А тут подошёл подпоручик гвардейский, совсем молодой, кудрявый.

Покрутился подпоручик возле народа, потом поравнялся с солдатской цепью, завёл разговор с солдатами. Вначале осторожно, издалека: мол, погода сегодня неважная, мол, пробирает насквозь мороз. Гренадеры стояли в одних мундирах.

Какой-то усач поддакнул:

— Ваше благородие, как есть, всё равно. Аж холодит внутри. Оно, конечно, в казармах лучше.

— Да и дело как раз к обеду, — обронил невзначай подпоручик.