«НЕ ПРОПАДЁТ!»

Прочитав привезённое Лёшкой письмо, Зотов спрятал его в карман и стал расспрашивать про фронт, про Ломова, про солдат: и о чём говорят, и что думают, и как отнеслись к наступлению.

Лёшка рассказал про братание, о приезде военного министра, о митинге.

— Говоришь, расформировали, — расхохотался Зотов. — Не хотят, выходит, войны солдаты.

Потом стал расспрашивать у Лёшки о нём самом. И мальчик не знал, с чего начинать. Начал с дяди Ипата и приезда на побывку Степана Зыкова.

— Значит, бежал на войну, — опять засмеялся Зотов. А когда Лёшка рассказал о днях, проведённых на фронте, сказал: — Выходит, не сладко в солдатах.

Лёшка разговорился и сам не заметил того, как рассказал дяде Андрею про всю свою жизнь.

Зотов только слушал и поражался.

— Да ну?! — воскликнул, узнав про историю с гранатой и пулемётом.

— Значит, не подошёл по классовым соображениям, — заключил он, выслушав рассказ про Наташу.

— Запороли до смерти. Ну, подожди! — грозно сказал, узнав про смерть деда Сашки.

Но больше всего Зотов поразился тогда, когда Лёшка рассказал ему про пистолет и встречу на Знаменской площади.

— Помню, помню. Так ты, значит, и есть тот самый… Вот не узнал. Совсем не узнал. Вырос ты, что ли? Я тебя ещё по уху, кажется, съездил.

— По шее, — поправил Лёшка. — А здорово вы тогда жандарма и царский портрет…

— Да, не вышло у нас тогда, — задумчиво произнёс Зотов. — Не получилось. Да ничего. За народом не пропадёт. Не пропадёт? — обратился он к Лёшке.

— Не пропадёт, — проговорил мальчик, хотя, что имел в виду дядя Андрей, не очень-то понял.

«ТУТ, БРАТ, РАБОЧИЙ КЛАСС!»

И вот Лёшка стал жить у дяди Андрея на Новоовсянниковской. Отвёл ему Зотов угол в каморке, купил кружку и ложку, пообещал устроить учеником к слесарю на Путиловский завод.

Вспомнил Лёшка про тех парней, которые приносили раненого Зотова тогда в аптеку.

— Наши, путиловские, — сказал дядя Андрей.

Вспомнил и девушку.

— Зоя, учительница. Сейчас она в Орловской губернии. Скоро вернётся.

Прошло несколько дней, и дядя Андрей сдержал своё слово. Мальчик был принят учеником в механическую мастерскую.

Лёшкин учитель старик Авлов, взглянув на новичка сквозь узкие очки, сидевшие бабочкой на самом кончике носа, спросил:

— Как звать?

— Лёшка.

— Фамилия?

— Митин.

— Так, хорошо, — произнёс Авлов и показал Лёшке слесарный станок, тиски и разные инструменты. — Вот тут пока стой рядом, наблюдай за работой. На завод приходи вовремя. Да смотри у меня, не озоруй и не балуй.

В обеденный перерыв к Лёшке подошёл мальчик.

— Пашка Мельник, — протянул он лоснящуюся от машинного масла руку.

— Лёшка Митин.

— К нам?

— В механическую.

— К Авлову?

— К Авлову.

— Это хорошо, — проговорил Пашка. — Этот научит.

Пашка повёл Лёшку по заводу, показал ему заводоуправление, объяснил, где какой цех, зачем через заводской двор проложены железнодорожные пути, и многое другое.

Потом Пашка рассказал о заводских новостях: и о том, что на Путиловском есть заводской комитет из большевиков и рабочих, которого даже сам директор генерал Дроздов боится, что существует рабочий контроль — это чтобы следить за начальством — и что скоро на заводе и вообще в Питере будет такое, что и во сне не приснится.

— Это тебе не деревня! — заключил Пашка. — Тут, брат, рабочий класс!

ОПЯТЬ НА АПТЕЧНОЙ, СНОВА У ДАРЬИ

В первый же воскресный день Лёшка решил сходить на Аптечную улицу, узнать про Золотушкина, навестить Дарью.

Аптека была открыта. Заглянул мальчик в окно — за той же конторкой стоит Золотушкин. В тех же очках, в пиджаке том же и та же палка с загнутой ручкой рядом с конторкой. Только ещё больше поседел и согнулся аптекарь.

Хотел было Лёшка зайти к Золотушкину, но потом передумал. «Не стоит. Значит, жив аптекарь, выходит, выпустили», — и успокоился.

Направился к Дарье.

— Сиротинушка, — увидев Лёшку, всплеснула руками генеральская прислуга. — Жив. Вернулся. — Она стала обнимать мальчика. — Значит, вернулся. Ты что же, опять у аптекаря?

— Нет, — проговорил Лёшка. — Я на Путиловском.

— На Путиловском?! Кем же ты?

— Слесарем, — приврал Лёшка.

— Ох, ох, — завздыхала Дарья. — Такой-то малый — и слесарем.

— Так я же не малый. Я на войне был, — ответил Лёшка.

— На войне?!

Дарья принялась допытывать Лёшку обо всём. Слушала, вздыхала, охала. Потом схватила мальчика за руку и, как в былые времена, потащила к себе на кухню.

— Да я не хочу. Я же сыт, — упирался Лёшка.

— Пошли, пошли, — не отставала Дарья. — Нынче у нас пирог с мясом. Нынче к нам генерал вернулся.

— Генерал?

— Ну да. Батюшка наш, Дмитрий Петрович. Радость-то в доме. Радость у нас какая!

— Какая же это радость? — произнёс Лёшка. — Генералы, они буржуи. Война из-за них не кончается. Да я вашего генерала ещё в феврале арестовать хотел. Скоро вашему генералу того, — провёл мальчик рукой по шее. — Скоро в Питере будет такое, — повторил Лёшка Пашкины слова, — что вам, тётка Дарья, и во сне не приснится.

Слушала Дарья и только хваталась за голову. «Ох, ох», — вздыхала прислуга и пялила на гостя удивлённые, расширенные от испуга глаза.

Лёшка ушёл, а Дарья долго ещё крестилась.

СОКРАЩЕНИЕ

До тридцати тысяч человек работало на Путиловском заводе.

В одной только шрапнельной мастерской — более четырёх тысяч.

А были ещё мастерские: механическая, прокатная, прессовая, пушечная… Сорок девять разных мастерских и цехов насчитывал огромный завод. «Железным городом» называли его в Петрограде.

Путиловские рабочие — дружный народ. Ещё с весны они организовали свой заводской комитет и повели борьбу с заводским начальством.

Временное правительство боялось путиловцев. Не хотело оно, чтобы в одном месте работало столько людей.

И вот заводоуправление решило почти наполовину сократить число путиловских рабочих. Под сокращение попал и Лёшка.

Вот те раз: только устроился, а тут сокращение!

— Ничего, — успокаивал мальчика дядя Андрей. — Это мы ещё посмотрим.

А чего смотреть, когда Лёшке об этом мастер прямо сказал?

Весть о сокращении расползлась по баракам, по домам вокруг Нарвской заставы, по соседним сёлам, в которых жило много путиловцев.

— Как так? — возмущались рабочие. — Не имеют права!

— Эх, господа хорошие, видать, занозой у вас сидит завод наш.

— Пусть увольняют приписанных.

С приписанными была целая история. Приписанными называли тех, кто хотя и числился в составе путиловских рабочих, но не работал.

Было таких несколько тысяч: всякие купеческие сынки и сынки богатых чиновников — все те, кто скрывался от фронта. Путиловских рабочих не призывали в армию.

— Вот пусть сынков и отчисляют, — шумели рабочие.

Собрался заводской комитет.

— Сидоров? — спрашивал Васильев, председатель заводского комитета.

— Работает в механическом, — отвечали члены комитета.

— Оставить.

— Прохоров?

— В шрапнельной.

— Оставить.

— Золоторучкин?

Стали проверять, где работает Золоторучкин. Оказывается, нигде.

— На увольнение.

Проверив списки, члены заводского комитета явились к заводскому начальству.

— Согласны на сокращение, — проговорил Васильев. — Есть кого сокращать.

— Вот и хорошо, — ответил генерал Дроздов, директор завода. — С углём плохо. Нет нужды держать столько людей.

Положил Васильев перед директором списки. Поглядел Дроздов, а там всё — либо Золоторучкин, либо Богатеев, либо Толстосумов — сплошные купеческие и чиновничьи сынки. Поморщил Дроздов нос, понял, что рабочих не проведёшь. И отдал приказ отменить сокращение.

Обо всём этом Лёшка не знал. Пришёл дядя Андрей с ночной смены, смотрит — Лёшка спит и никуда не собирается.