Джордан Лимен не сомневался, что был прав в разговоре с Линдсеем и что их беседа принесет положительные результаты, и все же чувствовал себя раздраженным и неудовлетворенным. «Я занял пост президента, — думал он, — в то время, когда Соединенные Штаты из-за грубейших ошибок в Иране растеряли почти весь свой престиж. Требовалось что-то предпринять, и я предпринял. Я начал переговоры о заключении договора по ядерному разоружению и успешно довел их до конца, что не удавалось ни одному президенту США. И чем же меня отблагодарили? Профсоюзы мной недовольны. Бизнесмены всегда относились ко мне враждебно, а теперь, когда отпала необходимость в производстве ядерных боевых частей и нужно заняться чем-то иным, прямо-таки взбешены. Ну а если верить опросу Гэллапа, публика, что бы она собой ни представляла, тоже недовольна».
Лимен не мог понять явно враждебного, казалось, отношения страны к договору. Ни он, ни члены его правительства не могли забыть чувства облегчения, охватившего не только всю страну, но и весь мир в день подписания договора. Какой-то фотограф снял советского премьер-министра при выходе из американского посольства в Вене после продолжавшегося всю ночь заседания. Небритые, утомленные заключительным этапом торга Лимен и русский, стоя на ступеньках крыльца, пожимали друг другу руки, а утреннее солнце заливало своими лучами эту сцену и обещало наступление нового дня. Фотография обошла все газеты мира. Люди смотрели на нее и чувствовали, что на них перестает давить это тяжкое бремя — вечный страх перед ядерной катастрофой.
Однако позже стали распространяться другие настроения. Только теперь Лимен начал понимать, как чувствовал себя Вильсон после Версаля. Сколько ни объясняй с трибуны и в частном порядке, что в соглашении тщательно оговорены твердые гарантии, все равно находились люди, будоражившие общественное мнение криками об «умиротворении» и «продажности». Прения в сенате в связи с ратификацией договора открыли перед каждым сенатором из числа «бешеных» неограниченную возможность для демагогии. Люди забеспокоились, словно вместе с прекращением производства бомб Соединенные Штаты лишались источника существования.
Лимен сожалел о непостоянстве общественного мнения, что проявилось не далее чем сегодня утром, и по-прежнему верил, что в конце концов народ поймет его. Он часто задумывался над этим на протяжении всей своей карьеры — районный прокурор, сенатор штата, прокурор штата, губернатор штата, президент. Вопрос: на чем основана ваша уверенность, что избиратели разумно используют власть, которой они пользуются в США? Ответ: не знаю, но в конечном итоге так получалось всегда. Уже не одно десятилетие Лимен ломал себе голову над этой проблемой. В окнах его кабинета часто до глубокой ночи горел свет, — поудобнее устроившись в мягком кресле, он читал все, что было написано о деятельности американских правительств, начиная от писем Джефферсона и кончая отчетами о пресс-конференциях Эйзенхауэра. Он редко уходил по вечерам из кабинета, не захватив из книжного шкафа очередной том с печатными работами президентов.
Врожденная любознательность, заставлявшая Лимена с такой настойчивостью изучать эти проблемы, и приобретенные познания помогли ему выработать столь пригодившиеся сейчас уравновешенность и самообладание. Он мог выйти из себя, но никогда не принимал в таком состоянии ни одного важного решения. Приводя в отчаяние своих помощников, он долго взвешивал все «за» и «против», но, приняв решение, уже никогда от него не отступал. Лимен твердо придерживался этой тщательно продуманной линии и вместе с тем умел отдавать должное своим противникам — не из излишней скромности, а вследствие широты кругозора, хотя другие не всегда это понимали. Он, например, мог откровенно признать, что при определенных обстоятельствах генерал Скотт или министр финансов Кристофер Тодд, мозг его кабинета, были бы более уместны в роли президента. Но хотя в таких случаях Лимен и не добавлял вслух, что в сложившихся обстоятельствах он считает себя фигурой, более подходящей для президентского кресла, про себя-то он рассуждал именно так. И все же те, кто слышали его высказывания, иногда спрашивали себя, не страдает ли он отсутствием уверенности в своих силах. Лимен когда-то и сам размышлял над этим, но, если бы его спросили прямо, он ответил бы, что это не так. Однако никто не задавал ему таких вопросов — тем, кто общается с президентом Соединенных Штатов Америки, не пристало его расспрашивать, так что они оставляли вопрос при себе, как, очевидно, и широкая публика.
Безусловно, Лимен был более сложным человеком, чем могло показаться при беглом ознакомлении с его биографией, говорящей о непрерывных политических победах на всех выборах, где он выставлял свою кандидатуру, и об его непревзойденном мастерстве в закулисной политике. Он добился выдвижения своей кандидатуры на пост президента в результате сделки с человеком, который явился на партийный съезд в Чикаго, располагая обеспеченным большинством голосов в итоге первой баллотировки. Лимен в сопровождении Кларка без лишних слов поднялся на грузовом лифте в комнату Винса Джианелли и прямо сказал ему, что тот никогда не добьется выдвижения своей кандидатуры на пост президента. Джианелли возмутился и начал спорить, но Лимен — он, конечно, все заранее тщательно продумал — так убедительно объяснил ему обстановку, что вскоре неясным остался только один вопрос: согласится ли губернатор Нью-Йорка баллотироваться на пост вице-президента. Прошел час, и Джианелли согласился.
Предвыборную борьбу Лимена против президента Эдгара Фрейзиера в том году, собственно, и нельзя было назвать борьбой. Он выиграл ее уже в самом начале с помощью одной-единственной фразы, произнесенной в речи о своем согласии баллотироваться: «Мы будем спорить до бесконечности, но отныне никогда, нигде и никому не уступим ни клочка нашего свободного мира». Республиканцам так и не удалось преодолеть всеобщего недовольства народа войной в Иране. В частных беседах они издевались над Лименом и Джианелли, обзывая одного из них фараоном, а другого макаронником, и пытались использовать против демократов деятельность Лимена в прокуратуре в Огайо и национальность Джианелли. По подсчетам специалистов, республиканцы, прибегая в предвыборной кампании к подобным оскорблениям, потеряли больше голосов избирателей, чем приобрели. Впервые после Эйзенхауэра кандидаты демократов победили во всех штатах, за исключением семи, подавляющим большинством голосов.
«Да, — думал Лимен, — полтора года назад я победил в сорока трех штатах. А сегодня не смог бы победить и в десяти, хотя и пытаюсь что-то сделать для страны».
Он прошел в туалетную комнату, освежил лицо холодной водой и насухо вытерся.
— Послушай-ка, Лимен, — вслух сказал он, — ты ведь еще жив, старый петух. Ты добьешься успеха. Обязан добиться.
«Опять завел свое, — продолжал он уже про себя, следя за тем, чтобы даже в мыслях его речь звучала властно. — Перестань, Джорди. Ты ставишь себя в нелепое положение».
Лимен вернулся к письменному столу и углубился в чтение разведывательных сводок, оставленных адъютантом. Незнакомый человек принял бы его сейчас за университетского профессора. Ему было пятьдесят два года, на его несколько удлиненном, почти гладком лице бросались в глаза лишь несколько глубоких морщин. В курчавых, редеющих у висков волосах серебрились седые пряди. Он еженедельно подстригался и часто причесывался, и все же его жесткие волосы были постоянно взлохмачены. На крупном носу держались очки в бесцветной пластмассовой оправе. Невысокий, около шести футов ростом, он казался неуклюжим, возможно петому, что при всей своей худощавости имел крупные руки и ноги. Никто не назвал бы его красивым, но зато при первом же взгляде он вызывал доверие, и ни один политик не мог бы пожелать для себя лучшей внешности.
Президент перечитал и подписал первую пачку бумаг, оставленных секретарем, и отложил несколько подготовленных к подписи писем, собираясь продиктовать их заново. Он уже занялся новой кипой почты, когда в кабинет вошла Эстер Таунсенд. Она начала работать с Лименом еще в бытность его прокурором штата Огайо, вместе с ним перешла в дом губернатора, а затем, естественно, и в Белый дом. Никто из аппарата Джордана Лимена не изучил его так хорошо, как эта высокая блондинка со светло-карими глазами и спадавшей на лоб прядью волос. Она знала Лимена настолько хорошо, что ему лишь в редких случаях приходилось давать ей какие-либо разъяснения. В свою очередь и он доверял ей так, что никогда не сомневался в правильности ее решений.
