Джордан Лимен снова задержал взгляд на магнолии. Птицы улетели, и единственным звуком, нарушавшим тишину, было отдаленное жужжание самолета. Оно с новой силой напомнило ему о Поле Джирарде и о всех его планах, которые вдруг начали рушиться на глазах. Лимен прошел мимо охранника, даже не взглянув на него.

«Такова уж наша дипломатическая служба, — размышлял Генри Уитни, выезжая из Мадрида. — В каждом задании, которое получаешь, обычно сочетается и хорошее и плохое».

Но теперешнее поручение было явно неприятным. Из-за него Уитни пришлось пожертвовать первым за три недели свободным вечером в домашнем кругу. А все потому, что посол, желая угодить Белому дому, поручил это дело ему, человеку высокопоставленному, хотя со всем этим вполне бы справился самый младший сотрудник из отдела Уитни. Политика — вот в чем все дело.

Единственное, что утешало Уитни, — это возможность проехать по местам, которые он любил больше всего на свете. И теперь, ведя «мерседес» по автостраде, уходящей на северо-запад, в горы, он радовался этой мысли. Уитни открыл эти горы, когда, став чиновником дипломатической службы, впервые получил назначение в Испанию, и с тех пор не переставал их любить. Он решил срезать путь, свернув с шоссе у Вильяльбы, где начинается горный перевал, и взобраться вверх к Ла-Гранха по проселочной дороге. Хоть это был и не самый короткий путь через Сьерра-де-Гвадаррама, но ему нравилась эта дорога, и он давно уже по ней не ездил. Он попадет к месту катастрофы задолго до наступления темноты, посмотрит на обломки самолета, выполнит необходимые формальности в полиции, и еще останется время, чтобы прилично пообедать и как следует выспаться. Не было никакой необходимости возвращаться в столицу до завтрашнего дня.

Уитни, сбавив скорость, въехал в Торрелодонес и стал осторожно пробираться к центру города по запруженной пешеходами и вьючными животными улице, мимо подтянутых, но совершенно бездеятельных полицейских — регулировщиков движения. Выехав на противоположную окраину города, он прибавил скорость и снова впал в мечтательное настроение.

Что же все-таки заставило старину Арчи поднять столько шуму вокруг этой авиационной катастрофы? Никого в посольстве особенно не взволновало, что в списке погибших пассажиров значилось имя сотрудника Белого дома. Мало кто вообще слышал о Поле Джирарде. С трудом вспомнили, что это был секретарь президента по вопросам назначения встреч и приемов. Никто и не подозревал, что он находится в Испании. Вероятно, он недолго пробыл в стране, потому что работники консульств, подчиненные Уитни, имели строгое, хотя и неофициальное распоряжение сразу же извещать его, когда в их руки попадет паспорт сотрудника Белого дома или члена конгресса.

Как только посол Арчибальд Литл узнал о катастрофе — это было около полудня, — он вызвал Уитни по внутреннему телефону, и полчаса спустя генеральный консул получил приказание лично отправиться на место происшествия и посмотреть, не осталось ли чего-нибудь такого, о чем следовало бы позаботиться посольству. Уитни спросил, было ли на этот счет распоряжение из Вашингтона. Посол ответил довольно резко, что никаких распоряжений не было, но никогда не мешает дать понять государственному департаменту, не говоря уже о Белом доме, что посольство заботится и о мелочах — ведь они тоже могут иметь значение. Кроме того, Уитни должен сообщить по телеграфу о состоянии останков Джирарда и ждать дальнейших инструкций из Вашингтона. Последнее, видимо, действительно что-то значило, хотя в общем-то с этой работой мог справиться любой из подчиненных Уитни.

«Вот так, — размышлял он, — папаша Арчибальд и достиг своего нынешнего положения. Он знает, что делает, хотя президенту Лимену, конечно, совершенно безразлично, какого ранга консульский чиновник отправится собирать останки его покойного помощника».

Уитни прервал свои размышления. Все эти рассуждения «неконструктивные», решил он, вспомнив излюбленное выражение дипломатов. Он давно уже научился не растравлять душу напрасными раздумьями о неприятностях, считая это пустой тратой времени. На дипломатической службе было немало людей, которые портили жизнь себе и другим из-за мельчайших пустяков, не стоящих выеденного яйца.

Он сосредоточил свое внимание на управлении машиной, успевая в то же время следить за ландшафтом. Его чудесный маленький «мерседес» (одним из немногих преимуществ этой страны, которое тщательно скрывали от приезжих американских сенаторов, были низкие цены на хорошие автомобили) несся по извилистой горной дороге, как по бульвару. Уитни не знал лучшего места в мире, чем этот двадцатикилометровый участок пути. Вначале дорога шла вверх, к перевалу Навасеррада, потом спускалась через покрытые лесом северные склоны гор и вела к Ла-Гранхи, где среди пышных садов и фонтанов стоял изумительной красоты летний дворец Габсбургов.

По мере того как дорога поднималась вверх к перевалу, местность становилась все более голой и мрачной — и так до самой вершины. Внизу виднелись домики лыжной базы, запертые на лето, с наглухо заколоченными ставнями. Вся прелесть Пуэрто-де-Навасеррада заключалась в разительном контрасте между двумя склонами горы. Южный склон был усеян огромными камнями и почти лишен зелени, а северный покрыт густым сосновым лесом.

Уитни миновал указатель на гребне горы, въехал в сосновый лес и начал спускаться по извилистой дороге, то пересекая залитые солнцем поляны, то ныряя в густую тень деревьев. Лес был большой, деревья росли через правильные промежутки; вся земля, кроме небольших зеленых островков, была сплошь покрыта опавшей сосновой хвоей.

Уитни исходил эти места двадцать лет назад. Сейчас он несся вниз, минуя крутые повороты, проехал через белый бетонный мост, — говорят, тот самый, который взорвали партизаны в романе Хемингуэя о гражданской войне в Испании. В ту весну Уитни носил эту книгу в своем рюкзаке и, полный романтических чувств и смутной тоски, мысленно жил одной жизнью с героями Хемингуэя.

Час спустя Генри Уитни был всецело поглощен делом, взбираясь на невысокий холм около Ла-Гранхи с Хуаном Ортегой, офицером местной полиции. Они подошли к месту катастрофы. В широкой уродливой борозде, протянувшейся вдоль гребня, еще дымились куски обгорелого, искореженного металла. Груда побольше обозначала, по-видимому, то, что некогда было фюзеляжем. Еще дальше, ярдах в двухстах, лежали обломки, в которых можно было распознать носовую часть с измятой кабиной пилота. Видимо, при столкновении с землей нос машины был приподнят, подумал Уитни, и эту часть отбросило в сторону, поэтому она не пострадала от огня.

— Если это не очень обременительно, — по-испански обратился Уитни к офицеру, когда они пробирались мимо обломков, — не могли бы вы оставить здесь несколько солдат до прибытия следственной комиссии авиакомпании? В таких случаях опытный глаз очень много значит для определения причин катастрофы, и лучше, если все останется, как было.

— Разумеется, — согласился Ортега. — Как видите, я привел сюда солдат, чтобы отгонять любопытных. — Три солдата в серо-зеленой форме, с винтовками на ремень стояли невдалеке. — Никто сюда не сунется. Все осталось, как было, кроме нескольких мелких предметов, которые мы подобрали и сложили в моей канцелярии. Я их вам отдам.

При виде обгорелых частей тел Уитни стало не по себе. Отвернувшись, он спросил, не пытались ли установить личность погибших. Ортега пожал плечами и сказал, что это невозможно. Распознать удалось только трех членов экипажа, трупы которых были найдены в разбитой кабине пилота.

Они спустились вместе по склону холма, сели в машину Уитни и поехали в город. Войдя в свою канцелярию, Ортега приказал солдату принести хересу, потом взял стоявший в углу старый деревянный ящик из-под патронов и поставил его на стол.

— Это все, сеньор. Уж очень сильный был пожар.

В ящике было не много вещей. Уитни осторожно вынул две обгорелые книжки, одну сережку, распоротую дорожную сумку, пропитанную запахом коньяка, исходившим из лежавшей в ней разбитой подарочной бутылочки фундадора, мужскую шляпу, разорванный дамский кошелек, половину форменной шапочки стюардессы и измятый серебряный портсигар, который нельзя было открыть, потому что заело замок.