Эстер быстро записала распоряжение президента и вышла.

— Во вторник? — переспросил Либермен. — Это значит через пять дней, господин президент!

Лимен кивнул.

— Так я хочу. Мы должны быть абсолютно уверены, что наши предположения основательны, прежде чем бить тревогу. Я не могу ставить под угрозу договор на основании сомнительных сведений, даже если мы с вами верили бы им. Кроме того, я хочу, чтобы присутствовали все члены совета, в том числе Вине Джианелли, а он вернется из Италии только ко вторнику.

На подвижном лице Либермена отразилось разочарование.

— Послушайте, Сол, — сказал президент. — До первого июля, дня вступления договора в силу, остается больше шести недель. Мы должны избегать неосмотрительных действий.

Когда директор ЦРУ ушел, Лимен постарался хладнокровно оценить положение. Впервые за этот день его мысли текли свободно, не сдерживаемые никакими барьерами. Лимен сразу понял, что, если сведения ЦРУ подтвердятся, нельзя будет ограничиться полумерами.

«Должен ли я выступить перед Организацией Объединенных Наций? Или предложить главе Советского правительства обменяться визитами на пункты сборки ракет, чтобы каждый при этом мог выбрать город по своему усмотрению? Может быть, обратиться с речью ко всему миру, объявить, что США имеют сведения о том, что происходит в Якутске, и потребовать, чтобы Кремль тотчас же согласился допустить международную инспекцию? Или сделать еще более решительный шаг — вылететь в Москву и лично предложить советскому премьеру совместно совершить поездку на любую из американских ракетных баз, остановившись по пути в Якутске?

Но как быть со Скоттом? Что, если он ухватится за эти сведения и распространит их по всей стране, прежде чем я сумею до него добраться? Что, если нам не удастся остановить его до субботы? Да и как его остановить?»

— Эстер, — спросил он по внутреннему телефону, — ничего не слышно от Рея?

— К сожалению, губернатор, все еще ни звука.

Лимен скомкал свои заметки и маленькую карту России, принесенную Либерменом, потом снова расправил их и медленно разорвал на клочки. Когда он бросил обрывки в мусорную корзину, ему пришла в голову мысль, заставившая его улыбнуться.

«Интересно, — подумал он, — если в следующий четверг в этом кресле будет сидеть генерал Скотт, потребуется ли ему помощь Национального совета безопасности, чтобы принять решение по этому якутскому делу?»

Джигс Кейси улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой. Мортон Фримен, допив второй бокал вина, потянул к себе меню вместе с клетчатой линялой скатертью. Пустой бокал из-под коктейля свалился на пол и разбился вдребезги. Сценарист свирепо посмотрел на Кейси.

— О господи, — заворчал он, — терпеть не могу безликих людей. Они действуют мне на нервы. Я обещал Шу встретиться с вами только из любезности к ней; вы же все ходите вокруг да около.

— Я не хочу вступать в политические споры, мистер Фримен. Мне надо только выяснить некоторые вопросы.

Фримен взглянул на него сквозь очки в черной оправе и откинул назад сбившиеся на лоб волосы. Он огляделся кругом, словно искал в переполненном ресторане союзников. Кейси чувствовал себя как иностранец, который должен предъявить метрдотелю паспорт.

— Я вас не понимаю, Кейси, — продолжал Фримен. — Вы говорите, что хотите разоблачить Макферсона, с тем чтобы Вашингтон мог заткнуть ему глотку, но вместе с тем не желаете ничем рисковать. Неужели вы никогда не решаетесь поставить под удар свою толстую, жирную шею?

Все началось довольно мирно. Кейси сразу узнал Морти Фримена по описанию Шу. Когда они уселись в дальнем углу «Чаши», он просто, хотя и не совсем правдиво, изложил свое дело. Кейси назвал себя демократом, занимающим скромную должность в одном из федеральных учреждений, и одним из многочисленных друзей президента Лимена, озабоченных все более яростными нападками Гарольда Макферсона на правительство и на договор о ядерном разоружении.

Фримен тут же стал страстно осуждать ядерное оружие и прежнюю политику Соединенных Штатов, вознося похвалы Лимену за то, что у него «хватило мужества» понять, что «коммунисты тоже хотят жить». Когда же он заявил, что недоверие правительств Эйзенхауэра и Кеннеди к русским отбросило цивилизацию на два десятилетия назад, Кейси мягко выразил свое несогласие с ним. Но Фримен все равно продолжал бушевать. Он обрушился на военных, называя их «современными франкистами», проклинал республиканскую партию, торговую палату, ассоциацию медицинских работников и провозгласил Лимена «единственным государственным деятелем мирового масштаба со времен Неру».

Когда Кейси возразил, что взгляды этих двух деятелей совершенно противоположны, Фримен замолчал и уставился на своего собеседника, как будто впервые его заметил.

— Скажите, — спросил он, — какова же все-таки ваша точка зрения?

Кейси замялся, но Фримен отрезал ему путь отхода. Кейси решил, что не стоит горячиться, пока он не получит необходимых сведений. Фримен же продолжал настаивать, чтобы он изложил ему свои политические взгляды.

— Послушайте, — сказал наконец Кейси, — я не боюсь рисковать, но сейчас это не входит в мою задачу. Я стараюсь добыть некоторые факты, чтобы можно было поставить Макферсона на место, а мои взгляды на проблему деторождения, например, или на помощь Югославии не имеют к этому никакого отношения. Хотите помочь мне или нет?

Фримен отодвинулся от стола.

— А почем я знаю, может, вы какой-нибудь паршивый агент ФБР и хотите поймать меня на слове, чтобы внести в черный список?

— Вам нечего бояться. Не думаете же вы, что Шу, которая, кстати сказать, мой старый друг, приготовила вам ловушку. Ну ладно, давайте говорить серьезно.

— Плевать мне на вас, — сказал Фримен уже менее воинственно. — Давайте закажем, раз вы угощаете, а потом уж задавайте свои вопросы, а я посмотрю, может, и отвечу.

Пока он изучал меню, Кейси еще раз продумал план беседы. Они заказали завтрак, но Фримен решил, что сначала ему требуется еще порция вина.

— В сущности, — начал Кейси, у меня к вам лишь пара вопросов по секрету. Прежде всего нам надо иметь представление о характере отношений между Макферсоном и генералом Скоттом, председателем комитета начальников штабов.

— Да они закадычные друзья, — со злобой отвечал Фримен. — Скотт был у Мака в Коннектикуте два или три раза. Мак несколько раз принимал участие в секретных «инструктажах», на которых присутствовали только консерваторы. Вы знаете, генерал говорил им, что социальное обеспечение — это первородный грех и что, если так пойдет, все мы завтра станем коммунистами. Консерваторам такие рассуждения нравятся, и они готовы поддержать кандидатуру Скотта на президентских выборах.

— Вы серьезно говорите, что Скотт намерен баллотироваться в президенты?

— А вы что думали? Конечно намерен. А Макферсон хочет прослыть творцом президентов.

— Когда проводились эти совещания? — спросил Кейси.

Фримен вцепился в свой бокал, как будто испугался, что его отберут.

— Одно было как-то зимой, потом одно в апреле. Мне запомнилось это последнее совещание, потому что Мак вызвал меня, чтобы исправить текст передачи и включить туда кое-что из высказываний Скотта.

— Ну а как насчет будущей субботы? Говорят, он готовит что-то особенное?

— Я сам ничего не знаю. Он ни черта не говорит мне об этой экстраординарной передаче. А это что-нибудь да значит. Ведь он платит мне семьсот долларов в неделю за мою писанину и имеет право выкачать меня досуха. Говорит, что хочет сам написать текст своей речи. — Фримен сделал презрительную гримасу. — Советую вам приготовить хорошие затычки для ушей, Кейси. Мак способен трепаться, как заведенный, но написать он не может даже собственной фамилии.

— Выходит, газетные сплетни подтверждаются? Я хочу сказать, он действительно просил радиовещательную компанию выделить ему время?

— Ну конечно! Сегодня утром он сказал мне, что РБК дала согласие. Он получает целый час, с шести до семи, за свой счет. И выложит за это шестьдесят пять тысяч из своего кармана.