— Я рассказал вам о двух достойных людях, Иване Реброве и Елисее Бузе, — заключил Зырян. — Таких много среди нашего казачества. Продолжим их славные дела. Они пример нам.

Несколько дней ушло на закупку лошадей, необходимого снаряжения и припасов. Торговые люди Якутска, прослышав, что два казачьих отряда собираются в дальний поход, подняли цены. В те времена лошадь в Центральной и Северной России стоила обычно три-четыре рубля. В Якутске за лошадь платили вдесятеро дороже. Лыжи стоили два рубля, за шубный кафтан платили три рубля, за меховую шубу «одеванную», то есть поношенную, четыре рубля. Напомним, что годовой оклад рядового казака составлял всего лишь пять рублей в год, да и те выплачивались нерегулярно. Таким образом казак, отправляясь в дальний поход, сталкивался с непомерно высокими расходами. Всё снаряжение обходилось ему в сумму, превышающую его годовой оклад, по крайней мере, в двадцать раз.

Семён Иванович достал из сундука заветный кожаный мешок, развязал его, пересчитал соболиные шкурки — всё, что осталось от его прежних немалых запасов. Отсчитав ровно половину шкурок, уложил обратно в мешок и снова завязал. Сказал жене:

   — Это оставляю тебе, Настасьюшка, на чёрный день.

Оставшиеся шкурки ещё раз пересчитал и прикинул, что этого мало, очень мало для полного снаряжения. Придётся пойти на поклон к торговым людям и просить в долг рублей семьдесят.

Купец Мусатов из крещённых татар слыл в Якутске ещё не самым жадным и прижимистым торговым. Обходился с должниками по-божески. Но давал деньги под проценты с выбором, далеко не каждому просителю. Он был близок к прежнему начальнику острога Парфёну Ходыреву и к нынешнему его местоблюстителю Василию Пояркову и всегда был осведомлён: какова репутация того или иного казака в глазах начальства. Иногда Мусатов прямо отказывал в просьбе.

   — Ненадёжный ты человек. Ударишься в бега, и ищи ветра в поле. С кого буду должок спрашивать?

Дежнёв услышал другое:

   — Репутация у тебя добрая, казак. Сам атаман о тебе хорошо отзывается. Дам тебе деньжонок в долг. Сколько тебе надобно?

   — Рубликов бы семьдесят.

   — Получишь семьдесят рубликов. Ежели сумеешь рассчитаться в будущем году, с тебя сто — можно и звонкой монетой, можно и мягкой рухлядью. Не рассчитаешься в срок, должок твой удвоим. Устраивает такое?

   — Устраивает или не устраивает, денежки-то нужны.

   — Я ведь по-божески...

   — Вестимо, по-божески.

   — Значит, сговорились, казак.

   — Будем считать, что так.

   — Что тебе надобно для похода? Можешь воспользоваться всем, что видишь в лавке.

   — Многое надобно. Пару лошадок купил бы.

   — Лошадками не торгую. По этой части обращайся к Костянкину. Ему якуты хороших коней поставляют.

У Мусатова Дежнёв приобрёл шубу, сапоги и всякую другую одежду, а также по мешку муки, крупы и соли, да ещё два больших шмата свиного сала. С Костянкиным Семён Иванович не столковался. Хороших лошадей якутской породы предлагал купец, крепких и ещё молодых. Но и цену запрашивая несуразно высокую. Как ни торговался с ним Дежнёв, купец стоял на своём и не сбивал ни копейки. Плюнул с досады Семён Иванович, обругал жадного купца и решил поехать в якутское селение к родным жены.

Николай встретил Дежнёва приветливо, возрадовался, когда узнал новость — Абакаяда готовится стать матерью и сделает его дедом. О покупке двух лошадей договорились с якутами без всяких затруднений. Лошади обошлись Дежнёву ровно в половину той суммы, какую запрашивал с него купец Костянкин. Купил Семён Иванович у седельника седло с красивой отделкой. Завёл разговор с тестем о покупке лыж.

   — Обижаешь, Семён, — прервал его Николай. — Неужели не могу сделать подарок мужу моей дочери, отцу моего будущего внука?

Закупки у якутов позволили Семёну Ивановичу сэкономить некоторую сумму денег, которую он оставил жене на домашние нужды.

Выходили в поход ясным морозным утром. Лена давно была скована крепким льдом. Кроме верховых коней со всадниками и навьюченным личным снаряжением двинулись упряжки с нартами, на которые погрузили отрядное имущество.

На берегу столпились провожающие. Среди них — священник, отец Маврикий. Он отслужил краткий напутственный молебен и осенил крестом отряд Зыряна. В толпе провожающих выделялись жёнки отъезжавших казаков. Среди них была и Настасья. Жёнки голосили зычно и надрывно, словно старались превзойти друг друга. В их нестройном хоре Дежнёв улавливал вопли жены. Священник прикрикнул на них:

   — Уймитесь, бабоньки! Не на погост своих мужиков провожаете. Вернутся. Только молитесь за них усердно.

Слова отца Маврикия никак не подействовали. Жёнки продолжали голосить. А когда отряд тронулся в путь, Настасья и другие женщины ещё долго бежали по ленскому льду за отрядом и что-то кричали вслед.

Яну отделяют от Лены сотни вёрст горной, почти безлюдной тайги, расстилающейся по склонам и отрогам Верхоянского хребта. Сотни — это ещё не тысячи. По местным сибирским понятиям, путь от Якутска до Яны не столь уж и далёк — каких-нибудь пять недель пути. В Восточной Сибири расстояния исчисляются не вёрстами, а «днищами» — днями или неделями пути. Неделя пути от Якутска до алданского перевоза по сравнительно обжитой Центральноякутской равнине. И ещё четыре недели пути по горным тропам, ущельям, перевалам ленско-янского междуречья. Летом здесь не проедешь. Таёжные чащобы сменяются топкими болотами, быстрыми речушками, стиснутыми крутыми склонами долин и ущелий, каменистыми осыпями. Да и гнус покоя не даёт ни людям, ни лошадям.

Отряд выходил из Якутска ранней зимой. В сентябре здесь уже сильные заморозки и первые снегопады. К концу осени снег плотным слоем застилал землю, а реки и озёра сковывало прочным ледяным панцирем. Шли по снежной целине, придерживаясь речного русла, поднимались по Тумарху, притоку Алдана, вверх до перевала, за которым уже уходила на Север долина Дулгалаха, одного из янских истоков. Ночевали у костра, выставив дежурных. Не ровен час — медведь-шатун заявится или немирное бродячее племя решит напасть. Корм лошадям добывали в якутских селениях. У какого же якута не заготовлен с лета добрый зарод сена. Когда кончились селения, тратили запасы своего сена, которое везли на нартах. А кончилось оно, положились на выносливость якутских лошадёнок, способных от нужды и тальниковые ветки глодать, и мох из-под снега, подобно оленям, копать.

Базой отряда стало Верхоянское зимовье, поставленное два года назад при слиянии рек Дулгалаха и Сартанга, стекающих с Верхоянского хребта и образующих Яну. Река эта протекает по широкой долине. В русле много островов, заросших тальником, и галечных отмелей, а в пойме встречается много озёр и стариц, изобилующих рыбой: щукой, хариусом, нельмой, налимом. Сейчас всё это было покрыто ослепительно чистой снежной толщей, сверкающей в солнечные дни серебристой белизной. Здесь, на верхней Яне, жили якутские роды, занимавшиеся скотоводством, охотой и рыболовством.

Русских якуты встречали дружелюбно, приветливо и стали регулярно выплачивать ясак соболями и лисицами. Обычно князцы ближайших родов сами приезжали в Верхоянское зимовье с ясаком, а в дальние становища Дмитрий Зырян посылал небольшие группы казаков. Неоднократно такие группы возглавлял Семён Иванович, правая рука у начальника отряда. Зырян всегда считался с мнением Дежнёва и просил его потолмачить при переговорах с князцами. В отряде он был не единственный казак, кто понимал якутскую речь.

Встречаясь с местными якутами, русские старались расспрашивать их об условиях жизни на Яне, о пушных богатствах, о соседних народах. Один из князцев, род которого обитал на верхней Яне невдалеке от зимовья, жаловался:

— Беспокоят нас дурные люди. Скот угоняют, имущество наше грабят. Бывает, и женщин наших похищают.

   — Кто эти люди? Расскажи нам о них, — попросил князца Зырян.

   — Люди другого племени. Мы их зовём лесными кочевниками. Язык у них свой, верования свои. Коров, лошадей не разводят. Только оленей. Поэтому и зовём их ещё оленными людьми.