— И при этом наверняка считали, что любят вас?

Себастьян улыбнулся:

— Наверняка.

— Отсюда ваше недоверие к любви.

Себастьян кивнул: интуиция не подвела юношу.

— И вы считаете, что моя мать не сумела бы приручить дикого скакуна? — спросил Александр.

— Вот именно. Но она бы не поняла своей ошибки и однажды испытала бы разочарование.

— И так со всеми женщинами?

— Не могу поручиться за всех женщин, я их знал довольно мало. Но могу сказать, что чем они честнее, тем больше склонны смотреть на любовь как на обмен.

— Обмен?

— Да. Отдают тебе свое тело в обмен на всего тебя. Притворяются, будто считают мужчину своим господином, но на самом деле сами становятся его госпожами. Не случайно по-французски любовница и госпожа обозначаются одним словом — maitresse.

Александр встал.

— Видите ли, отец, прежде чем мы станем друг другом, позвольте мне сказать вам, что вы меня все-таки восхищаете. Я вот думаю, слышал ли когда-нибудь сын от своего отца столь удивительные речи. И столь же лестные.

— Уступаю вам свое рабочее место, — сказал Себастьян, также вставая. — Завтра отдадим наши письма управляющему. Мне осталось написать еще одно, Соломону.

Сказав это, Себастьян застыл от удивления. Кинжал, который он вытащил из ножен, чтобы отполировать и убрать следы влаги, лежал на одном из сундуков. И в блестящем клинке отражалась часть инкрустации на крышке — маленький перламутровый месяц.

Он вспомнил о другом кинжале, стиснутом рукой одного из мертвых убийц там, в Пушапуре, — в нем тоже отражалась луна, только настоящая.

Неужели существует какая-то связь между кинжалами и Луной?

Ускользающий взгляд, краснеющие без причины щеки. Александр только что вернулся с прогулки. Себастьян рассмеялся.

Молодой человек обернулся к отцу.

— Что вас рассмешило, отец?

— Вы.

Александр глубоко вздохнул и поднял брови.

— Надеюсь, опыт был приятным, — сказал Себастьян добродушно.

— Это написано у меня на лбу?

— Почти, — ответил Себастьян. — Ваши сапоги запачканы, и от вас исходит незнакомый запах, в котором я, кажется, различаю сандал. Вы отводите свой взгляд и краснеете под моим. Я не Господь Бог. Но думаю, что могу назвать Еву: это маленькая танцовщица Индра, которая уже несколько вечеров бросает на вас томные взоры.

— Вы опасный человек!

— Нет, просто внимательный. Простите, что спрашиваю, но у вас это впервые?

— Да.

— Вам уже больше пятнадцати лет, самое время. Вы влюблены?

— Она тоже опасна, как и вы, но по-другому. Вы возбуждаете ум изощренными пытками. Она делает то же самое с телом. Я на седьмом небе.

— Значит, вы влюблены.

Александр сел и стянул с себя сапоги. Казалось, он чем-то огорчен.

— Хотел бы.

— Значит, не влюблены. Что же вам мешает?

— Я надеялся, что вы мне это скажете.

Себастьян разрезал яблоко и предложил половинку сыну.

— Даже если бы и знал, то не сказал бы. В подобных случаях прок бывает только от тех объяснений, которые дают самому себе. Я их не знаю.

— Вы же сами ратуете за тождественность наших личностей. Раз я — это вы, то и скажите мне.

— А раз вы — это я, то должны понимать, что я не могу догадаться о том, чего вы сами не знаете.

— Тогда помогите мне!

— Я это и делаю, слушая вас. Иначе бы у меня возникло впечатление, будто я диктую вам, что вы должны думать о ваших собственных чувствах.

Александр вздохнул.

— Ладно. Это всегда так бывает? Время течет так быстро, что три часа кажутся всего четвертью. Но от наслаждения остается только чувство пресыщения и запах. А потом, когда приходишь в себя, все уже превратилось в воспоминания.

Себастьян удержался от улыбки.

— То же самое можно сказать и обо всем, что мы переживаем. Когда яблоко съедено, через миг от него остается лишь воспоминание.

— Значит, настоящее не существует?

— Нет. Нет другого настоящего, кроме самой жизни, Александр. Мы сотканы из надежд и воспоминаний. Если не из страхов и сожалений. Или угрызений совести.

— Но вы меня любите, и я вас люблю, а это не надежда, не воспоминание.

— Это потому что между нами не было борьбы за обладание. Но между вами и вашей любовницей дело обстоит иначе. Она вас соблазнила, и вы стали ее добычей. В свою очередь и вы ее соблазнили, и она стала вашей добычей. Впрочем, это идеальный поединок, где бойцы одновременно наносят друг другу одну и ту же рану.

— Значит, победа обречена? — воскликнул Александр тоном, в котором сквозила безнадежность.

Себастьян встал, закурил трубку, затянулся несколько раз и прошелся в одну сторону, потом в другую.

— Одна испанская святая, Тереза Авильская, сказала фразу, которая стоит того, чтобы вы над ней задумались применительно к этим обстоятельствам: «Мы проливаем больше слез над исполненными мольбами, чем над теми, что остались без ответа».

Казалось, эти слова сразили Александра.

— Значит, победа обречена, — повторил он, но на этот раз шепотом.

И вдруг:

— Почему?

— Потому что мы отказываемся от нее.

— Почему?

— Потому что низменная часть нашей души подобна стервятнику. Наши мечты вылеплены из воспоминаний, то есть из трупов прошлого. Наше желание сорвать следующее яблоко создано из воспоминаний о предыдущем. Однако будущее никогда не бывает тождественно прошлому. То, что мы хотим завоевать, не может быть тем, на что мы надеялись. И мы неизбежно разочаровываемся.

Александр выглядел удрученным.

— Значит, не надо желать?

Незнакомая боль пронзила Себастьяна. Он страдал за своего сына.

— Александр, вы могли заметить, что я никогда не говорю «надо» или «не надо». Я не доктор права — никакого права. Вы желали, и я себя с этим поздравляю. Вам остается лишь понять, желали ли вы некое существо или свое собственное желание.

За ответом опять последовало молчание.

— Как вам удается жить, зная все это? — спросил Александр голосом таким глухим, какого отец никогда у него не слышал.

— Я птица на ветке. Смотрю по сторонам. Иногда сгораю, словно феникс, и пытаюсь возродиться из собственного пепла. Иногда клюю червяков. И стараюсь никогда не оказаться в клетке.

— Хочу быть вами! — пылко воскликнул Александр.

— Кажется, мы об этом уже говорили, — ответил Себастьян с улыбкой.

— Что же мне делать с этой любовницей?

— Встречаться с ней, разумеется. Зачем вы обременяете себя сожалениями?

— А когда мы покинем Индаур, я причиню ей горе, как вы моей матери?

Себастьян отметил укол, но остался бесстрастен.

— Это одна из неприятных сторон в любовных отношениях. При некотором опыте можно научиться ставить в вину самим женщинам те горести, которые собираешься им причинить. Чтобы смягчить печаль Индры, вы могли бы откупиться.

— Откупиться?

— Да. Какая-нибудь драгоценность переведет ваши отношения в разряд материального обмена. Только следите, чтобы дар не был чрезмерным, это может внушить ей глубокие чувства. И не слишком скромным, это было бы знаком пренебрежения. Я отведу вас к моему ювелиру, сами что-нибудь выберете.

Александр задумался. На душе у него явно было неспокойно. Себастьян положил руку на плечо сыну:

— Ступайте отдохнуть. Потом мы приготовимся к ужину с нашим гостеприимцем Мальхаром Рао. Разве вам не лестно сидеть за одним столом с сыном козопаса?

Александр залился юношеским, почти детским смехом, встал и, не переставая смеяться, заключил отца в объятия.

Когда он вышел, Себастьян, как и все отцы, поздравил себя с тем, что дал своему сыну то, чего не получал сам. Грубость его собственного посвящения в сексуальные дела сделала его в пятнадцать лет столь же умудренным, каким бывают в шестьдесят, и то в лучшем случае.

Физическое наслаждение — меновая торговля. Все любовники, и мужчины, и женщины, подобны венецианскому купцу, упрямо требовавшему фунт плоти в счет погашения своего займа согласно уговору.