А сам Себастьян еще дальше — и от того, и от другого.

Он написал Александру. Письмо нежное, но сдержанное, на случай если его перехватят королевские шпионы.

Через два дня примчался Бель-Иль. Маршала только что назначили военным министром. Себастьян поздравил его.

— А ваш друг Берье, — объявил тот, немного поддразнивая Себастьяна, — стал министром военного флота.

Вдруг лицо маршала стало серьезным.

— Друг мой, король беспокоится: неужели вы отказались от вашего плана?

— Ничуть. Но почва слишком уж неровная. Берни хотел союза с Пруссией, и вот я узнаю, что его заменил Шуазель. Однако он враждебен Англии. Да вы и сами, впрочем, благосклонны к союзу с Фридрихом, если я вас правильно понял. Я уже ничего не понимаю: король назначает заведовать иностранными делами человека, который хочет продолжать войну с Англией, и при этом просит меня начать переговоры о мире?

— Англия теперь в союзе с Пруссией. Заключить мир с одной не противоречит миру с другой. Главное — это мир! — воскликнул маршал с волнением. — Это ваш козырь и ставка в игре: пусть восторжествует королевское желание мира!

— Даже с риском вызвать недовольство нового министра Шуазеля?

— Шуазель сделает то, что ему прикажет король. Мир, вы представляете себе, что это такое?

Странно было слушать, как этот вояка, да к тому же военный министр, восхваляет мир. Но Себастьян понимал, что это значит: тысячи молодых людей, которых государи обрекают на смерть или увечье, чтобы удовлетворить свою жажду славы или гложущие им сердце подозрения. После постельного мяса теперь вот пушечное. Христианские короли стоят не больше, чем Молох карфагенян и прочие языческие боги, которым каждый год с большой помпой приносили в жертву мальчиков и девственниц.

— И страна беднеет, — продолжил Бель-Иль с той же горячностью, если не с гневом. — Народ возмущается. Где мы найдем двенадцать миллионов флоринов, которые король должен выплатить Марии-Терезии? А тем временем такие людишки, как Жозеф Пари-Дювернье, обогащаются за наш счет!

— За ваш счет?

— Он поставщик для армии. Вы даже не представляете, какие барыши приносит ему это снабжение. Он богаче, чем сам король! Знаете, какое у него состояние? Двадцать пять миллионов ливров!

Сумма удивила Себастьяна.

— Братья Дювернье уже не первый год наживаются, кормя будущие трупы! Граф, я вас заклинаю, не медлите долее. Король надеется на вас, у меня есть доказательство.

— Объясните мне, почему король назначил Шуазеля?

Бель-Иль вздохнул.

— Герцога поддерживают сторонники Пари-Дювернье, понимаете? Мир — это их кошмар, потому что означает конец доходам. Нет армий, значит, нет и поставок. Шуазель замышляет построить целый флот в Тулоне, чтобы противостоять англичанам по всему свету. Не сомневайтесь, что Пари-Дювернье наложит лапу на все корабельные верфи благодаря своему дружку Берье.

— Выходит, всем заправляют деньги? Неужели король этого не видит? А госпожа де Помпадур? — спросил Себастьян.

— Даже если они и видят, то сами их не имеют.

— Значит, если я верно понял, подлинный король Франции — Пари-Дювернье?

Себастьян подумал немного и продолжил:

— Вы хотите сказать, что моя миссия — спасти короля Франции?

— Она равнозначна этому.

— И тогда король сможет противостоять Шуазелю?

— Мир будет для него величайшей победой.

— Но вы сознаете, что у меня нет никаких полномочий, чтобы успешно справиться с подобной миссией?

— Ваши полномочия ждут вас в Версале, — ответил Бель-Иль. — Король передаст вам соответствующее предписание. Я лично составил условия по его просьбе.[72] Вам поручается подготовить почву для мира с Англией.

— Хорошо, — сказал Себастьян. — Я заканчиваю здесь свои работы и через день-два выезжаю.

Он понимал, что его затянуло в гигантскую машину. Но целью был мир. Себастьян желал мира. Всегда желал. Императрица Елизавета была права. Она будет довольна.

Собственно, ему было бы лучше уехать сразу, поручив остаток работы ученикам.

На следующий день произошла стычка между Барбере и управляющим Колле. Этот последний прибежал жаловаться к Себастьяну, поскольку шевалье обнажил против него шпагу.

— По какому же поводу, сударь? — спросил Себастьян.

— Из-за садов.

— Что с ними?

— Этот господин хотел повесить там на просушку какие-то тряпки, которые красили ваши подручные…

— Эти тряпки — платье короля, — отрезал Себастьян.

Колле был ошарашен.

— Но… но сады не в вашем распоряжении, сударь…

— Они в распоряжении короля. А вы всего лишь их хранитель. Желаю вам доброго дня.

Объяснение Барбере было несколько иным: господин Колле потребовал избавить сад от тряпья, которое там развесил его хозяин-шарлатан. Барбере потребовал от интенданта взять свои наглые слова назад, но тот разошелся еще пуще. Тогда Барбере вытащил свою шпагу.[73] Себастьян расхохотался, хотя был тронут поступком молодого человека.

— Воздаю честь вашей дружбе, шевалье. Но не выхватывайте вашу шпагу всякий раз, как услышите, что меня поносят. Иначе она все время будет наголо.

Первое впечатление, оставшееся у Себастьяна от графа Луи-Огюстена д'Афри, французского посла в Гааге, было совершенно неубедительным: чопорный и надутый человечек лет пятидесяти, малого роста и ума, хоть и считающий себя выше других, посол Франции, хоть и голландский гражданин, дипломат, хоть и с военными замашками.

Шел февраль 1760 года. Прилетевший с Северного моря и набравшийся сил на равнинах ветер выворачивал крылья мельниц и устраивал настоящую вьюгу на улицах и площадях города, равно как и над остальной Республикой. Лошади скользили по мостовой, экипажи заносило. Тем не менее кое-кто из настоящих конькобежцев предавался на замерзших каналах неслыханной забаве — растянув свои плащи на ветру, они скользили без всяких усилий, словно маленькие черные парусники.

Пейзажи в целом походили больше на гравюры, чем на живопись: даже красный кирпич домов посерел от инея.

Сидя в карете, везущей его в посольскую резиденцию Франции на Принцерграхт, Себастьян промерз насквозь, несмотря на беличью шубу, и открыл свой дорожный сундук, чтобы налить себе и Барбере по стаканчику шнапса.

Недели через две после своего прибытия в Гаагу Себастьян счел полезным и даже дипломатичным заручиться поддержкой д'Афри. Он последовал в этом совету Бентинка — брата-каменщика и одного из наиболее высокопоставленных лиц в Соединенных провинциях, советника самого штатгальтера Вильгельма IV Оранского. За три дня Бентинк, с которым он познакомился через другого брата, ван Соеле, стал его гаагским Бель-Илем: Бентинк, Соеле и еще один его неожиданный почитатель, мэр Гааги Хасселаар, облегчили ему проблемы обустройства, подыскав частный особняк в богатом квартале Турноойвельд. На самом деле половина этого особняка была занята братьями Хоопами, Томасом и Адрианом.

Тот факт, что Бентинку стало известно, кто является подлинным владельцем амстердамского филиала банка Бриджмена и Хендрикса, пошел Себастьяну только на пользу: этот банк был одним из самых процветающих в Соединенных провинциях.

Д'Афри принял графа де Сен-Жермена незамедлительно: город уже гудел от новостей о пребывании в нем таинственного француза, который жил на широкую ногу и вел возвышенные речи. Местная газета поведала о великолепном ужине, данном в его честь одним из самых богатых граждан Gravenhaag — так называлась Гаага по-фламандски. «Граф де Сен-Жермен, — сообщала газета, — ослеплял блеском своих алмазов, ума и суждений о самых могущественных особах планеты». Разумеется, советник Бентинк не мог взять под свое покровительство какую-нибудь мелкую сошку.