— Но как бы вы поступили, — спросил Карл Гессенский, брат герцога, — когда какой-то монарх вдруг оскорбляет вас, требуя титул и угрожая вам, как Карл Баварский оскорбил Марию-Терезию?

— Этого бы не случилось, — ответил Себастьян, — если бы государи, желающие мира, образовали общество, где советовались бы между собой, прежде чем принимать решения.

— Это дело послов.

— Обычно послы ни о чем не осведомлены, — возразил Себастьян. — Им поручаются миссии, подоплека которых им неизвестна. К тому же они весьма часто заняты собственными склоками.

— Что же это было бы за общество? — спросил герцог. — Мне кажется, я слышал о чем-то в этом роде от нашего друга князя Лобковица.

Себастьян изложил принципы Общества друзей. Герцог на какое-то время задумался.

— Сударь, — сказал он наконец, — это самое мудрое предложение из когда-либо слышанных мною. Да, мир — самое драгоценное благо человечества. Я целиком и полностью присоединяюсь к вашему мнению.

Свечи почти догорели, и герцог решил, что пора спать.

Тем же вечером произошло событие, какие нередко случаются в замках.

Уже раздевшись и собираясь лечь, Себастьян хотел было задернуть полог кровати, когда чье-то приглушенное чихание заставило его вздрогнуть. Звук раздался совсем рядом, и Себастьян обошел кровать кругом, чтобы найти неизвестную чихалыцицу, поскольку голос показался ему женским. Никого. Тогда он подошел к двери, открыл ее и обнаружил на пороге какую-то девушку в домашнем халате, смущенно утирающую нос тыльной стороной ладошки.

— Простите меня, — сказала она без малейшего замешательства, — но в этих коридорах полно сквозняков.

Это была одна из приглашенных к ужину. Но, черт его побери, если он помнил ее имя. Барышня очаровательно взбалмошна, во всяком случае.

Он рассматривал нежданную гостью, забавляясь про себя. Очевидно, девушка подслушивала под дверью. Взгляд, брошенный ею в комнату, подтвердил его догадку.

— Надеетесь выведать какой-нибудь секрет? — спросил Себастьян.

— Мой дядюшка говорит, что вы весьма таинственный господин. Вот я и подумала…

— …кто же делит со мной комнату, — докончил он, отодвигаясь, чтобы освободить ей проход.

— Можно? — спросила гостья, вытянув носик.

Мой дядюшка. Теперь Себастьян понял, кто она такая: племянница герцога. Положение было деликатное, но вполне предсказуемое. Козочка сама напрашивалась в волчье логово.

Из-за долгого воздержания волк стал умеренным, если не аскетичным. Тем не менее он даже сам удивился, вдруг почувствовав аппетит.

Девушка вздрогнула, по-настоящему или притворно. Но все же бросила взгляд на постель, чтобы удостовериться, что та в самом деле пуста.

Всего несколько гаснущих угольков краснело в камине, но Себастьян вовсе не был мерзляком, да и сентябрь выдался теплым.

— Неужели вам не холодно? — спросила она.

— Это пустяки, я вас согрею, мадемуазель…

— Зиглинда, — пробормотала она в тот миг, когда Себастьян заключил ее в объятия.

Девушка подняла к нему свое озябшее, но свежее личико. Он стал целовать ее, сначала осторожно, потом все горячее и наконец жадно, крепче сжимая объятия. Его ласки стали решительны. Она дрожала — то ли от холода, то ли от возбуждения, какая разница? Себастьян увлек ее к постели. Она уже не нуждалась в согревании: его руки разожгли ей кровь. Она облизывала губы и обмирала.

— Чего же вы ждете? — пробормотала она, считая, что ее партнер вполне готов.

Все указывало на то, что барышня была скорее пылкой, чем опытной.

— Речь идет о вашем удовольствии или потомстве? — спросил Себастьян.

Девушка попыталась залезть на него верхом, явно решив поэкспериментировать с его членом, но Себастьян уклонился и, крепко удерживая ее одной рукой, Другой довел до экстаза. Зиглинда тяжело задышала. Ему пришлось закрыть ей рот рукой, чтобы она не перебудила весь замок. А она извивалась, била ногами, выпячивала грудь и наконец испустила глубокий вздох.

— А как же вы? — спросила она, когда он позволил ей упасть на постель.

Но вскоре коротко вскрикнула — сперва от удивления, потом от возмущения. Наконец смирилась.

— Что вы делаете! Так же нельзя! — попробовала она все же протестовать, но слишком поздно.

Однако по некоторым признакам Себастьян заметил, что Зиглинда не осталась целиком безучастной к его выходке.

— Я вам не мальчишка! — бросила она, когда дело было сделано.

— Вы недурно осведомлены, — заметил Себастьян со смехом.

— Я думала, вы найдете лучшее применение вашей снасти, — сказала она, употребив вульгарное немецкое слово Tolpell.

— Есть один способ, о котором вы забыли.

Она выглядела удивленной. Он ей объяснил. Девица опять вскрикнула.

— Попробую в следующий раз, — сказала она жеманно, потом прижалась к нему и заключила, прежде чем заснуть: — Главное, держите его тепленьким.

На следующий день герцог, его управляющий и Себастьян отправились в карете осматривать жилище и земли, которые герцог предполагал продать. Имение принадлежало одному из его дядьев, умершему бездетным и чьим единственным наследником он оказался. Треть этой сотни гектаров занимал лес, все остальное — сельскохозяйственные угодья с фермой и, что больше всего интересовало Себастьяна, с небольшой трехэтажной усадьбой на берегу Майна, неподалеку от Хёхста, в довольно хорошем состоянии, хоть и пустовала несколько лет. Сделка была заключена сразу же, с помощью векселя на Амстердамский банк.

По возвращении в Ганау принц объявил Себастьяну:

— Я долго обдумывал вашу вчерашнюю речь. Собственно говоря, она не идет у меня из головы. Однако общество, подобное описанному вами, уже существует…

— Франкмасоны, — сказал Себастьян.

— В самом деле, — продолжил герцог удивленно. — Вы один из них?

— Нет. Хоть они и существуют, я нахожу, что от них мало проку.

— Но если вы присоединитесь к ним и заразите их своими идеями, проку, без сомнения, станет больше. Я поддержу вас от всего сердца.

— Значит, вы состоите в их обществе? — спросил в свою очередь Себастьян.

— Да, но тайно.

— Я не знаю, как присоединиться к ним. Это означало согласие.

Тогда герцог убедил Себастьяна доехать до Мюнстера, где он сам представит его в великую ложу этого города.[58]

По возвращении из Мюнстера Себастьян вместе с управляющим герцога Вильгельма занялся благоустройством усадьбы и сдачей в аренду фермы. Тем временем настала осень. А потом во всех немецких княжествах только и речи было, что о конгрессе в Экс-ла-Шапеле, городе, окончательно утвержденном для мирных переговоров.

Даже слуги и арендаторы говорили об этом.

— Давайте съездим посмотреть. В любом случае что-нибудь там узнаем, — предложил герцог. — Остановимся у моего друга епископа Кёльнского.

Едва успев отъехать от Ганау, они попали в затор — все дороги были забиты экипажами и всадниками.

— Нечего и надеяться попасть в Аахен до вечера! — крикнул один из кучеров кучеру герцога.

Однако было всего три часа пополудни.

Прибыв в Кёльн и остановившись в епископской резиденции, оба путешественника увидели, что могут рассчитывать только на самое спартанское пристанище у местного князя церкви, маленького одышливого человечка, со всех сторон осаждаемого подобными просьбами. Смятение прелата вполне можно было понять: половина просителей были протестанты. Джулио, верный слуга, спал на скамье в домовой часовне, а Себастьян не спал вовсе, донимаемый холодом, храпом герцога и прочих постояльцев, доносившимся сквозь стены, а также писком епископских мышей, собравшихся, видимо, на свой собственный конгресс.

Представители Австрии, Пруссии, Франции, Соединенных провинций, Англии, Испании и России и впрямь устроили настоящее нашествие. Не только в Экс-ла-Шапеле уже невозможно было найти ни постели, ни лошади, но также близкий к нему Кёльн был осажден свитами делегатов, советниками, военными, секретарями, фаворитами, любопытными, лакеями, любовницами и смазливыми любимчиками, не считая шпионов, вербовщиков и шлюх. Улицы обоих городов кишели народом до самой поздней ночи. Факт неслыханный: вино и пиво, похоже, начинали иссякать.