— Э-ы, Андрей Андреевич… бля… — Зызо сразу сдулся, утратил весь апломб, и в голосе его прорезалась радость. — Ы-ы, живой… А мы это… Того… самого… Ну кто, блин, знал…
И сделав что-то вроде книксена, он пхнул локтем застывшее чмо.
— Гнутый, это же бугор мой, Андрей Андреевич, помнишь, я рассказывал? Ну тот что ментов положил и тачку ушатал, чтоб легавым не досталась. Э-э… Извините, Андрей Андреевич, ошибочка вышла. И с возвращеньицем вас.
Вот так, как в том дурном анекдоте про еврея и советскую границу — никто никуда уже не идет.
— Ну что, это дело надо бы отметить, — Андрон, как бы подобрев, бросил скалиться и крепко поручкался с уборщиком и его коллегой. — Или может быть здесь кто-то против?
Нет, нет, все были только за. А потому, усевшись в древний, видавший виды мерседес, с третьей попытки завелись и, брякая подвеской и рыча глушителем, покатили в маленькое полуподвальное кафе, скромно названное в честь впавшего в маразм бандита «Бармалей». Заведение не процветало, отнюдь. На лестнице было нассано, публика отсутствовало, за стеной чудились бомжи, крысы и пьяные водопроводчики. Угощение было подстать — водянистые сосиски, слипшиеся макароны и опять этот мерзкий заокеанский кетчуп, оказавшийся на деле разбодяженной томатпастой. Пили мерзкий, напоминающий сладкую мочу безалкогольный крюшон «Забава». У себя на зоне в лучшие времена Андрон питался куда сытнее. М-да, он брезгливо отодвинул тарелку, с опаской приложился к «забаве», поморщившись, хлебнул и со вздохом оглянулся на соратников Зызо, в количестве полуотделения давившихся парашей.
— Эх, Аркаша, Аркаша. И оно тебе надо? Кстати, не зови меня на людях Андреем Андреевичем. Я теперь Тимофей Антонович. Конспирация, брат. Всесоюзный розыск не шутка.
— Дык, Андрей… блинн… Тимофеевич, поначалу-то все было не так, путево, — Зызо с опаской и уважением воззрился на Андрона, икнул и огорченно шмыгнул носом. — Знаешь, как я стоял… Это уж потом начались обломы.
И волнуясь, матерясь сдержанно и проникновенно, Аркадий Павлович поведал свою скорбную повесть. На заре перестройки он словно гайдаровский Тимур сколотил свою команду и принялся выколачивать из спекулянтов торгашей преступно нажитые излишки. Но — по-христиански, без вставляния паяльника в задницы, проглаживания электроутюгами животов и привязывания зимой в голом виде к новогодней елочке. Просто бил морды. А потом в городе появились черные. Они были хитры, напористы и плевали на все. «Русские словно бараны на своей земле, — говорили она. — Им нужен пастух». И они принялись погонять предпринимательское стадо при помощи паяльников, утюгов и крутого кипятка, весело сбегающего по бизнесменовским промежностям. Так что посмотрел народ, посмотрел да и стал платить лаврушникам, а не Зызо. А когда тот предъявил и назначил стрелку, то черножопые козлы ее продинамили и наслали на Зызо купленных ментов, отчего многие его пацаны влетели, прокололись и загремели под фанфары. Вобщем беспредел голимый. Русского Ваню как всегда оставили в дураках.
— Так, так, — Андрон понимающе кивнул, насупился, сразу вспомнил зону со смотрящим Жидом. — А кто там у них за главного-то?
Без умысла спросил, просто так, понтуясь. А оказалось, что не зря.
— Да Тотраз Резаный, — Аркадий Павлович засопел, набычился, от ненависти даже побледнел. — И кунаки при нем, Сослаб, Аслан, Беслан, Руслан. Спустились, суки, с гор за солью Тьфу. В «Синильге» зависают, падлы.
— Значит, говоришь, в «Синильге»? — Андрон сделался задумчив, закурил и сразу перевел беседу в иное русло. — Слушай, а как там Полина? Жива?
Сука конечно, но все равно интересно, пахали вместе как-никак.
— А с ней, Андрей э-э Корнеевич, вообще сплошные непонятки, — Зызо еще больше набычился, помрачнел, на скулах его выкатились желваки. Странная история. Однажды ночью вдруг проснулась, вскочила и ну давай одеваться. Я ей — свихнулась? Куда? А она — шепотом, как бы не в себе, — зовут меня, зовут. И смотрит страшно, будто обдолбанная. Словно зомби из фильма по видику. Ну а я все эти фокусы бабские не понимаю — схватил ее за руку да по матери. Хорош выкаблучиваться, легай в койку! Так вот не поверишь, Андрей э-э Антонович, она мне так впечатала, что без вопросов сразу в аут. А когда очнулся, все, нет ее. С тех пор с концами. Климакс наверное… Жаль, хорошая была баба.
«Все бабы суки, — мысленно сделал резюме Андрон, однако тут же поправился. — Не все. Надо бы Кларе написать…» А сам воткнул окурок в банку, служащую импровизированной пепельницей, легко поднялся и сказал:
— Ну что, Аркаша, хорош базарить. Двинули в «Синильгу».
— Куда? — сперва не понял тот, а въехав, начал отгребать. — А может не надо? Ты, Андрей Корнеич, того, не горячись.
Вспомнил, видимо, эпизод из прошлого — рынок, базар-вокзал, тихо лежащих ментов и страшного Андрона, яростно втыкающего лом в сердце своей машины, будто принародно пронзающего гидру советского законодательства.
— Надо, Аркаша, надо, — тихо сказал Андрон, с гордостью расправил плечи и жутко и зловеще улыбнулся. — Мы не бараны на своей земле. Мы люди русские…
Ну что на это скажешь. Так что поехали.
«Синильга» была стандартным демократическим кабаком, построенным, сразу видно, на общаковые бабки — зеркальный фасад, дубовые двери, просторная парковка, забитая иномарками. Забойно звучала музыка, призывно светились окна. Над входом истомно гнулась неоновая Синильга — по определению голубовато-синяя с распущенными волосами. Только не таинственной и загадочной тунгусской шаманкой — дешевой блядью, старающейся под клиентом. При взгляде на нее становилось жаль и Угрюм-реку, и Прошу Громова, и мэтра Шишкова… Однако Андрону было не до литературы.
— Носа не высовывай, я один, — строго сообщил он Аркадию Павловичу, лихо подмигнул и, вынырнув из мерса, с ходу зарулил в объятия Синильги.
— Куда? — сразу же спросили его на входе, а услышав в ответ, что к Тотразу Резаному, оскалились золотузубо, весьма язвительно. — А ты ему, русский, нужен?
— А я тебя сейчас, сучий потрох, в бараний рог согну, — живо оскорбился Андрон, растопырил веером пальцы и начал загибать их. — Во-первых пасть порву, во-вторых моргала выколю, в-третьих штифты повыбью. Всю жизнь на аптеку работать будешь. Ты, редиска, морковка, навуходоноссер, петух гамбургскифй!
И был немедленно запущен внутрь:
— Так бы сразу и сказал… Заходи, дорогой, гостей будешь.
— То-то же мне, — Андрон цыкнул зубом, вошел и сразу же почувствовал то, что наверное испытывает каждый белый, попав в самый центр гарлема — одни черножопые, блин. Не дитем Кавказа был только пожилой осанистый россиянин в фуражке и ливрее, по морде сразу видно — комитетчик-отставник. Однако дальше гардероба его здесь не пускали.
«Да, похоже, белых здесь не жалуют», — Андрон, глянув в зеркало, прошелся вестибюлем, шагнул в прокуренную атмосферу зала и сразу убедился, как был глубоко не прав. На сцене выкаблучивалась блондинистая стриптизерша, а смуглокожие сыны гор подбадривали ее криками, бросали деньги и рассматривали с нескрываемыми теплыми чувствами. Вот она, всеобщая гармония, вот она нерушимая любовь между народами бывшего СССР. Да и оркестр, к слову сказать, играл самое что ни на есть русское народное блатное хороводное:
— Ой, не шей ты мне, матушка, красный сарафан.
Однако истомно-синкопное течение музыки вдруг нарушилось.
— Это же он! Мамой клянусь, он! — раздался радостный гортанный глас, и к Андрону подскочил родной брат его якобы невесты Светы Сабеевой Тотраз Резаный. — Здравствуй, дорогой, здравствуй! Давно откинулся? Как там наши?
Тут же Андрон был препровожден к столу, где сидели его кенты по Крестам — Аслан, Сослан, Беслан и Руслан, сердечно поздоровался с ними и за шашлыком, купатами и молодым барашком степенно отвечал, что откинулся недавно и, естественно, по звонку, уже справил себе чистую бирку (нормальные документы), однако же хату путевую еще не пробил и пробавляется пока что на подсосе, у шмар. А что касаемо наших, то здесь облом, голимая рига (беда, наказание судьбы). Шкет ушел на дальняк, Гиви раскрутился по-новой, Пудель с корешами отстреливался на хате и вроде бы заполучил девять граммов в лоб. Одно хорошо — Жид все паханует, в доброй снаге[23] и держит хрен по ветру — борется с беспределом, множит общак и файно кентует[24] с Гусинским, Немцовым и Березовским. Потом Андрон сменил тему и поднял рог с терпким и молодым вином за родного брата своей невесты Тотраза, дай бог ему всего, и его верных кунаков — Аслана, Беслана, Сослана, Руслана. Рог был вместительным, не иначе как от носорога, хватило его на три добрых круга. Затем он был наполнен снова и очень высоко поднят в честь дорогого гостя Кондитера.
