— Ах ты, лгунишка! — воскликнул я, но Ханс невозмутимо продолжал:

— Баас, всех людей делает мягкими страх. Иссикор гнется, как раскалившийся шомпол, потому что внутри него горит огонь страха.

— Страха перед чем, Ханс?

— Как я уже сказал, если бы у бааса глаза были открыты, он бы знал. Заметил ли баас: когда мы впервые высадились на пристани, к Иссикору подошел высокий темнолицый жрец, перед которым расступалась толпа?

—Заметил. Он вежливо поклонился и, мне показалось, поздравил Иссикора и сделал ему какой-то подарок.

— А разглядел ли баас, что это был за подарок, и расслышал ли слова приветствия? Баас качает головой. Хорошо; зато Ханс разглядел и расслышал. Тот подарок был маленький череп, вырезанный из почерневшей слоновой кости или раковины, или, может быть, из куска полированной лавы. А слова были следующие: «Дар от Хоу-Хоу господину Иссикору, дар, который Хоу-Хоу посылает каждому, кто нарушит закон и осмелится покинуть страну Вэллу».

Потом жрец отошел, а что сделал с подарком Иссикор, я не знаю. Может быть, он носит его на шее, потому что у него нет часовой цепочки, как у бааса, на которой баас носит обыкновенно вещицы, подаренные ему дамами, или их портреты в маленькой серебряной табакерке.

— Так, а что означает череп, Ханс?

— Баас, я наводил справки у старого гребца в лодке — для того, чтобы убить время, баас, пока Иссикор был на другом конце и не мог нас услышать. Череп означает смерть, баас. Помните, баас, в Черном ущелье нам говорили: кто осмелится оставить страну Хоу-Хоу, непременно умрет от какой-нибудь болезни. Иссикор благополучно выбрался и оставил болезнь позади, вероятно потому, что жрецы не знали о его отъезде. Но он сделал ошибку, баас, и вернулся назад, влекомый любовью к Сабиле — совсем как рыбу приманка завлекает на крючок, баас. И крючок крепко вонзился ему в горло, потому что жрецы прекрасно знали о возвращении Иссикора, баас, и, конечно, ждали его.

— Что ты говоришь, Ханс? Как могут жрецы преследовать Иссикора, когда они все мертвы?

— Да, баас, они все мертвы и никому больше не могут чинить вреда, но Иссикор прав, говоря, что Хоу-Хоу не умер, потому что черт не умирает, баас. Его жрецы погибли, но все-таки Хоу-Хоу сумел убить старого Вэллу — и так же он сможет убить Иссикора. В делах фетиша, баас, есть много такого, что непонятно для добрых христиан, как вы да я. Фетиш не властен над христианами, баас. Вот почему Хоу-Хоу не может убить нас, но кто поклоняется Черному, Черный того в конце концов схватит за горло.

Я подумал по себя, что Ханс, сам того не сознавая, высказал одну из глубочайших и самых основных истин. Однако, не вдаваясь в рассуждения, я только спросил, как он себе представляет, что именно произойдет с Иссикором. Он ответил:

— То, что я уже сказал: Иссикор умрет. Старый гребец объяснил мне, что «Черный череп» приносит смерть в течение месяца, а иногда и раньше. Судя по виду, Иссикор не протянет и недели. Он хоть и красив, но очень глуп, баас, так что большой беды в этом нет. Сабила долго горевать не будет. Да, баас, Иссикор изменился, и Сабила изменилась, потому что для нее страх смерти миновал.

— Чепуха! — воскликнул я, хотя сам разделял эти подозрения. Я кое-что понимал в фетишизме. Конечно, эта религия — вздор, но вздор крайне вредный. Мы не знаем, до чего губительна власть наследственных предрассудков над душой дикаря или вообще примитивного, невежественного человека. Если жертве такого суеверия предречь (со всей торжественностью обычаев, от лица бога или беса), что она должна умереть, то в девяти случаях из десяти она действительно умирает. Никто не убивает ее, но она совершает некое нравственное самоубийство. По выражению Ханса, страх делает ее мягким. Какой-то недуг снедает ее, расшатывая всю его нервную систему, и в урочный час прерывается физическая жизнь человека.

Такова участь несчастного Иссикора.

Теперь остается досказать совсем немного, и так как уже поздно и я вижу, друзья мои, что вы позевываете (это была неправда, мы слушали с глубоким интересом — в особенности же нас заинтересовала загадка душевного состояния Иссикора), буду по возможности краток. Дам вам лишь сжатый конспект:

— В то же утро мы явились к Сабиле, которую нашли очень взволнованной. Это было вполне естественно, принимая во внимание все перенесенные ею испытания. После душевного напряжения и преодоления большой опасности неизменно следует нервная реакция. К тому же она таким страшным и таким неожиданным образом потеряла отца, к которому была нежно привязана. Но настоящая причина скорби была иная.

Иссикор был очень болен. Никто не знал, что с ним, но Сабила была уверена, что он отравлен. Она попросила немедленно отправиться к больному и вылечить его — требование, чрезвычайно меня возмутившее. Я объяснил ей, что совершенно некомпетентен в здешних ядах, что имею при себе лишь немного лекарств, из которых одно только имеет отношение к ядам — противоядие против змеиных укусов. Однако, так как она очень настаивала, я согласился пойти к нему и сделать все, что окажется в моих силах, предупредив, что навряд ли это что-нибудь даст.

Итак, в сопровождении одного старейшины или советника (у зулусов их называют индунами) я с Хансом отправился к Иссикору, занимавшему своеобразный красивый дом на другом конце города. Дорога вела вдоль озера, что дало нам возможность полюбоваться на остров — вернее, на то, что некогда было островом.

Теперь там была только низкая темная масса, над которой висели густые облака дыма. Нашим глазам представились красные потоки лавы, бежавшие в озеро. Там больше не было никакого возвышения — вулкан исчез. Пепел все еще падал дождем. Он густым слоем лежал на дороге и покрывал деревья и землю, окрашивая в серое весь ландшафт.

Нас ввели в комнату, где на ложе из шкур лежал Иссикор, окруженный ухаживавшими за ним женщинами — его родственницами, как я узнал впоследствии. При нашем появлении женщины поклонились и вышли, оставив меня и Ханса наедине с больным. Один взгляд убедил меня, что передо мной умирающий. Прекрасные глаза были устремлены в потолок. Он дышал прерывисто. Пальцы машинально сжимались и разжимались, и время от времени его охватывала жестокая судорога. Я подумал сперва, что это какая-то форма лихорадки, пока не смерил ему температуру имевшимся в моем аптечном ящике термометром, который показал на два градуса ниже нормы. На мои расспросы он отвечал, что не страдает никакими болями, а только испытывает странную слабость и головокружение.

Я спросил, чему приписывает он свою болезнь. Он сказал:

— Это проклятие Хоу-Хоу, владыка Макумазан. Хоу-Хоу убивает меня.

Я спросил, за что, так как было бы бесполезно доказывать больному нелепость его утверждения, и он ответил:

— По двум причинам, господин: во-первых, я покинул страну вопреки запрету, а во-вторых, я привез тебя и желтого человека по имени Свет-Во-Мраке на священный остров, посещать который без приглашения есть великий грех. За это последнее преступление я умираю раньше, но все равно гибель моя была неизбежна, ибо я покинул страну и отправился искать помощи для Сабилы. Вот доказательство. — И он извлек откуда-то из своей одежды маленький черный «Череп Смерти», о котором мне говорил Ханс. Затем, не позволив мне прикоснуться к ужасному предмету, он опять его спрятал.

Я пытался высмеять эти убеждения, но Иссикор только грустно улыбнулся и сказал:

— Я знаю, что ты должен считать меня трусом, но проклятие Хоу-Хоу изменило мой дух. Молю тебя, объясни все Сабиле, которую я люблю, но которая тоже считает меня трусом — я вчера прочел в ее глазах презрение. А теперь, пока я в силах говорить, слушай меня. Во-первых, благодарю тебя и твоего друга, Господина Огня, за то, что доблестью или волхованием — не знаю, чем — спасли вы Сабилу от Хоу-Хоу и сокрушили его дом, и жрецов его, и, как мне говорили, его образ. Хоу-Хоу воистину жив, потому что не может умереть, но отныне здесь у него нет ни жилища, ни изваяния, ни почитателей — а потому власть его над душами и телами людей миновала и вымрет его культ среди вэллосов. Быть может, больше никто из моего народа не погибнет от проклятия Хоу-Хоу.