Стоя сейчас у колодца, Оливер вспоминал, охваченный ревностью, как она предавалась прошлым вечером любовной игре с Хоуксмуром. Он заметил тот момент, когда восторг наслаждения захлестнул Ариэль, — он понял это по ее внезапно напрягшемуся телу, по изменившемуся лицу, по вдруг ставшим тяжелыми векам, по сиянию ее кожи. И ненависть к человеку, доставившему ей такое наслаждение, пронзила его словно нож.

С минуту Оливер стоял молча, обессиленный гневом. Он смотрел на Ариэль, представляя, как она сплетает свое тело с телом Хоуксмура. Ноздри его раздувались, словно он мог обонять атмосферу чувственности вокруг их тел.

Ариэль непроизвольно сделала шаг назад — подальше от него. Подальше от его злобного взгляда, от его ожесточенного лица.

— Ты заболел, Оливер?

Она попыталась произнести эти слова равнодушно, чтобы скрыть свое беспокойство.

— Болен от твоего вида, — хрипло произнес он. — Ты без ума от Хоуксмура, Ариэль? Он уже понял, что надо делать, чтобы заставить тебя стонать от восторга… чтобы сделать тебя неистовой…

Она долго слушала поток его оскорблений, которые пронзали ее до глубины души. Но почему-то Ариэль не могла уйти, не могла даже отвести взгляда от его ненавидящих, налившихся кровью глаз.

Ни один из них не заметил молчаливого свидетеля этой сцены, не уловил мгновения, когда граф Хоуксмур вышел из тени под сводчатой аркой, ведущей во внутренний двор замка. Они увидели его только тогда, когда его трость с серебряным набалдашником обрушилась на плечи Оливера Беккета. Тот пошатнулся, закричав скорее от неожиданности, чем от боли, и рухнул на одно колено. Железная рука сгребла его за воротник и поставила на ноги.

— Если и есть нечто, чего я не намерен терпеть, Беккет, так это грязные слова в присутствии женщин.

Спокойный голос графа был прямой противоположностью яростному тону Оливера. Ариэль закрыла глаза и покачала головой, чтобы отрешиться от его ненавидящего взгляда.

— Ариэль, не будешь ли ты так добра оставить нас? Мне надо поговорить с мистером Беккетом наедине.

Рука графа еще крепче стиснула воротник Оливера, и тот вдруг осознал, что почти висит в воздухе, касаясь земли кончиками ног. Только сейчас он понял то, что уже давно поняла Ариэль, — физическая немощь Саймона из-за раненой ноги компенсировалась невероятной мощью рук и торса.

Ариэль колебалась. Саймон повторил:

— Ступай.

Голос его звучал спокойно, даже вежливо, но Ариэль и в голову не пришло, что она может ослушаться. Не возражая, неуверенно ступая ослабевшими ногами, она скрылась в конюшне. Причиной ее слабости были не грубости, которые наговорил Оливер: подобные выражения ей приходилось слышать и раньше от крестьян. Ариэль ошеломило то, что кто-то может так ее ненавидеть, так хотеть уязвить ее!..

Оказавшись в конюшне, она глубоко вдохнула в себя теплый воздух, наполненный знакомыми запахами навоза, лошадей и ячменя. Прислонившись к косяку открытой двери и глубоко дыша, Ариэль следила взглядом за двумя мужчинами, едва заметными в ночном мраке. Оба были чересчур далеко от нее, чтобы она могла слышать их разговор.

Рука Саймона снова скрутила ворот Оливера, и глаза у того полезли на лоб, а рот приоткрылся, как у вытащенной на берег рыбы.

— Мое терпение наконец иссякло, — спокойно произнес Саймон. — Вы на редкость утомительны, Беккет, и я уже до смерти устал от вашего интереса к моей жене. Пока я еще остаюсь под крышей замка Равенспир, вам придется убраться отсюда.

Почти играючи он поднял руку, и ноги Беккета окончательно оторвались от земли. Жилы вздулись на руках графа все мышцы были напряжены.

— Со мной здесь десять человек, это мои друзья и солдаты, которые будут сражаться за меня до последней капли крови. Если я еще хоть раз увижу вас поблизости от моей жены, поверьте, вы уже никогда в жизни не сможете овладеть женщиной. В боях и походах мы много чему научились… И эти приемы хорошо действуют на мужчин, которые любят волочиться за женщинами. Не заставляйте нас применять наши знания на практике.

Он подержал Оливера в воздухе еще несколько секунд, которые показались тому вечностью, потом разжал пальцы, небрежно отряхнул их, повернулся к Беккету спиной и медленно, прихрамывая, направился к конюшне, где ждала его Ариэль.

Оливер встал на ноги, потирая шею. Он готов был отдать все на свете за то, чтобы броситься на спину этому калеке, сбить его на землю и ударить лицом о булыжники, которыми был вымощен двор. Но он не осмеливался сделать это. Хоуксмур повернулся к нему спиной с уверенностью кота, играющего с мышью, и Оливер застыл в бессильной злобе.

Ариэль дрожала всем телом, обхватив себя руками за плечи. Когда она увидела, что Саймон направляется к ней, ей захотелось выбежать навстречу и броситься ему на грудь. Она не могла перенести того, что он слышал все ужасные слова, грязные оскорбления, которыми обливал ее Оливер… человек, ласками которого она — спаси ее Бог! — когда-то наслаждалась.

Немного не дойдя до жены, Саймон остановился. Он молча смотрел на нее, и она отвечала ему взглядом загнанного животного. Ариэль снова задрожала всем телом, понимая, что не сможет вынести его прикосновения. Не сможет вынести прикосновения любого человека, который смотрит на нее с таким нескрываемым презрением и отвращением.

— Ты как-то сказала, что Беккет был твоим любовником около года.

Голос Саймона ничего не выражал, но она расслышала в нем нотки презрения. Не в состоянии произнести ни слова, она лишь сделала горестный жест рукой.

— И что ты только нашла в этой мерзкой крысе?

Саймон не хотел, чтобы вопрос прозвучал столь презрительно, но ничего не мог поделать с собой. Всплывшее в памяти воспоминание о распростертом под Беккетом теле Ариэль вечером после свадьбы саднило ему душу.

Ариэль густо покраснела, потом побледнела, став белее снега. Губы ее посерели, глаза вдруг запали и подернулись серой пеленой. Но, как всегда, она ответила выпадом на выпад.

— Полагаю, милорд, я испытывала к нему те же чувства, что и к вам, — с горечью произнесла она сдавленным голосом. — Страсть, разве не так вы однажды назвали это чувство? Вожделение. Разве между нами не то же самое? И если я могу испытывать его с вами, то почему мне нельзя было испытать его с Оливером? Человеку свойственно удовлетворять свои потребности. Да, Оливер далеко не самый великолепный любовник, я с готовностью признаю это. Но ведь тогда мой выбор был так ограничен.

Повернувшись на каблуках, Ариэль быстро зашагала прочь с высоко поднятой головой, хотя слезы гнева и презрения текли по ее лицу. Она никому не позволит унижать себя! И уж тем более этому проклятому Хоуксмуру. Неужели он не в состоянии понять, как ей было здесь одиноко, как она нуждалась хоть в чьем-то внимании, пусть даже такого ничтожного человека, как Оливер?

Но ему не было дела до ее тогдашнего состояния. Хотя теперь это не имеет ни малейшего значения. Все кончено, краткая комедия их семейного блаженства подошла к концу. И она отряхнет со своих ног прах Равенспира и своего замужества с величайшим наслаждением.

Саймон даже не пытался догнать жену. Сказанные ею горькие слова буквально пригвоздили его к месту, заставив вспомнить, в какой враждебной, жестокой атмосфере она выросла, одна, без единого любящего человека рядом. Возможно, он был излишне резок, но все же не настолько, чтобы вызвать ее почти злобный ответ.

Неужели она и в самом деле не испытывает к нему никаких чувств? Это могло объяснить ее отстраненность от него в последнее время, ее напряженность, но не могло объяснить теплоту и почти нежность, ее юмор. Значит, все это было только результатом вожделения, которое она испытывала к нему, как к единственно возможному объекту!

Саймон выругался вполголоса, понимая, что не верит ее словам, сказанным в раздражении. Но все равно эти слова ранили его.

Прихрамывая, он решительно направился к замку, решив предпочесть пьяный разгул большого зала обществу своей жены…

Карету Елены трясло и подбрасывало, когда она спускалась с холма при въезде в Эли. Сгущалась темнота зимнего вечера. Она устала и начинала чувствовать неуверенность, решившись явиться незваной с визитом к новобрачной.