Себастьян закрыл блокнот.

Не в этих именах дело… иное что?то увидел Аврелий Яковлевич, важное, что заставило его преступить закон. А у Себастьяна в голове вот солнце, и ночь бессонная, и душный аромат чубушника, кусты которого у покойницкой разрослись особо буйно.

Надо бы поспать.

Час или два… или сколько получится, потому как на свежую голову и думается легче. Да только нет у него ни часа, ни двух.

И открыв книжицу на заломанной странице, Себастьян пробежался по именам, уже не девичьим, но…

…князь — волкодлак…

…вот как она его обозвала… князь… волкодлак… и шесть имен. Три позапрошлым месяцем. Два — прошлым… последнее — нынешнею ночью…

— Твою ж… чтоб тебе… — Себастьян облизал пересохшие губы и книжицу убрал во внутренний карман. Он вернет улику.

Позже.

Когда сумеет с этим делом разобраться… и от Лихо беду отвести.

До управы он добрался аккурат, когда каемка солнечного шара поднялась по — над тополиной аллеей. Коляска катилась по мостовой, дремал извозчик, самим видом своим дразня Себастьяна этакой недоступной ныне роскошью. И ненаследный князь, сколь ни боролся с собой, а проиграл, поддался на секундочку, смежил веки, он не спал, пусть и качало, что в колыбели. И колеса по горбылю катили мягко, и мерно шаркали дворницкие метлы… старые грачи, что давно облюбовали тополя, и те по утреннему часу переговаривались тихо, вполголоса, будто бы не желая мешать княжескому сну.

А сна все одно не получалось.

Кому выгодно?

Велеслав… на лошадь его хватит, а вот человека убить… да и не волкодлак он, и навряд ли хватит сил, чтобы с истинным волкодлаком управиться.

Богуслава? Колдовка… пусть проверяли ее, и Старик глянул, поморщился, сказав, что гниль из души вычищать надобно, но то личное, Богуславово дело… а так — нет в ней силы… но ведь сумела же как?то Евдокии голову заморочить.

И не только ей.

Тянуло от Богуславы падалью. Пусть и никому, кроме Себастьяна, запах этот не слышен, а все одно… не верит он ей.

Но не — веры недостаточно, чтобы обвинить. Могла?

Могла.

Ей человека убить просто…

Но где она волкодлака нашла? Весь последний год новоявленная княжна Вевельская жила под присмотром. И образ жизни самый благочестивый вела… храмы… комитеты… благотворительность.

Не сходится… если бы желала Лихославовой гибели, то… иначе можно было бы. Проще. Действенней. Ядом или нанять кого… против пули в голову и волкодлак не устоит, особенно, если пуля заговоренная. А она все так хитро… зачем?

Скандал нужен, тут Аврелий Яковлевич прав. И выйдет скандал… вон, прошлая смерть мути со дна газетного подняла изрядно, а новая волна грядет…

Газеты остановить?

Так слухи пойдут, один другого краше… надо искать, и волкодлака, и тому, кому это представление понадобилось… наверное, за этими мыслями Себастьян все же уснул, потому как не заметил, как пролетка свернула с аллеи. Он очнулся от вежливого покашливания извозчика, и долго тер глаза, не способный сообразить, где же находится и как в этом месте оказался.

Шея затекла, руки левой он и вовсе не чувствовал, а хвост давно уж собственной жизнью жил, метался, мел тротуару, который, пусть и выметенный дворником, но все не отличался чистотой.

По ступенькам Себастьян поднимался, покачиваясь.

Дверь управления, отличавшаяся крайне паскудным характером, и вовсе заклинило.

— Твою же ж… — Себастьян пнул ее, и от сего действия, напрочь лишенного смысла, полегчало. — Спать… надо поспать…

Он закрыл глаза, живо представив себе даже не кровать в мебилированных комнатах панны Вильгельмины, кровать солидную, с железным панцирем да медными шишечками на спинке, о трех пуховых перинах, о груде подушек, самая крупная из которых была едва ли не с Себастьяна размером. Нет, эта кровать ныне была несбыточной мечтою, в отличие от узенького диванчика, в прошлым годе списанного судейским приказом за старостью лет, но чудом и скопидомством главного эконома управы, после списания диванчик сей дивный оказался в Себастьяновом кабинете.

Он был хромоног, потрепан и деревянная спинка его несла множество следов — свидетельств судейской бурной жизни, большей частью, бранных, вырезанных неблагодарными подсудимыми. Пожалуй, человек сведущий сумел бы прочесть по ним многое о сомнительном моральном облике королевских судей, о строгости прокуроров и общей жизненной несправедливости.

Мысль о диванчике не отпускала.

Напротив, с каждой ступенькой Себастьян все яснее осознавал свою глубокую сердечную привязанность к сему предмету мебели. И ведомый этой привязанностью, он не обратил внимания, как слетела с брюк белая тонкая нить, верно, привязавшаяся еще в пролетке… и как нить эта, коснувшись порога, вспыхнула и осыпалась белым пеплом, который в порог и впитался.

Но заклятие было слабым, оттого и не шелохнулись тревожные колокольцы над стойкой дежурного. Сам же он, с тоской перелистывавший последний нумер «Охальника», каковой держали в управлении исключительно порядка ради, встрепенулся.

— Пан Себастьян, вам тут письмецо доставили.

И конверт подал.

А Себастьян принял, с трудом сдерживая зевок. Спать по — прежнему хотелось неимоверно… и образ верного дивана маячил пред внутренним взором. Оттого и письмо Себастьян читал в неподобающей спешке.

«Дорогой брат.

По здравым размышлениям, я все же решил воспользоваться твоим советом и временно покинуть Познаньск. За сим ставлю тебя в известность, что мы с супругой отбываем утрешним поездом на Барвино, а оттуда — до моря. Полагаю, в нынешних обстоятельствах смена обстановки будет более, чем уместна. А морской воздух благоприятно скажется на здоровье Евдокии.

Желаю тебе всяческих успехов в расследовании.

Лихослав»

Письмо покажется несколько странным, и Себастьян прочтет его во второй раз… а в третий — присядет на диванчик, который покажется куда более мягким, нежели утром.

— Потом, — лист Себастьян сунет под голову и, стащив ботинки, кое?как на диванчике устроится. В конечном итоге, что такое пара часов?

Ничего.

И многое… сон, в который он провалится, будет глубок, но тревожен.

Пансион «Три короны» короны имел исключительно на вывеске да еще на челе государевом. Последняя была огромна и даже с виду тяжела, оттого, верно, и взирал государь на гостей пансиона хмуро, недобро, будто бы загодя подозревая в них недоброе, не то склонность к заговорам да изменам государственным, не то потаенное желание умыкнуть махровые полотенца, каковым пан Вильчевский вел особый учет.

Впрочем, учитывал он не только полотенца. В доме было превеликое множество ценных вещей, к каковым постояльцы, даже те, что поначалу казались приличными, не имели никакого уважения! Так и норовили потрогать, попользоваться, а то и вовсе в негодность привести. Еще и жаловались, дескать, карниз сам треснул, от старости, гардины расползлись, потому как гнилые, обивка на креслах затерлась в силу исконного дурного качества…

Нет, дом был стар. Он перешел пану Вильчевскому в наследство от матушки, женщины в высшей степени рачительной. Сам дом некогда являлся обыкновенным особняком, купленный Стахом Вильчевским, купцом средней руки опосля одной его удачной сделки. Стах, которого пан Вильчевский помнил смутно, мало, что свято верил в собственную удачу, так еще и повадился оную удачу проверять за ломберным столом. Опосля очередного проигрыша и пачки векселей, погасить которые он не имел возможности, Стах упился с горя, а после, в пьяном угаре, вышиб себе мозги.

С долгами пришлось рассчитываться вдове.

Она, продав и лавку, где почти не осталось товара, и собственные, от матушки доставшиеся драгоценности, и все вещи, имевшие хоть какую?то ценность, осталась с огромным пустым особняком да малолетним сыном.

Тогда?то панна Вильчевская и решила сдавать комнаты.

А после и пансион организовала.