И снова письмо.

Почему он утра не дождался? Уехал именно сейчас… однако же почерк Лихославов, в том сомнений нет.

Евдокия с раздражением захлопнула книгу и листки мятые на пол смахнула: с деньгами она после разберется, есть дела и поважней.

Она достала пистолет и конверт, от которого пахло порохом и… и еще чем?то, Лихо точно сказал бы чем именно, а у Евдокии нос человеческий, слабый. Она и так, и этак поворачивает конверт, бумагу ноготком царапает, хотя в том толку никакого.

Перечитывает.

И почти понимает, в чем дело. Мысль скользкая, что угорь, но Евдокия поймала бы ее… еще немного и поймала бы.

Но скрипнула дверь, протяжно так, резанув по ушам. И счетная доска выпала из онемевших вдруг пальцев.

— Вижу, вы все работаете, — Богуслава вошла без приглашения. — Вы слишком много работаете, дорогая.

Лиловое платье с высоким воротником, с тремя рядами аметистовых пуговиц, с рукавами узкими, присобранными. На них тоже пуговки поблескивают вороньими внимательными глазами.

Шляпка.

Вуаль густая, по?за которой не разглядеть Богуславиного лица. Только губы и видны, вишнево — красные, яркие.

— Что вы здесь делаете?

Евдокии стало стыдно и за невзрачное свое платьице, и за косу, что в конец растрепалась, и за чернильные пятна на пальцах… и вовсе за кабинет этот, сделанный под ее вкус, оттого лишенный женственности.

Слишком тяжелая мебель. Ни виньеток, ни резьбы, одни шкапы во всю стену чего стоят. Или вот секретер этот, на котором громоздились, что книги, что папки с текущими счетами. Кассовый тяжелый аппарат, приткнувшийся у окна заместо фикусу, каковому в подобных кабинетах самое место. Да вот беда, фикусы рядом с Евдокией не уживались.

— Была рядом, решила заглянуть… — на руках Богуславы черные перчатки. Под горлом единственным светлым пятном во всем наряде — брошь — камея. — Вчера вы мне показались нездоровой. Слишком… возбужденной. Агрессивной, я бы сказала.

— Извините, если испугала.

— Ну что вы, — Богуслава, не дождавшись приглашения, присела. — Я понимаю… на вас столько всего навалилось в последнее время… да и сама я, признаться, повела себя не лучшим образом.

Она приподняла вуаль и повернулась.

Белая кожа. Фарфоровая. Оттого и синяк на скуле видится ярким, нарисованным будто. И тянет прикоснуться, проверить, существует ли он на самом деле.

— Вы…

— Будем считать, что неудачно упала… мы, женщины, порой бываем столь неловкими… — ее пальчики дрожали. — Велеслав был очень недоволен мной…

— И часто он бывает… недоволен?

— Случается. Как правило, мы неплохо ладим… не надо думать, что он жесток.

Именно так Евдокия и подумала.

— Не более чем другие мужчины… при том, что его тоже понять можно.

Вуаль опустилась, скрывая позорное свидетельство чужого разлада.

— После того… происшествия… со мной иногда происходят вещи… — Богуслава поднялась. — Мне сложно рассказывать о подобном… и медикус советует больше отдыхать, хотя я и так ничем не занята… но вчера… в доме что?то такое произошло… признаться, я совсем не помню, как получилось, что я… что мы с вами…

Пальчики коснулись виска, и вуаль не способна оказалась скрыть болезненной гримасы.

— Я даже не помню, что именно говорила вам… наверняка, что?то неприятное… и мне очень стыдно…

— Мне тоже, — была вынуждена признать Евдокия. — Что бы вы ни сказали, это еще не повод, чтобы в вас стрелять.

— Да? Вы стреляли? — удивление и тут же взмах рукой, точно Богуслава сим жестом желала перечеркнуть все, что было. — Надо же… совершенно ничего не помню!

Какое совпадение.

Случайное?

— Но… но я не только за тем приехала, чтобы извиниться перед вами. И это тоже, конечно… я совершенно не умею извиняться, не было в жизни повода, — она вернулась к креслу и присела, на самый краешек, и поза ее, сдержанная, скованная даже, говорила о том, что чувствует себя Богуслава на редкость неловко. И надо было бы утешить ее…

Или хотя бы чаю предложить.

Но Евдокия молчала. Она тяготилась как и этим внезапным визитом, так и извинениями, которым не верила.

— В любом ином случае я бы промолчала, — ладонь Богуславы обвили аметистовые четки, слишком красивые, чтобы служить лишь четками. — Но вчерашнее происшествие обязывает меня… считайте это извинением.

Пальцы перебирали граненые бусины да столь ловко, что Евдокия лишь подивилась.

— Дело в том, что мне по чистой случайности стало известно кое?что, о чем я считаю необходимым вас предупредить… и конечно, вы скорее всего откажетесь мне верить, но… я всегда считала, что лучше знать наверняка, чем гадать… или же вовсе закрывать глаза. Вы, как мне представляется, не из тех женщин, которые слишком глупы… или слишком умны, чтобы притворяться дурами.

И не понять, то ли похвалила, то ли в лицо плюнула, но ядом, как есть ядом.

— Говорите уже, — не выдержала Евдокия, испытывая преогромное желание выставить незваную гостью за дверь.

Грубо… и скажут, что Богуслава первой мириться пришла, а Евдокия повела себя аккурат как торговка, которою и является… вспомнят все, что только вспомнить можно, чего нельзя — придумают.

— О таком говорить непросто, — Богуслава улыбнулась, и розовый язычок скользнул по губе. — У вашего мужа есть любовница…

Ложь.

— Ложь, — Евдокия поднялась.

— Ваша воля… но выслушайте хотя бы, после будете решать. Я понимаю, что вы вышли замуж по любви… но любовь имеет обыкновение изживать себя. Особенно часто это приключается с мужчинами… мужчины вообще не склонны хранить ревность. Велеслав вот…

— Прекратите!

Богуслава замолчала.

Поправила вуаль. Коснулась губ.

— Мне жаль, что я причиняю вам боль, но… вы знаете, где сейчас ваш муж?

— Да.

А ей не поверили.

— Вам кажется, что вы знаете… и быть может, в неведении есть свое счастье, — Богуслава поднялась. — Но я опасаюсь за вашу жизнь.

— Что?

— Я не враг вам, пусть между нами и были… разногласия. Ей девятнадцать. Она красива… очень красива, уж я?то знаю, что говорю… и она в положении.

— Нет.

Это не может быть правдой… не может…

— Вы уже не так молоды… и Лихослав понимает, что вряд ли стоит ждать детей от вас…

Страхи оживали. Серыми тенями, шепотком, которого не было, но он слышался, и Евдокия изо всех сил старалась отогнать мысль о том, что Богуслава права.

Может оказаться права.

— А наследник ему нужен.

— Уходите.

— Конечно, — Богуслава наклонила голову. — Но если вы вдруг решите, что мои слова следует проверить, то…

В ее руке появился сложенный лист.

— Это адрес. Отправляйтесь… взгляните. А уж потом решите, что делать.

Евдокия не собиралась брать этот листок, но протянула руку.

— Велеслав не самый лучший муж, — произнесла Богуслава прежде, чем закрыть дверь. — Но у него хотя бы нет повода избавиться от меня…

…а на петлях проступила ржавчина, такая яркая, что Евдокия даже залюбовалась ею… на золото похоже, на то грязное золото, которое вымывали в верховьях Сарынь — реки.

Лист она положила на стол: никуда Евдокия не поедет.

Или все?таки… просто взглянуть…

Просто убедиться, что она лжет…

Конечно, лжет… как иначе.

…очнулась Евдокия на площади. Шумно. Людно. Суета царит, снуют лоточники, дерут друг перед другом горло, расхваливая нехитрый товар. Орут извозчики, что на коней, что друг на друга, что на мальчишек, которых на площади множество. Мельтешат серой воробьиной стаей, хватают дам за длинные юбки, дразнят мелких собачонок, а порой, на спор, лихость свою доказывая, ныряют под самые колеса. И тогда раздается:

— Ишь я тебя!

Щелкает в воздухе хлыст, пугает очередного смельчака.

— Звиняйте, панночка, — извозчик в черном косматом жилете потеет. Солнышко?то припекает ярко, и Евдокие видна красная шея с тремя складочками да седой затылок.

— От ить… хельмово отродье, — извозчик сплевывает на толстые голубиные спины, и птицы отвечают слаженным воркованием, явно не одобряя этаких вольностей.