— Не подходите, — Евдокия вытащила револьвер.

— Ай, как нехорошо… неужели ты, безбожница, будешь стрелять по святым сестрам?

— По святым сестрам, по святым братьям… — Евдокия отступала, — и святой матери, если понадобится, нимб поправлю. Стоять! Стреляю!

— Смирись, — низким голосом пророкотала самая крупная из монахинь. — В лоне Иржены найдешь ты счастье свое.

— Знаете, почтенная, — Евдокия опустила дуло револьвера. — Не обижайтесь, но я лучше свое счастье где?нибудь в другом месте поищу…

Они, наверное, не поверили, что Евдокия способна выстрелить.

Она и сама не верила до последнего.

Но от монахинь вдруг пахнуло тленом, разрытою свежей могилой, тьмой склепа, самой близостью смерти. И палец надавил на спусковой крючок.

Громыхнуло.

И револьвер дернулся, точно пытаясь вырваться. Засмеялась Богуслава:

— А у тебя, дорогая, нервы?то шалят…

Монахини же покачнулись, но не отступили:

— Не доводите, — Евдокия облизала разом пересохшие губы.

Не попала.

А ведь могла бы и насмерть… могла бы… насмерть… она не хочет убивать, но и позволить увести себя нельзя, потому как и вправду сгинет, в монастыре ли, в каком ином месте.

— И что здесь происходит?

Услышав этот голос, Евдокия едва не разрыдалась от облегчения.

— Себастьян! — а вот Богуслава не обрадовалась совершенно. — Что ты здесь делаешь?

— Могу спросить тебя о том же.

Как он вошел?

Не через парадную дверь точно… через кухню? Ей тоже надо было выбираться тою дорогой, глядишь, обошлось бы без сердечных встреч.

— Мы пытаемся ей помочь.

— Не слушай! Они хотят меня увезти! В монастырь!

— Дуся, спокойно, — Себастьян, который вдруг оказался рядом — как замечательно, что в проклятом этом доме хоть кто?то оказался рядом — заставил опустить руку. И револьвер изъял. — Какой монастырь? Извини, но ты по размеру бюста в монахини не подходишь.

И ей бы рассмеяться, только смеха нет, клекот в горле странный, который того и гляди выльется слезьми да истерикой.

— Богуслава, ядовитый мой цветочек. Что за бредни?

— Твой брат ушел…

— В монастырь?

— И как ты догадался?!

— Думал много. Долго. Тщательно. Значит, Лихо скоропостижно сбег в монастырь, но там ему не понравилось, вот и прислал добрых сестер за женой…

Себастьян шагнул вперед, и Евдокия молча отступила.

— В принципе, довольно логично… будь у меня такая жена, я бы ее тоже в монастырь забрал. Вдвоем там как?то веселей. Но знаешь, что меня смущает?

— Что?

— Я, конечно, невесть какой специалист, но казалось, что монастыри все ж для семейной жизни плохо подходят.

— Все веселишься…

— Будут похороны — всплакну. А так, отчего ж не повеселиться?

За широкими плечами его было спокойно.

Безопасно.

И Евдокия обеими руками вцепилась в сумку, приказывая себе не расслабляться. Себастьяну она верила, но он один, а монахинь три… и Богуслава… и конечно, глупо думать, что Себастьян с монахинями драться станет, только не оставляло Евдокию ощущение, что не все так просто.

— А вы, любезные сестры, чем порадуете?

— Себастьян! — голос Богуславы резанул по ушам.

— Не кричи, дорогая, — ненаследный князь сунул палец в ухо. — Аж зазвенело… этак и оглохнуть недолго.

— Ты вмешиваешься не в свое дело!

— Почему?

— Это… это касается только семьи.

Богуслава попятилась к двери. Она просто так уйдет? Возьмет и…

— Дорогая, ты ничего не забыла? Я часть этой семьи… и все, что с нею происходит, меня касается. Поэтому будь любезна, ответь на вопрос… пока я спрашиваю, а не познаньская полиция. И вам, сестры, рекомендовал бы подумать…

— Она же больна!

— Дуся, ты больна?

— Здорова, — мрачно буркнула Евдокия, которая и вправду ощутила себя на редкость здоровой.

— Видишь, она с тобой не согласна.

— Да неужели? Посмотри на нее!

Себастьян обернулся, окинул Евдокию насмешливым взглядом и ручку поцеловал.

— Ты прелестна, даже растрепанная.

— Она сошла с ума! Богов всех ради, Себастьян! Ты не мог этого не заметить… нет, ты мог не заметить… эти ее перепады настроения… приступы ярости. Она едва меня не убила!

— Жаль, что не убила, — спокойно ответил Себастьян. — Глядишь, многие бы наши проблемы и разрешились бы… правда, пришлось бы с судом чего?нибудь думать. Да, незадача…

— Ей нужна помощь… а при монастыре хорошая лечебница…

С каждым словом она отступала на шаг.

— Богуслава, ты куда бежишь?

— Я?

— Стоять!

Монахини вдруг подхватили юбки и опрометью бросились к двери.

— Стоять, кому сказал!

Не остановились.

— Вот же, — стрелять ненаследный князь не стал, только головой покачал. — Эк у тебя тут весело!

— Да уж, — Евдокия прижала руки к пылающим щекам. — Здесь… здесь не стоит оставаться… а ты…

— Не побегу ли за монашками? И как ты себе представляешь?

Евдокия честно попыталась представить Себастьяна, несколько взъерошенного, растерявшего обычный свой лоск, несущимся за почтенными сестрами с ее револьвером в руке.

Пожалуй, люди не поймут — с.

— Их найти несложно. Если и вправду монашки…

— Думаешь…

— Здесь мне сложно думать, Дуся. Поэтому давай, собирай там, чего тебе нужно, и поедем.

— А Богуслава…

— Поедем, — настойчиво повторил Себастьян. — К моему другу… ну, не совсем другу, но он точно не откажет. А заодно, может, объяснит, что произошло… здесь мне действительно тяжело находиться.

— Только, — Евдокии было несколько стыдно. — Тут люди…

— Сообщу. Выведут.

— И наверх… ты не мог бы… — она указала на лестницу. — Когда кто?то рядом, то легче…

Он ничего не стал говорить, но руку предложил. И поднялся.

В гардеробную Евдокии первым вошел, окинул взглядом, хмыкнул и, посторонившись, сказал:

— Надеюсь, это добро ты с собой не потащишь?

Платья.

Утренние и дневные. Для прогулок. Для визитов. Для верховой езды… бальные и коктейльные… подходящие для чаепития. И те, в которых не стыдно появиться за ужином, пусть бы ужин этот проходит исключительно в кругу семьи, но дворецкий не поймет, если Евдокия нарушит древний распорядок, спустившись к столу в дневном наряде.

— Не потащу, — она вдруг встрепенулась, вспомнив. — Вот. Она сказала, что это Лихо написал… но я не верю. Бумага наша. Почерк — его…

— Похоже, что почерк его, — Себастьян бумагу принял осторожно. — Но я тебе скажу, в Познаньске довольно умельцев, которые на раз любой почерк изобразят…

Евдокия собиралась быстро.

Белье. И на смену. Простое. Без кружев и вышивок. Чулки.

Платье серое, шерстяное.

И то, которое на ней, сойдет… в саквояж много не вместится… деньги. Надобно будет в банк заехать, снять еще пару тысяч, пригодятся.

— Чушь собачья, — прокомментировал Себастьян, но письмо сложил, сунул в карман. — Это не он писал… но если пропал… не надо было отпускать вас.

— Он… жив?

— Перстень?

Держался.

Темный. Тяжелый. И Евдокии подумалось, что зря она злилась на то, что перстень этот порой мешал. Как бы она была, не зная наверняка.

— Вот видишь! — нарочито бодро произнес Себастьян. — Живой. Значит, осталось мелочь. Найти и торжественно вернуть в лоно семьи…

Наверное, так.

Надо верить.

Если очень сильно верить, то сбудется.

А Евдокия будет верить от всего сердца, потому что иначе нельзя. Не отпустит она. Не позволит спрятаться от себя ни в монастыре, ни у Хельма за пазухой… отправится по следу.

Найдет.

И устроит скандал. Обыкновенный пошлый скандал с битьем посуды, слезами и обвинениями… потому что ушел тихо.

Исчез.

Бросил.

И чтобы не разреветься прямо здесь — да что с ней происходит? — Евдокия решительно подняла саквояж. Себастьян наблюдал за ней. Сам неподвижный, что кошак, который за мышью следит, только кончик хвоста подергивается вправо — влево.

— Что не так?

— Все не так, Дуся. Но разберемся… только не суйся никуда в одиночку, ладно?