– Это ж виданное ли дело? – подхватила и сестра Сусанна. – Наплевала на Пост! Нарушила запрет! Согрешила против святых заповедей! Неблагодарная! Мы ее, понимаешь, приютили, когда младенцем несмышленым на пороге обители в корзинке нашли. Семнадцать лет поили-кормили, одевали-обували. А она за всю нашу заботу черной неблагодарностью отплатила! Покарать! Непременно покарать!

– Да-да, – лучились холодным сиянием глаза настоятельницы. – Конечно…

Бывать прежде в этом районе города ей как-то не доводилось.

Поди найди в невероятном скоплении многоквартирных доходных домов-инсул, частных жилищ, лавочек, лавчонок, таверн и закусочных этого самого «Буйного кабана». Не спрашивать же прохожих, в самом деле. Зачем привлекать к себе лишнее внимание?…

…Для матери – Ора, а в минуты раздражения – Орлашка, для близких друзей и мужа – Дина, или Динка-Льдинка, для товарищей по оружию – Ласка.

Для горожан и посторонних – воительница славного Сераписского легиона наемников, амазонка, имеющая все положенные солдату оного соединения привилегии. Как-то: право поселиться в городе после увольнения (если увольнение не проистекло из-за какого-то позорящего поступка), судиться судом чести легиона по всем делам, за исключением убийства, разбоя и воровства, право входить с оружием в ратушу и так далее.

Что и говорить, войско, где она служила, было знаменито и пользовалось уважением если и не во всем мире, то в весьма большой его части. Наемники из Сераписа, в отличие от большинства своих коллег, не устраивали драк и грабежей в городах, которые защищали, не учиняли забастовку среди войны, требуя повышения жалованья, и, главное, не были склонны переходить на сторону врага, пообещавшего заплатить больше.

Легион этот действительно был славным воинством.

Примерно лет семьдесят или около того назад произошла очередная великая смута, начавшаяся с того, что Атаульф Клавдий Безумный окончательно сдвинулся.

Тогдашний август Птолемей Сорок Третий Минуций Кроткий (двоюродный дед нынешнего, в то время пребывавшего в почетной ссылке в посольстве при персидском дворе), следуя советам придворных, старался умиротворить разбушевавшегося отпрыска старинных родов, уступая его требованиям и под конец назначив проконсулом всех аллеманских земель.

Но в конце концов его «чудачества» вывели из себя даже добрейшего старика, и он отправил в славный город Колония-Агриппина своих уполномоченных с посланием, где выразил «патрицию Атаульфу Клавдию, своему возлюбленному родичу» высочайшее порицание.

В давние времена, говорят, получив подобное послание, люди вскрывали себе вены или выпивали добрую чарку цикуты.

Но Атаульф, к тому времени окончательно съехавший с катушек, поступил по-другому.

Прямо в приемном зале своего дворца он при всех справил большую нужду на мраморный пол, а потом подтерся императорским эдиктом. После чего еще и разорвал его пополам и швырнул обрывки в лицо оторопевшим послам, заявив, что если, мол, старому ослу Минуцию хочется воевать из-за этой грязной бумажки, то Атаульф, так и быть, доставит ему это удовольствие.

Не успели послы выехать из города, как рехнувшийся проконсул объявил о создании Великой Аллемании, которая должна сменить одряхлевшую будто бы и прогнившую до печенок Империю.

И началось такое, чего в истории не было никогда и нигде. Разве что в Чжунго (где богдыхан, зарезавший меньше миллиона своих подданных, считается слабаком и слюнтяем).

Для начала Атаульф приказал повесить всех высших жрецов Одина, поскольку они-де все сплошь продались Александрии. Затем втрое повысил налоги. После чего объявил набор в легионы.

Депутация трех сотен богатейших купцов Аллемании явилась к нему с нижайшей просьбой прекратить безумие, ибо от разрыва с Империей будут великие убытки для торгового и ремесленного люда.

Разъяренный царек приказал немедленно принести их в жертву Одину.

Свеженазначенный верховный жрец встрял с возражениями: дескать, человеческие жертвы отеческим богам дело, конечно, хорошее, но в древние времена, до их запрета, великому северному богу приносили самых доблестных вражеских воинов, а тут каких-то торгашей.

Атаульф немного подумал и помиловал купцов (правда, предварительно обобрав до нитки). Однако решил, что негоже богу оставаться без обещанной жертвы. А кто будет больше угоден Одину, чём его собственный верховный жрец?

Пришлось тому отправляться в храм и руководить собственным закалыванием на алтаре…

Одним словом, он безумствовал не хуже какого-нибудь Коммода Узурпатора, с той только разницей, что над тем смеялись, а на этот раз плакали. И если половина аллеманов бодро маршировала, вопя: «Слава Атаульфу, отцу нашему!» и воздвигая на собранные деньги статуи оскаленного волка – родового животного вождя, то вторая половина по аллеманской трезвости ума предвидела, что ничем хорошим это всё не кончится. Многие бежали куда глаза глядят, бросая нажитое добро. Таких стали ловить на границах и загонять в трудовые легионы, строившие дороги и добывавшие руду.

Потом Атаульф обвинил во всех бедах мира иудеев и почему-то куявцев с артанийцами и приказал казнить всякого, кто осмелится сказать хоть слово против него. Наконец, загнав всех, кто попался под руку, в казармы, двинул собранную таким путем армию на запад и юг, в Галлию.

Позднее историки издевались, дескать, ну что могло получиться у ушибленного по голове сифилитика? (Выяснилось, что в молодости он в каком-то притоне подцепил заморскую болезнь, разъедающую мозги, а сверх того, пьяный грузчик слегка контузил его пивной кружкой.)

Но в то время жителям Империи от Рейна до Мелькартовых столпов было не до смеха.

Ведь хотя сам Атаульф в воинском деле ничего не понимал, но его армией командовал один из величайших полководцев писанной истории – бургундский дукс Теодорих Вальдштейн.

План его был прост и гениален. Не отвлекаясь на второстепенные бои, двинуть армию к Серапису, рассекая империю надвое и отрезая запад от востока, а затем, посадив отборное войско на корабли, плыть в Египет, обороняемый всего тремя преторианскими легионами.

В двух сражениях прорвав линию обороны, которую спешно воздвигли стянутые на Рейн войска британцев, франков и кельтов, ландскнехты Теодориха беспрепятственно прошлись до самого Срединного моря, оставляя позади себя лишь трупы и развалины.

Все решили, что Серапису пришел каюк: стены его не ремонтировались уже лет как двести, а из защитников имелась лишь когорта морской пехоты, стоявшая тут для борьбы с пиратами.

И еще в городе были наемники, ибо Серапис издавна был местом сбора их отрядов и именно туда отправлялись те, кому были нужны храбрые вояки, готовые сложить голову за деньги. Собралось их примерно так тысяч двадцать – двадцать пять: как раз в Янтарном море и у бриттских берегов назревали большие неприятности с норманнами, и купцы собирались подстраховаться. И нашелся среди готовых уже бежать куда глаза глядят отцов города один, Биберий Трималхион, который и предложил нанять этих людей для того, чтобы остановить Теодориха. Над ним сначала посмеялись. Что свирепым воякам, сокрушившим легионы всех западных провинций, кроме иберийских (там их просто не было), какие-то наемники. Потом даже поговаривали, что магистрат просто намеревался выиграть время, чтобы, пока аллеманы будут резать наемный сброд, успеть погрузить на корабли добро и семьи и отплыть прочь. Сами наемники тоже не были простаками и понимали, что к чему. Но кроме этого, они хорошо представляли, что случится с богатым и мирным городом, когда на его улицы ворвутся озверевшие тевтоны. И, проявив вообще-то редко свойственное им благородство, согласились оборонять Серапис за обычную плату, хотя Теодорих присылал к ним своих людей, предлагая сохранять нейтралитет и обещая не трогать их в таком случае. В тридцати милях от города, в безымянной дотоле, а ныне знаменитой далеко за пределами Сераписа Долине Костей и произошла ставшая знаменитой Трехдневная битва. Там полегло пять шестых всего наемного войска, не отступив и не пропустив врага к вратам чужого, в общем-то, города. Подсчитав понесенные потери, Вальдштейн приказал повесить всех уцелевших офицеров рангом выше тысячника и повернул назад. Ему, в довершение всего, пришлось отступать тем самым путем, который он прошел перед этим. По разоренной бравыми ландскнехтами местности, где и воронам с волками было мудрено прокормиться.