Да, все это было так, но весь вопрос теперь заключался в том, чем он сам был для Жанны.
Он отошел от костра и направился к куче ветвей, которую разложил между двумя скалами и которая должна была служить ему постелью. Он лег, накрылся одеялом Пьера, ко тотчас же усталость и сонливость испарились, и ему долго пришлось поворачиваться с боку на бок, прежде чем сон одолел его.
Он сам не знал, сколько времени проспал, но вдруг проснулся под воздействием чего-то теплого, что коснулось его лица. Он раскрыл глаза в полной уверенности, что придвинулся слишком близко к костру, но вскоре убедился, что это было солнце. Тотчас же он услышал звуки, которые окончательно убедили его в том, что день давно наступил: над ним, взобравшись на скалу, безмятежно напевала Жанна.
Накануне он с ужасом думал о том, как он на следующее утро встретится с девушкой. Он сознавал свою вину, которая тяжелым камнем лежала на его сердце. Но при веселых, щебечущих звуках ее мелодичного голоса он не мог удержаться от улыбки и подумал про себя, что Жанна оказалась настолько разумным человеком, что поняла мотивы, которые руководили им. Во всяком случае, если она и не забыла, то простила! А это было самое главное.
Только теперь он заметил, как высоко стоит солнце, и мигом вскочил на ноги. Жанна увидела его голову и плечи и, стоя около камня-стола, приветливо улыбнулась ему.
— Послушайте, мсье Филипп! — крикнула она. — Имейте в виду, что наш завтрак готов, по меньшей мере, час тому назад. Извольте поскорее умыться в реке и пожаловать сюда. В противном случае я вынуждена буду одна сесть за стол!
Филипп взглянул на часы.
— Господи боже! — воскликнул он. — Уже восемь часов! Мы должны были сделать к этому времени целых десять миль! Какое безобразие!
Жанна продолжала улыбаться. Подобно солнечному сиянию, она разогнала все его мрачные мысли. Девушка встала, по меньшей мере, два часа тому назад. Все узлы были перевязаны. Шелковая палатка сложена и запакована. Жанна собрала хворост, разложила костер и приготовила завтрак за то время, что он спал. Теперь она стояла на расстоянии нескольких шагов от него, несколько смущенная его пристальным взглядом, и ждала.
— О, мисс Жанна! — воскликнул он. — Правда, я нисколько не заслужил такого внимания с вашей стороны?
— Да! — ответила она, и это было все.
Она снова наклонилась над огнем, а Филипп направился к реке.
Они выехали только в начале десятого часа и гребли без остановки до двенадцати, после чего Филипп отнял у Жанны весла и заставил ее сидеть спокойно.
Послеполуденное время прошло для него, как соя. Он не касался уже ни Божьего Форта, ни его обитателей, ни разу не заговорил ни о Айлин Брокау, ни о лорде Фитцхьюге Ли и ни о Пьере. Он говорил только о себе и о том, что в свое время представляла его жизнь. Он рассказывал о матери и отце, которые умерли, и о сестренке, которую он обожал и которая вскоре последовала за родителями. Он чистосердечно признался в своем одиночестве и излагал свою историю так, как рассказывал бы о ней сестре, если бы она не умерла. Голубые глаза Жанны — теперь они были голубые! — зажглись нежностью и сочувствием. Филипп заметил это и стал описывать «мир Грегсона», который в глубине души он уже не считал своим собственным миром.
Теперь наступила очередь Жанны задавать вопросы. Она расспрашивала о больших городах, о великих народах, о книгах и женщинах. Ее познания поразили Филиппа. Можно было подумать, что она прекрасно знакома с Лувром. Иной легковерный человек не усомнился бы в том, что она неоднократно гуляла по улицам Парижа, Берлина и Лондона. Она свободно и уверенно говорила о Джонсоне, Диккенсе и Бальзаке, словно была отлично знакома с ними. Казалось, она все видела, все слышала, все знала. В великой и трогательной своей простоте она целиком раскрывалась перед Филиппом, — листок за листком, лепесток за лепестком, точно нежный цветок, посвящающий солнце в свои тайны.
Она знала тот мир, откуда он пришел, знала людей, города, их величину, но все ее знания производили странное впечатление. Филипп подумал, что такими познаниями может обладать только слепец, которому обо всем сообщили, но ничего не показали.
Она слышала, но не видела! И в ее неудержимом желании видеть все его глазами он отметил столько нежности и пафоса, что задрожал от неизбывной радости. Только теперь он убедился в том, что тот, кто проживал сейчас в Божьем Форте, был поистине самым замечательным человеком на свете, ибо он превратил в прекрасный цветок существо, найденное в снегах.
Полдень прошёл, и они успели сделать тридцать миль до ночного привала. Так же равномерно и нормально они работали еще два дня подряд, а к вечеру четвертого дня приблизились к Большому Громовому водопаду, который находился в устье Малого Черчилла на расстоянии шестидесяти миль от Божьего Форта.
От того места, где они высадились, протоптанная дорога вела вверх по крутому склону горы, которая почти вплотную подходила к порогам. Кругом них, куда бы ни падал взор, высились скалы. Дорожка, змеившаяся вдоль ближайшей горы, была протоптана бесчисленными ногами животных и людей, которые уже несколько веков подряд поднимались по ней. Это был Главный Путь, которым в равной мере пользовались двуногие и четвероногие.
Филипп, взвалив на плечи первый тюк, решительно двинулся вперед, и Жанна немедленно последовала за ним. Грохот нарастал с каждым шагом, и через несколько минут они уже не слышали собственных голосов. Как раз над водопадом дорожка суживалась до восьми футов, причем с одной стороны она была окаймлена отвесной скалой, а с другой — пропастью. Филипп заглянул вниз, а Жанна в это время, вся дрожа, прижалась к скале. Она побледнела, и в ее широко раскрытых глазах застыл неподдельный ужас. Он что-то сказал ей, но она видела лишь движение его губ, но ничего не слышала. Тогда он бросил тюк на землю и подошел к самому краю пропасти.
На глубине шестидесяти футов грохотал Первый Громовой водопад, — хаос из белоснежной пены и совершенно гладких белоголовых камней.
Чудилось, что в этом хаосе есть живая душа, — душа угрюмая, страшная, поистине громогласная и никогда не умирающая. В продолжение двух-трех минут Филипп стоял зачарованный тем, что он видел под своими ногами. Вдруг он почувствовал прикосновение, оглянулся и увидел Жанну. Она стояла позади него смертельно бледная, дрожащая, как былинка, но решительная и готовая сделать все, что он прикажет. Он схватил одной рукой ее руки и вместе с ней отошел к скале.
В общем проход был совсем небольшой и вряд ли превышал двести ярдов. На противоположном конце его находилась зеленая лужайка, на которой обычно высаживались проезжающие. Близились вечерние сумерки, когда Филипп перенес сюда последний тюк.
— Мы не устроимся здесь! — сказал он, указывая на многочисленные следы выгоревших костров и вспомнив предостережение Пьера. — Как вы сами видите, это слишком открытое место, где нас в любую минуту могут увидеть. К тому же меня в буквальном смысле слова оглушает водопад: я абсолютно ничего не слышу.
Жанна вздрогнула.
— Уйдем отсюда поскорее! — сказала она, — по правде сказать, меня все это пугает.
Не дожидаясь повторения просьбы, Филипп перенес лодку несколько пониже по берегу, а Жанна последовала за ним с медвежьими шкурками. Здесь поток несся менее стремительно. Филипп спустил лодку носом в воду, и Жанна осталась стеречь ее, пока он отправился— назад за тюками. Поднявшись на небольшой пригорок, он оглянулся назад и увидел девушку низко склонившейся над лодкой, после чего, спокойно посвистывая, направился дальше, к лужку, где находились вещи. Но едва только он подошел к этим вещам, как до его слуха донесся слабый, но тревожный крик. Он выпрямился и начал прислушиваться.
— Филипп! Филипп!
Этот крик повторился дважды, и на этот раз он покрыл грохот водопада. Филипп уже не прислушивался больше, а стремительно бросился вниз с вершины холма, на который поднялся для того, чтобы лучше слышать. Подбежав к тому же месту, где несколько минут назад он оглянулся на Жанну, он снова склонился и посмотрел вниз, но девушки уже не было на месте, где он оставил ее. Она исчезла. Исчезла и лодка. Невыразимый ужас овладел молодым человеком, который на несколько секунд совершенно потерял способность разобраться в том, что произошло.
