Уайтмор понимал, что затесался в совершенно чуждый ему мир. Но струя теплого воздуха мгновенно перенесла его из восемнадцатого века в двадцатый. Под его ногами была печь!

Филипп почему-то представлял себе хозяина дома мрачным и неприятным стариком. И вот даже этот суровый человек улыбнулся бы при виде изумления, которое выразилось на лице Филиппа. Печь современного образца!

Он глубоко засунул руки в карманы, что делал всегда, когда желал убедиться в том, что видит какую-нибудь странную вещь наяву, и начал медленно расхаживать по комнате. Вдруг он обратил внимание на две книги, лежавшие на столе. Одна из них, в выцветшем красном веленевом переплете, была «Греческая Антология», другая — «Развитие человека» Дрюммона. Тотчас же он заметил множество других книг на резной полке, находившейся под портретом, который висел лицом к стене. Он быстро прочел заглавия: «Социализм» Элиса, «Утопия» Мора, «Павел и Виргиния» С.-Пьера. Кроме того тут было множество французских новелл, романы Бальзака, Гюго, «Божественная Комедия» Данте. Среди этого собрания, словно черная овца среди белоснежных ангелов, затесалась сильно потрепанная, выцветшая книга под названием «Камилла». Филипп не мог отдать себе точного отчета в ходе своих мыслей, но почему-то эта книга возбудила его крайнее любопытство. Заглавие книги отвечало тому имени, которое он заметил в уголке кружевного платочка Жанны. Он вздрогнул, увидев книгу, и почти бессознательно взял ее в руки. Открыв переплет, он прочел на титульной странице заглавие «The meaning of god», которое, очевидно, когда-то было написано черными чернилами, а теперь совершенно, выцвело. Тем не менее, можно было еще определить мужской почерк. Под заглавием тем же мужским почерком старинного образца была выписана следующая строка: «Темная кожа очень часто покрывает белую душу, а женская красота — ад!»

С чувством невольного ужаса он отбросил книгу. Что-то неведомое в этих словах, жестоких в своей правде, подсказало ему, что он подошел близко к трагедии, которая положила начало тайне, окружавшей Божий Форт. С полки с книгами он перевел взор на портрет, висевший лицом к стене. Искушение было слишком велико, и он немедленно повернул портрет, тотчас же отступил назад и вскрикнул от восторга.

С запретного холста на него глядело лицо совершенно неописуемой красоты и прелести. Это было лицо молодой женщины, представлявшей резкий контраст со всеми теми и со всем тем, что окружало ее: то была современная женщина! Филипп отошел несколько назад, дав возможность свету полностью озарить чудесное лицо, и подумал, что оно находилось в «ссылке» только потому, что изображало настоящее а не прошлое, как все остальные портреты на тех же стенах. Он подошел ближе, затем снова отступил, снова подошел, пока, наконец, не нашел фокуса, который позволил ему уловить мельчайшие детали и нюансы. С каждой минутой он находил все больше и больше сходства с Жанной. Глаза, волосы, нежнейшие линии рта, улыбка, — все это было от Жанны, и в Жанне. Женщина на полотне была старше Жанны, и поэтому Филипп в первую минуту подумал, что это — сестра или даже мать девушки, но тотчас же понял, что это невозможно, так как Жадна была найдена в снегу на груди матери. Между тем, портрет дышал жизнью, молодостью, красотой и радостью, а отнюдь не смертью и истощением.

Он повернул портрет в прежнее положение. Ему на минуту стало стыдно, точно он совершил какое-то запретное и нехорошее деяние, и во всем обвинил свое глупое любопытство. Но, не теряя времени на бесполезные угрызения совести, он решил прежде всего умыться и привести в порядок свое платье.

По истечении часа он услышал тихий стук в дверь, отозвался и впустил в комнату Пьера. За это время метис изменился почти до неузнаваемости. На нем был прекрасный камзол из тонкой желтой кожи, рукава которого были украшены такими же манжетами, какие Филипп видел на нем в первый день их встречи. Брюки из той же кожи с пряжками на коленях и высокие сапоги-мокасины с раструбами дополняли костюм. На поясе у него висела новая рапира. Лоснящиеся черные волосы были зачесаны назад и ниспадали на плечи. Это не метис, а придворный былых времен поклонился Филиппу.

— Вы готовы, мсье? — спросил он.

— Да! — ответил молодой человек.

— В таком случае мы можем отправиться к мсье Д'Аркамбалю, хозяину этого дома.

Они прошли в холл, который был теперь слабо освещен. Филипп, обратил внимание на несколько массивных дверей, открывавшихся в коридор, по которому они проходили. Вслед за тем они повернули в другой холл; в конце его виднелась открытая дверь, пропускавшая волну света; На пороге этой двери Пьер остановился и с низким поклоном пропустил вперед Филиппа. Молодой человек очутился в комнате, которая была в два раза больше той, что была отведена ему. Она была ярко освещена тремя или четырьмя лампами. Филипп едва только уловил глазами многочисленные полки с книгами, стены, покрытые картинами, и тяжелый стол у противоположной стены, как до его слуха донесся голос.

Из соседней двери вышел человек, и, повернувшись, Филипп встретился с ним лицом к лицу.

Это был старый человек. Его волосы и борода отливали снегом. Он был одного роста с Филиппом, но несколько пошире в плечах. Когда он остановился под ярким светом одной из висячих ламп, озарившей его бледное лицо, и когда он одну руку положил на грудь, а другую протянул вперед, то Филиппу показалось, что он видит перед собой воплощенное величие и всю былую славу Божьего Форта, хотя он и не знал, что собой представлял в прошлом этот форт.

На старике был такой же кожаный костюм, как и на Пьере. Его волосы и борода находились в диком беспорядке, а из-под косматых бровей горела пара глубоко посаженных глаз, отливавших синей сталью. В первую минуту он внушал страх. Он был стар и в то же время молод. Беловолосый, серолицый, он тем не менее производил впечатление богатыря.

— Филипп Уайтмор! — сказал он. — Я — Анри Д'Аркамбаль! Пусть вознаградит вас всевышний за все то, что вы сделали!

Железная рука сдавила пальцы Филиппа. И вдруг, еще до того, как молодой человек успел ответить, старик опустил свои руки на его плечи и обнял его. Их плечи соприкоснулись, а лица почти слились в одно. Два человека, которые любили Жанну Д'Аркамбаль больше всего на свете, с минуту пристально смотрели друг другу в глаза.

— Они все рассказали мне! — мягко произнес старик. — Вы избавили мою Жанну от смерти. Примите отцовскую благодарность, а вместе с ней и — это!

Он отступил назад и сделал широкий жест, который обнял, казалось, всю комнату.

— Все, все, что вы видите здесь, принадлежит ей! — сказал он. — Если бы она умерла, то вслед за ней умер бы и я! И подумать только, какой опасности она подверглась! Спасая ее, вы тем самым спасли меня. Поэтому будьте желанным гостем в этом доме, который готов принять вас, как родного. Должен вам сказать, что впервые с тех пор, как моя Жанна крохотным ребенком вошла в форт, наш дом принимает, как родного, чужого человека, а это значит, что вы можете рассчитывать на наше гостеприимство до тех пор, пока захотите.

Он снова крепко пожал руки Филиппа, и две крупные слезы потекли по его землистым щекам. Эти слова, которые сорвались с уст отца Жанны, произвели на молодого человека такое сильное впечатление, что он снова почувствовал себя во власти самых радужных и смелых надежд. По многим причинам он никак не мог ждать подобного приема. Он сам не мог найти причины и объяснения, но ему почему-то чудились всевозможные страхи и ужасы. И вдруг владелец Божьего Форта оказал ему такой любезный прием!

С Пьером трудно было говорить, так как он все время избегал лишних слов. Что касается Жанны, то и она представляла собой сплошную тайну, которая то наполняла его сердце надеждами, то повергала его в отчаяние. Д'Аркамбаль принял его, как родного сына. И вот почему, как он ни старался, он не мог выразить те чувства, которые в настоящую минуту обуревали его.