Старые империи, такие как Великобритания, с трудом приспосабливаются к своему новому, менее значительному положению в постколониальном мире. Для британцев их империя была в некотором роде выходом за пределы, способом не только владеть другими странами, включив их в широкие рубежи pax Britannica[291], но и вырваться из рамок собственного «я», отбросив английскую сдержанность и став вольной, романтической нацией, страстной и обширной, ступившей на широкую мировую сцену взамен тесных подмостков родной страны. После распада империи они были загнаны обратно в свои ячейки; границы захлопнулись, как двери тюрьмы, и недавняя отмена политических и финансовых барьеров в Европейском союзе до сих пор воспринимается ими с долей недоверия. Америка, более всех приблизившаяся к статусу новой империи, испытывает обратные сложности: пока ее влияние распространяется по планете, она все еще бьется над тем, чтобы осознать свою новую сущность после окончания эпохи границы. Под покровом американского столетия с его триумфами можно различить некоторую неопределенность, беспокойство в установлении собственной индивидуальности, постоянную неуверенность в том, какую роль Америке надлежит играть в мире и как играть.

Возможно, со временем появится новая теория для эпохи после отмены границ, чтобы доказать, что отличительной чертой нашего времени, эпохи массовой миграции, массовых перемещений, финансовой и промышленной глобализации, является легко проходимая постграница, которая — сошлемся на высказывание Тернера — наилучшим образом объясняет развитие нашего общества. Эта проходимость навсегда лишает извивающиеся по всему миру рубежи какой-либо важности. Медленно-медленно, быстро-быстро, опять медленно, назад и вперед, из стороны в сторону, в такт исполняемому историей нашего времени танцу, мы переступаем эти неподвижные и изменчивые линии.

Перев. Е. Нестерова.

Часть вторая

Неуверенность — проклятие не только Америки. У нас у всех сегодня плохие предчувствия по поводу будущего — у кого-то в большей, у кого-то в меньшей степени. Я склонен думать, что неуверенность эта объясняется главным образом тем, что понятие границ в эпоху глобализации потеряло свой первоначальный смысл. Важнейшая проблема состоит в том, что все границы — от пределов нашего дома до мировых рубежей — стали более прозрачными. Самым кошмарным следствием этого является терроризм, но вместе с тем терроризм — единственная сила в современном мире, открыто не признающая границ в понимании жителей империй прошлого и позапрошлого веков. Так же ведут себя по отношению к границам и братья-близнецы — деньги и бизнес; думаю, не стоит цитировать здесь разные мысли, высказанные многими умными людьми о последствиях глобализации экономики. Представители же науки и искусств всегда презирали роль границ, которые лимитируют свободу выбора, этот источник сил и творческого вдохновения, и действовали по своей воле, придерживаясь принципа свободного обмена знаниями. Снесенная стена была и остается символом открытости во всех областях. Однако позвольте мне процитировать отрывок из статьи, написанной мной пару лет назад[292]. В ней, среди прочего, говорится:

Музыка свободы пугает, приводя в действие всевозможные защитные механизмы, какие только есть у консерваторов. Менады не могли убить Орфея, пока тот пел. Тогда они прибегли к своему самому страшному оружию — они принялись кричать, заглушив его голос какофонией своих пронзительных воплей, и тогда Орфей упал, и они разорвали его на части.

Покрикивая на Орфея, мы становимся на сторону убийц. Крушение коммунизма, падение «железного занавеса» и Берлинской стены должны были открыть для нас новую эру свободы. Но полный новых возможностей поствраждебный мир, который вдруг потерял привычные очертания, многих из нас напугал до полусмерти. Мы все попрятались за личными железными занавесками и построили свои стенки, заточив себя в свои узкие и еще более незыблемые определения самих себя — религиозные, региональные, этнические, — и приготовились к войне.

Из всех моих книжечек больше всего я ценю свой паспорт. Само по себе такое утверждение может показаться преувеличением. В конце концов, паспорт — предмет ничем не примечательный. Вряд ли вы часто о нем думаете. Важный документ для путешествия, его лучше не терять, ужасная фотография, слишком маленький срок действия — в целом паспорт требует к себе относительно небольшого внимания и не сильно занимает ваши мысли. И когда в конце каждой поездки вам приходится его предъявлять, вы рассчитываете, что он послужит вам без особых проблем. Да, инспектор, это я, с бородой я выгляжу иначе, вы правы спасибо, инспектор, и вам всего хорошего. Паспорт — это пустяк. Он неприхотлив. Всего-навсего удостоверение личности.

С семнадцати лет я — гражданин Великобритании, и мой паспорт служит мне успешно и скромно уже долгое время, но я никогда не забываю, что не все паспорта так хороши. Например, мой прежний, индийский, паспорт был просто жалок по сравнению с британским. Вместо того чтобы, подобно волшебному слову «сезам», открывать перед его владельцем двери во все уголки мира, он был годен, как заявлялось брезгливым бюрократическим языком, только для путешествий — в определенное — мучительно малое — число стран. При беглом просмотре оказывалось, что в перечне разрешенных стран нет ни одной, куда действительно хотелось бы поехать. Болгария? Румыния? Уганда? Северная Корея? Нет проблем. США? Великобритания? Италия? Япония? Извините, сагиб. Данный документ не дает вам права въезда в эти порты. Чтобы попасть туда, куда больше всего хотелось, приходилось просить специального разрешения, которое, понятное дело, не так уж просто получить. Одной из проблем был обмен валюты. Индии ее хронически не хватало, и власти не хотели, чтобы валюты стало еще меньше. Более серьезная сложность заключалась в том, что мы не были особенно привлекательны для стран, особенно привлекавших нас, — ну никак не хотелось им пускать нас к себе. Очевидно, по каким-то загадочным причинам они были уверены, что, приехав, мы не захотим уезжать. Путешествие, в его западном понимании, беззаботное странствие в поисках приключений и отдыха, было роскошью, которую мы, индийцы, не могли себе позволить. Если нам везло, мы получали разрешение на совершенно необходимые нам поездки. Если нет — не получали, уж не везет так не везет!

В книге В. С. Найпола «Среди верующих», которая рассказывает о путешествии писателя по мусульманскому миру, юноша, возивший его по Пакистану, признается, что не имеет паспорта и мечтает получить заветный документ, чтобы отправиться за границу и повидать мир. Найпол весьма язвительно отмечает, что единственная свобода, о которой грезит парень, — свобода уехать из собственной страны. Много лет назад, впервые прочитав эти слова, я испытал жгучее желание оградить молодого человека от выдающегося презрения выдающегося писателя. Во-первых, желание покинуть Пакистан, хотя бы на время, понятно многим. Во-вторых, что еще более важно, юноша мечтает о свободе пересечения границ, которая для Найпола нечто само собой разумеющееся; между прочим, именно свобода передвижения дала ему возможность написать книгу, в которой он излагает мысли об этой самой свободе.

Как-то раз я просидел целый день на контрольно-пропускном пункте в лондонском аэропорту Хитроу, наблюдая за работой иммиграционной службы с прибывающими пассажирами. Проблемы при проходе паспортного контроля возникали в основном не у белых, а у чернокожих или смахивающих на арабов пассажиров, что меня ничуть не удивило. Поразительным было другое: все проблемы, связанные с черным цветом кожи или арабской внешностью, мгновенно устранялись по предъявлении американского паспорта. Стоило показать его сотруднику паспортного контроля, и он тут же переставал различать цвета и пропускал пассажира, более того, приветливо махал ему вслед, какими бы подозрительно неевропеоидными ни были черты его лица. Такая открытость границ — вожделенная мечта тех, для кого мир закрыт. Те же, кто считает беспрепятственное пересечение границы своим неотъемлемым правом, ценят его намного меньше. Если вам хватает воздуха, чтобы дышать, вы не будете по нему томиться. Только ощутив нехватку воздуха, поймете, как он важен. (Так же и со свободой.)

вернуться

291

Британского мира (лат.).

вернуться

292

См. «Рок-музыка» в «Заметках обозревателя».