В поисках разгадки нам может помочь роман Ирвина Уэлша. В части, озаглавленной «Железнодорожная мания на центральном вокзале в Лейте», герои попадают на маленькую заброшенную станцию, где один из них набрасывается на нищего старика, который на самом деле является его отцом, в полной мере применяя то, что негодяй Алекс, герой романа Энтони Бёрджесса «Заводной апельсин», назвал бы «старым ультранасилием». Здесь, конечно, слышатся отголоски чего-то метафорического. Кроме того. Уэлш предусмотрительно снабжает свой роман глоссарием, предназначенным для американских читателей: «поддатый» — пьяный: «копаться» — мастурбировать; «трипак» — заразное венерическое заболевание. По крайней мере, делается попытка снабдить роман пояснениями. Однако сторонники полной абракадабры такие удобства презирают.

Интересно, сколько читателей «Заводного апельсина» или зрителей одноименного фильма, снятого Стенли Кубриком, знали, что название романа Бёрджесса происходит от якобы ходового, но на самом деле почти никогда не употребляемого британцами выражения «чудной как заводной апельсин»? А кто из них вспомнил бы значение слов «коянискатси» и «повакатси»?[59] И что за тайны скрываются в песне Lucy in the Skies with Diamonds («Люси в облаках с бриллиантами»)? Или это просто рассказ о летающей по небу девочке с ожерельем?[60]

В наше время по-прежнему в чести старая безликая упрощенность. Фильм о мальчике-мужчине по имени Джек так и называется — «Джек». Картина о свихнувшемся бейсбольном фанате носит название «Фанат». Экранизация романа Джейн Остин «Эмма» именуется «Эмма».

Тем не менее загадочность названий продолжает набирать обороты. Когда участники знаменитой поп-группы Oasis поют: (You’re my) Wonderwall [«(Ты моя) чудесная стена»], что они имеют в виду? I intend to ride over you on my motorbike, round and round, at very high speed («Я хочу прыгать через тебя на своем мотобайке, снова и снова, о огромной скоростью»). Он и в самом деле этого хочет? Думаю, нет.

А что означает выражение «бегущий по лезвию»? Да, я знаю, что люди, разыскивающие следы андроидов, называются «бегущими по лезвию», но почему? Ну да, да, все тот Же Уильям С. Берроуз (опять!) использовал это выражение в своем романе, опубликованном в 1979 году; и, чтобы уж окончательно напустить туману, напомню, что в 1974 году появился триллер из жизни врачей под названием «Бегущий по лезвию» доктора Алана Э. Ноурса. Но какое отношение имеет к ним одноименный фильм Ридли Скотта?[61] Харрисон Форд ни на кого не охотится и не возится ни с какими лезвиями. Неужели заголовок художественного произведения не должен хоть в какой-то мере раскрывать его смысл? Если, конечно, смысл есть. Возможно, некоторые авторы по примеру Берроуза или поп-группы Daddy Cool берут названия с потолка, просто прельстившись их красивым звучанием?

В 1928 году Луис Бунюэль и Сальвадор Дали создали сюрреалистическую экранизацию классического романа «Un Chien Andalou», в которой говорилось о чем угодно, кроме андалузских собак. То же самое произошло и с первым фильмом Квентина Тарантино «Резервуарные собаки»[62], в котором не было ни собак, ни резервуаров; более того, в фильме эти слова не звучали ни разу. Не было в нем ни аллюзий на собак или резервуары, ни собак в резервуарах, ни резервуаров с собаками. Nada[63] или, как сказали бы некий мистер Пинк и К^о, nada, прах его побери!

Дело тут вот в чем: когда молодой Тарантино работал в одном из лос-анджелесских магазинов, торгующих видеофильмами, его неприятие европейских режиссеров вроде Луи Маля выражалось в полной неспособности читать и переводить названия зарубежных кинофильмов. Последней каплей стал фильм Маля «До свиданья, дети» («Au revoir les enfants») — О резервуар лезанфак, — после чего Тарантино дошел до такой степени презрения, что все европейские фильмы клеймил названием — как вы уже догадались — «эти, ну, типа, „о резервуарные собаки“». Впоследствии он так и назвал один из своих фильмов — несомненно, в пику столь им нелюбимым европейским режиссерам. Увы, европейцы не поняли тонкой иронии. Как говорит один из героев фильма «Хладнокровный Люк», «наша главная проблема в том, что мы разучились общаться».

Проблема нашего времени в другом: людям просто не полагается ничего понимать. Возвращаясь к названию пьесы, могу сказать, что в духе времени оно было взято — «позаимствовано», по мудрому совету Лу Рида, — из его же собственного дорожного дневника, где было записано: «Никогда не ешьте в заведениях, которые обещают кормить „как у мамы“». Чтобы предвосхитить любые попытки толкования фраз вроде «Автор, призывая вернуться к забытому дадаистскому эзотеризму, отвергает бредовые идеи современного мамаизма», хочу признаться, что в качестве названия данное словосочетание не имеет никакого смысла; устарело даже само значение использованных в нем терминов, причем до такой степени, что уже не может восприниматься всерьез. Словом, добро пожаловать в мир загадок нового типа, словесного бреда, претендующего на глубокомыслие!

Летом 1967 года — его тогда, сколько я помню, никто не называл «летом любви» — я снимал комнатку в мезонине прямо над легендарным магазином, точнее говоря, легендарным он считался в те времена; что-то в нем способствовало мгновенной мифологизации: назывался он «Granny Takes a Trip», сиречь «Бабушка путешествует». Мезонин принадлежал некоей Джуди Скатт, которая шила для магазина всякие одежки на продажу; ее сын был моим университетским приятелем. (Они происходили из семьи, широко известной в медицинских кругах — тем, что у членов ее было по шесть пальцев на обеих ногах; впрочем, чего бы там ни требовал психотропный дух эпохи, эти двое утверждали, что сами, как на грех, не шестипалые.)

«Бабушка» располагалась на «Краю света», на «неправильном» конце Кингз-роуд в Челси, но для разномастных типов и деятелей, которые там ошивались, это место было Меккой, Олимпом, Катманду хипповского шика. Поговаривали, что бабушкины шмотки носит сам Мик Джаггер. Время от времени у дверей останавливался белый лимузин Джона Леннона, шофер входил в магазин, сгребал кучу всякого добра «для Синтии» и исчезал. Раза два в неделю появлялись немцы-фотографы в сопровождении взвода каменнолицых моделей, чтобы пощелкать их на фоне бабушкиной витрины. Витрина у «Бабушки» была знаменитая. Долгое время на стекле красовалась Мэрилин в стиле Уорхола. Потом, на срок еще более долгий, ее место заняла кабина грузовика «Мак трак», выезжавшего из эпицентра лихтенштейновского «Взрыва»[64]. Позднее все подобные магазинчики на планете украсились подделками под эти вывески — Монро в Уорхоловой манере или «Мак траком», вырывающимся прямо из стекла, но «Бабушка» была первой. Как и «Унесенные ветром», она стала прародительницей клише.

Внутри магазина царила непроглядная темнота. Входишь сквозь тяжелую, снизанную из бусин занавеску и мгновенно слепнешь. Воздух был густым от благовоний, особенно пачулей, а также от запаха того, что в полиции называли «известными препаратами». Барабанные перепонки терзала врубленная на максимум психоделическая музыка. Через некоторое время глаза начинали различать некое багровое свечение, в нем возникало несколько неподвижных силуэтов. Надо думать, это были шмотки, надо думать, на продажу. Спрашивать не хотелось. «Бабушка» была местом страшноватым.

Сотрудники «Бабушки» с большим презрением относились к попсовым заведениям «правильного» конца Кингз-роуд — того, что ближе к Слоан-сквер. Ко всем этим парикмахерским Кванта, полуботиночкам из змеиной кожи, блестящему пластику, Видал Сэссунам, ко всей этой болтовне про то, что Англия, мол, качается как маятник[65]. Ко всему этому мусору. Все это считалось таким же отстоем, как (ф-фу) Карнаби-стрит[66]. Там говорили «кайф» и «круто». В «Бабушке» сдержанное одобрение выражали словом «красота», а если требовалось назвать что-то действительно красивым, изрекали «совсем неплохо».