– Прекрасно! – воскликнул, не оборачиваясь, Макгарк. – Прекрасно!

– Почему вы так считаете? – поинтересовался один из стрелявших. – Вы же еще не видели результат.

– Сейчас не это главное, – ответил довольный Макгарк. – Главное в засаде – точный выбор момента и синхронность. Вы все проделали великолепно. Мне нет необходимости смотреть, куда именно угодили ваши пули. Мне достаточно было слышать, как слаженно вы стреляли.

Однако и стрельба и наставления Макгарка отнюдь не понравились случайному свидетелю происходившего в зале. Этим человеком был заместитель начальника департамента, который, не застав Макгарка в управлении, пришел в тир, чтобы получить его подпись на некоторых бумагах о кадровых перестановках в Бруклине. Подойдя к двери, ведущей в гимнастический зал с тиром, он вдруг услышал автоматную стрельбу и наставительную речь Макгарка. Занятие было явно нестандартным. Он сразу же понял, что в недрах полиции Нью-Йорка зародилось движение, аналогичное тому, что было в Южной Америке. Ему хватило ума и сообразительности затаиться за дверью и прислушаться к тому, что говорит Макгарк. Бумаги подождут.

Заместитель начальника департамента знал, что во всем департаменте был один-единственный человек которому он мог довериться. Один-единственный человек, настолько одержимый идеями гражданских прав, что восстановил против себя всех своих сотрудников. Заместитель начальника полиции не раз резко расходился во мнении с комиссаром О'Тулом. Однажды он даже пригрозил подать в отставку, и О'Тул сказал ему тогда:

– Потерпите. Если нам удастся пережить это сложное время, сохранив в неприкосновенности конституционные свободы, то только благодаря стойкости таких людей, как вы. Мы выбрали трудную дорогу. Прошу вас, верьте мне!

– О'Тул, Вы не правы. То, что случилось с вашей дочерью, должно было убедить вас в этом. Хорошо, О'Тул, я не уйду, и главным образом потому, что в Святой Цецилии меня научили уважению. В данном случае это – дань уважения Деве Марии, ибо никто другой уважения не заслуживает. Учтите это. Тем самым я изъявляю веру в Господа Бога, но отнюдь не в вашу компетентность, комиссар.

И он остался и продолжал усердно исполнять свои обязанности, невзирая на беспокойство, постоянно причиняемое активистами, нападки в прессе, недовольство граждан и даже оскорбления. Их называли свиньями! И кто? Те, кто сами отродясь мыла в руках не держали.

Заместитель начальника продолжал служить даже вопреки возражениям домочадцев. Он считал, что уж если ему приходится страдать, то О'Тул, несомненно, страдает в десять… нет, в сто раз больше! Так что если и был человек, которому, как он считал, можно полностью доверять, то это полицейский комиссар О'Тул.

Поэтому, выйдя из здания бывшего полицейского тира, он отправился прямиком к О'Тулу, в район, где жили главным образом выходцы из Ирландии. Надо сказать, что этот некогда окраинный район за последнее время существенно преобразился, обретя все атрибуты современного города.

Они беседовали четыре часа, и с каждым часом лицо О'Тула все больше и больше мрачнело. Их беседа прервалась лишь однажды, когда О'Тулу надо было, как всегда, позвонить в управление, чтобы справиться, все ли в порядке.

– Я не могу в это поверить, – сказал О'Тул, повесив трубку, – просто не могу. Я знаю Макгарка. Консерватор – да, но не убийца.

Заместитель начальника подробно пересказал все то, что слышал.

– Может быть, вы что-то не так поняли?

– Нет.

– Может быть, от грохота выстрелов вам заложило уши?

– Нет.

– Может быть, Макгарк просто разыгрывал новобранцев?

– Нет, черт побери! И это были не новобранцы, а полицейские-ветераны.

– О, Господи! Господи, Господи… – О'Тул схватился за голову. – Значит, дошло уже до этого. Ладно, поезжайте домой и никому ничего не говорите, обещайте мне. Завтра мы решим, что предпринять. Думаю, надо обратиться в департамент полиции штата.

– А как насчет ФБР?

– А если они сами к этому причастны?

– Сомневаюсь, – сказал заместитель начальника. Если у нас и есть какое-то учреждение, которому мы, несомненно, можем доверять, так это ФБР. Лучшее в мире.

– Да, пожалуй… Но не звоните им сегодня. Приходите утром ко мне, и мы вместе отправимся к ним.

– Хорошо, сэр.

На следующий день утром заместитель начальника к мыслям о вчерашнем разговоре с шефом не возвращался. Он даже не вспомнил об этом. Выйдя наутро из дома в районе Стейтен-Айленл, он услышал что-то вроде стрекота кузнечика. А может, это была всего лишь детская игрушка? Он не успел толком подумать об этом. Перекрестный – автоматный огонь был настолько плотным, что, казалось, внутри у него одновременно взорвались несколько бомб и на мгновение он как бы завис в воздухе. Тем, кто стрелял, это мгновение, однако, показалось вечностью.

– Понимаете теперь, что я имел в виду? – спросил потом Макгарк своих людей. – Прекрасно. Если правильно все спланировать, срабатывает просто прекрасно.

Чуть позже в это же утро Макгарк заперся у себя в кабинете и набрал не фигурирующий ни в каком справочнике номер.

– Все в порядке, сэр, – доложил он.

И услышал и ответ явно не то, что рассчитывал услышать.

– Понимаете ли… Да, сэр. Извините, – быстро заговорил в трубку Макгарк. – Это случилось впервые. Конечно, дверь нужно было запереть. Он не должен был проникнуть в помещение. Такого больше не случится. Да, сэр. Я понимаю, визит причинил вам излишнее беспокойство. Да, сэр. Я знаю, сэр. Я гарантирую – нас никогда больше не подслушают, и вам никогда больше не придется принимать у себя в доме подобных визитеров. Очень сожалею, если он обеспокоил Жанет, сэр. Да, сэр. Да, комиссар. Мы больше не допустим никаких ошибок.

Ночью, пока Римо мирно почивал на ложе из 4800 черных носков, в редакции газет уже поступило известие о новой волне убийств. Террористы совершили очередную вылазку, но характер их действий претерпел существенные изменения. Так, из Уэст Спрингфилда, штат Массачусетс, сообщили, что полиция располагает уликой в виде клочка бело-голубой ткани, оказавшегося крепко зажатым в ладони Роджерса Гордона.

Гордон был старейшим из членов плановой комиссии одной из крупнейших торговых ярмарок страны, проводимых под девизом «Америка на параде», и в качестве такового он пользовался преимущественным правом восседать в открытой кабине подвесной дороги, разрывающей своим корпусом протянутую над толпой бумажную ленту, символизируя тем самым открытие длящегося целую неделю торжества.

Предполагалось, что Гордон поедет в вагончике один, но в последний момент он пригласил с собой двух мужчин со значками официальных представителей администрации ярмарки, вместе с которыми он поднялся на посадочную площадку, расположенную на высоте двух этажей административного здания ярмарки. Вагончик легко заскользил по канату к бумажной ленте, натянутой между двумя фонарными столбами. Несколько сот человек следили за движением кабины. Среди них было множество корреспондентов радио, которые вели репортажи о церемонии открытия ярмарки. Когда золотисты кабина разорвала тонкую бумажную ленту, толпа всколыхнулась и восторженно зашумела. Этот шум не заглушил, однако, послышавшихся хлопков, и те, кто смотрел вверх, увидели, как Гордон привалился на мгновение к бортику кабины, затем повернулся, протянул руки к стоявшим сзади двум мужчинам и перелетел через борт.

Он упал на трейлер с радиотрансляционной установкой, пробил его тонкую пластиковую крышу и оказался на столике, за которым, попивая кофе, сидел перед микрофоном диктор Трейси Коул, с головокружительной быстротой ведя репортаж. В груди у Роджерса Гордона было четыре крупнокалиберных пули. Тем не менее он успел бы, наверное, сообщить, что те двое, явившиеся к нему сегодня утром в дом, – отнюдь не федеральные агенты, проведавшие о его подпольной торговле оружием. Успел бы, если бы не плотные клубы сигарного дыма, заполнившие эту маленькую передвижную радиостудию, в которых было просто невозможно дышать. Однако Роджерс Гордон все же рассказал об этом, будучи уже мертвым. Ладонь его медленно раскрылась, и Коул, которого даже случившееся не могло сбить со взятого им ритма, увидел как бы протянутый ему клочок материи. Позднее полиция заявила, что этот клочок ткани был, очевидно, вырван из рубашки одного из двух убийц, которым удалось, воспользовавшись возникшей сумятицей, скрыться с места преступления.