Генерал с должным уважением, как бумагу важную, положил на стол письмо Фёдора Фёдоровича. На плече у губернатора державно, золотом полыхнул погон.

Голиков ждал другого. Не лаю, нет, но чиновничьей напыщенности, сухости начальственной, а здесь и голос, и взгляд, да и вся повадка генерала выдавали доброжелательство.

Иван Ларионович пальцы сцепил за спиной до хруста. Слова-то подготовил для встречи злые, напористые и сейчас соображал: как и что говорить? Все не те слова с языка просились.

Генерал — неведомо как понимая затянувшееся молчание — вышагнул из-за стола:

   — Рад, рад, что пришли. Давно жду.

В мыслях у Голикова мелькнул вчерашний разговор с гостем. Тот рассказал, что накануне в город Заморскими воротами вошёл медведь. Прошёл вдоль палисада и вышел в Мельничные ворота. Гость, наклонившись к столу, шепнул: «Говорят, то к беде, и тебе разговор с генералом резон есть отложить». И рожу такую состроил, что иному бы и страшно стало.

«Нет, — подумал Иван Ларионович, — купцы наши вовсе, видать, обалдели». Но это про себя, а генералу ответил:

   — Да, да, Фёдор Фёдорович дела наши знает.

Генерал любезно показал на стоящие поодаль от стола кресла. Но сам не сел, а, остановившись посреди кабинета, покачался на каблуках скрипливых ботфортов и с тем же приветливым лицом сказал:

   — Знатно, знатно. Для России земли обрести не силой оружия, но отвагой землепроходческой да коммерцией — достойно похвал. — И, посерьёзнев, добавил: — Осведомлён: трудов это стоит немалых — и высказываю восхищение и готовность быть полезным в сём подвиге. — Глаза генерала, прищурившись, остановились на Иване Ларионовиче. — Да, да, трудов, — повторил он, — великих трудов.

Купец смекнул: человек перед ним дельный.

Генерал в другой раз указал на кресла.

Присели.

Иван Ларионович понял: мельтешить не к чему, говорить надо дело. Только дело.

Генерал молча посматривал на купца и с очевидностью ждал, как тот начнёт разговор.

Голиков откашлялся и уверенно, как у себя в конторе, где проявлял и смётку, и находчивость, сказал:

   — Без помощи губернаторства, ваше превосходительство, конец может компании прийти. — Сжал подлокотники кресла. — В коммерции каждое слово вес имеет. Лишнее брякнешь — и перетянут весы, недоговоришь — и чашка повиснет в воздухе. До веса не дотянет. И то и другое плохо. Всё должно быть в меру. Так и дела. Ежели помощь чувствуешь — многое сделать можно, но коли палки в колёса, то и нужное загубят.

   — Господин Голиков, — генерал вскинул бровь, — Иван Ларионович, что беспокоит вас? — И, выказывая неожиданную осведомлённость, спросил: — Кох — капитан Охотского порта? Разговоры в Иркутске? Так то — пустое.

Вот и объяснять ничего не пришлось.

   — Злонамеренность сего чиновника, — продолжил Пиль, — свидетельствует лишь об алчности непомерной. Исправить его должно, и в том мы намерения имеем твёрдые. Я о другом хотел говорить.

Иван Ларионович всё же не удержался. Гневом вспыхнул:

   — Но чиновник сей вред большой компании чинит. Да и не только компании, а и всему делу новых земель. Обидно. — Сжал кулаки, упёр в колени. «Нельзя так, — подумал, — нельзя. Большой разговор криком не начинают». И, взглянув на генерала, только и сказал: — Шибко обидно. — Голос выдал горечь и досаду.

   — Понятно, — ответил генерал. — Но мы поправим сей казус. Всё же к другому хочу обратить ваше внимание.

   — Слушаю, ваше превосходительство.

   — Любезный Фёдор Фёдорович, — продолжил генерал, — напоминает в письме слова Великого Петра о том, что купеческие компании превеликую могут принести пользу не только самой коммерции, но и государствам.

   — Сие подлинно великие слова.

   — Хочу призвать к мужеству и настойчивости. Слабость компании ныне, даже нужда в деньгах, — говоря, генерал внимательно вглядывался в лицо Голикова, словно убедиться хотел, что слова его понимаются именно так, как он говорил, — временное и преходящее положение. А разговоры? Что ж? — Он развёл руками. — Коммерческий успех компании несомненен, но хочется большего.

   — Да, ваше превосходительство.

Генерал выпрямился в кресле, и лицо его сосредоточилось, как у человека, желающего высказать обдуманное и решённое.

   — Действиями вы показали, — сказал он, — что можете блюсти интерес государыни. Добавлю: ежели компания согласится определить за главный предмет не единое только защищение своей пользы, но и пойдёт на укрощение иностранных промышленников, в таком случае хотя и не сразу, однако, кажется мне, ожидать будет можно, что дерзость европейцев на хищение сокровищ, принадлежащих одной России, убавится.

«Так, — подумал Иван Ларионович, — вот, значит, о чём речь. Так».

   — Мы думали о том и меры принимаем. Но немощны, да и воинские людишки нужны.

Генерал помедлил и, особо выделяя и подчёркивая слова, сказал:

   — Вот я и хочу воззвать к пониманию долга перед державою.

Иван Ларионович насторожился. Генерал продолжил со значением:

   — Великую миссию вы возложили на свои плечи. Ежели бы на новых землях было установлено коронное управление, то любой раздор с иноплеменными коммерсантами мог бы легко превратиться в вооружённый конфликт с иностранными государствами. Сие России не надобно. По-иному будет, ежели задачи защиты интересов российских возьмёт на себя на новых землях коммерческая компания. Правительство всегда может остаться в стороне и объяснить столкновение происками купцов, действующих за собственный страх и риск. Выгода в том для державы велика.

«Ну и ну, — прошло в мыслях у Ивана Ларионовича. — Над таким мы не размышляли, но подумать можно. Глаза боятся, а руки делают. Ладно».

   — Я предельно откровенен, — доверительно наклонился к Голикову генерал, — так как знаю: интересы державы вы готовы блюсти.

   — Да, — ответил Голиков. — Готовы.

И ему вдруг захотелось крикнуть от всей души, да так, чтобы услышали и Кох, и Лебедев-Ласточкин, и те доброхоты, что хватали за полы, удерживали, предупреждали, смеялись вслед. «Ну, смотрите, — подумал, — покажем характер!»

Такой вот получился разговор с губернатором.

Прощаясь, генерал сказал осторожно и как бы вскользь, но со значением:

   — Есть мнение о посылке в Японию экспедиции для установления с тамошним правительством добрых торговых отношений. Как, Иван Ларионович, компания Северо-Восточная приняла бы в этом участие?

Иван Ларионович чуть на пятки не сел:

   — Да мы... завсегда. О торге только и мечта. Кяхта-то вовсе пала.

Генерал взял Голикова за плечи:

   — Милостивый государь, всегда к вашим услугам.

Ивана Ларионовича вынесло на подъезд губернаторского дворца, как на крыльях.

Лакей, широко растворив дверь, склонился низко.

Голиков глянул бойко направо, налево. «Ах ты, — подумал, — разговор-то не лабазный, нет, не лабазный. Державный разговор». Честолюбив всё же был. Гордыня горела в нём. «Ну, Гриша, — решил, — качнём мы, качнём дело». Лихо вскочил в возок. Крикнул кучеру:

   — Давай!

Тот даже оглянулся: уж больно весел купец, давно таким не видел. И, чувствуя настроение хозяина, вытянул коренника плетью.

Кони понесли. Только вихрь снежный завился за возком.

А Иван Ларионович возликовал душой, наверное, рано. Не знал, да и не мог знать, что Шелихов под великие проценты взял деньги на хлеб для новоземельцев и ввёл компанию в большой расход. И о тяжбе, начавшейся с Лебедевым-Ласточкиным, не знал. Да наверное, ежели бы и вывалили ему эти новости, то под настроение счастливое всё одно ответил бы: «Хрен с ним! Поправим». И крикнул кучеру:

   — Гони, гони коней! Гони!

Такой характер был. Душа горела. А оно и хорошо. Оно и верно. Русского человека запалить надо, запалить.

События споспешествовали осуществлению задуманного президентом Коммерц-коллегии Александром Романовичем Воронцовым. Во всяком случае, так казалось графу.