— А я не пойду! — заартачился Галкин.

Тут не выдержала и Аня.

— Послушай, Лёня! Почему ты всё время прыгаешь с пятого на десятое? То одно, то другое. Чертёж машины до сих пор не доделал, лом собирать не закончили, теперь какие-то рейки.

— А тебе не всё равно?

— Конечно, ведь общее дело от этого страдает.

— Ах, страдает!

— Конечно! Если не доводить до конца, нечего и браться!

— Ах, нечего браться! — опять насмешливо передразнил Галкин. — Ну так ладно! Могу совсем не браться! Пожалуйста!

Он выскочил из класса.

— Галчонок, подожди! — крикнул Возжов, кидаясь вдогонку.

— Смотри-ка, ещё обиделся! — воскликнула Маша.

— Но ведь прыгает он с пятого на десятое? — спросила Аня, будто оправдываясь, хотя ей самой было неясно, в чём она должна оправдываться, если высказала Галкину одну только чистую правду.

Маша подтвердила, что Галкин прыгает, но её поддержка не успокоила Аню — на душе остался нехороший осадок от ссоры с Лёней, потому что ссориться с ним совсем не хотелось.

По дороге домой Аня всё время молчала. Маша даже заметила:

— Да что с тобой?

— Погода влияет! — невесело усмехнулась Аня.

Погода на самом деле стояла пасмурная, ночью пролил дождь, земля была мокрая, да и сейчас моросило, вернее мелкие-мелкие капельки-росинки повисли в воздухе, как при тумане, и влажный воздух щекотал лицо.

— Напрасно ты переживаешь, — поняла Маша настроение подруги. — Разболтался он, и пора его приструнить.

Аня ничего не ответила. Ей стало уже казаться, что она зря разговаривала с Галкиным слишком резко. Надо было, наверное, как-то не так.

Расставшись с Машей, Аня медленно двигалась по тротуару и думала о том, что хорошо бы встретить сейчас Галкина и поговорить с ним по душам.

И едва мелькнула эта мысль, как, словно по заказу, совсем близко раздался голос Лёни:

— Сдавайся, Федюха, сдавайся!

Аня даже не поверила и осмотрелась. Она шла вдоль длинного дощатого забора, который тянется почти на полквартала перед их двором. В заборе был устроен лаз: ребята выломали доску, чтоб удобнее было играть в сыщики-разбойники.

Иногда этим лазом пользовалась и Аня, когда хотела сократить дорогу домой: достаточно отодвинуть плохо закреплённую доску в заборе и боком протиснуться в щель, как окажешься в своём дворе, правда, в дальнем его углу, за сараями, но всё равно отсюда ближе до подъезда — не надо обходить два корпуса по улице.

Где-то за этим лазом и кричал Галкин. А ему отвечал другой мальчишеский голос:

— Ура! Сам сдавайся!

Аня свернула с тротуара и полезла в щель.

Просунув голову, она увидела, что Галкин и ещё один мальчишка — из третьего подъезда — бегают по крышам сараев с палками, размахивая ими, как саблями. Галкин дерзко наступал, палки скрещивались в дробном перестуке, поединок грозил стать упорным и долгим, но вдруг мальчишка завопил:

— Стой. Гляди! — он кивнул в сторону Ани и дружелюбно помахал ей рукой. — Что забоялась, шагай, тут неглубоко!

Аня стояла перед огромной лужей. Она забыла, что после дождя здесь всегда грязно и лишь с трудом можно пройти по сухому гребешку у самого забора.

Но сейчас она, не глядя под ноги, ступила на этот гребешок, чтобы хоть на полшага быть поближе к Галкину, и уже готовилась сказать «Лёня!», как услышала его грозный окрик:

— Стой, ни с места!

С силой пущенная палка завертелась высоко в воздухе. Аня с испугом прижалась к забору. Но Галкин не хотел попадать в Аню и рассчитал точно. Описав крутую дугу, палка шлёпнулась в лужу около Аниных ног. Взлетели мутные брызги, и Аню с ног до головы окатило холодной водой. Галкин загоготал от восторга, подпрыгнул и побежал прочь по крыше. Приятель ринулся за ним — оба вмиг исчезли.

Уже не разбирая дороги, оступаясь, наливая воду в ботинки и ничего не видя перед собой от слёз, застилавших глаза, Аня кое-как добралась до подъезда и взбежала по лестнице. У двери она остановилась, тяжело дыша, стараясь не расплакаться, и, прикусив губу, постучала.

В квартире хлопнула дверь, послышались твёрдые шаги. Дедушка открыл и сразу прошёл в кухню — загремел посудой и ложками.

Аня торопливо скинула пальто, сбросила насквозь промокшие ботинки, сунула их в кучу обуви у вешалки, а в комнате сняла чулки, надела новые, сухие, и побежала умываться. Дедушка крикнул:

— Готово, Анютка! Согрелось.

Стоя у электрической плитки, он помешивал на сковородке макароны.

— Я и сама могла бы…

— Ничего, ничего, ешь, — дедушка широкой ладонью провёл по Аниной голове. — Что нового в школе?

Аня принялась тщательно жевать.

— Да ничего…

— Всё, значит, в порядке?

— В порядке.

Дедушка промолчал.

— Ну, кушай, — и оставил Аню одну.

Конечно, она обидела его своей неразговорчивостью. Но что поделаешь, если даже думать сейчас о Галкине невыносимо!

Сидя на табуретке у кухонного стола, покрытого белой клеёнкой, Аня жевала без всякого аппетита и с грустью глядела, как за окном постепенно сгущаются сумерки.

В коридоре послышалось дедушкино покашливание. Дедушка зачем-то зажёг свет, погасил, прозвучали его удаляющиеся шаги.

Вдруг он вернулся, опять зажёг свет и спросил:

— Анютка! Что у тебя с пальто? Погляди-ка…

Он стоял у вешалки и, оттянув рукав, смотрел на заляпанное грязью пальто. Лужица воды набежала с него на пол.

Аня остановилась на пороге кухни.

— Это я… Это мне… Мальчишки… нечаянно…

— Нечаянно? — дедушка скосил на внучку глаза. — Почему же ты промолчала?

Аня покраснела.

— Я думала… само высохнет…

— Нет уж, — запротестовал дедушка. — Оставлять нельзя.

— Тогда я сама! Погоди.

Они очищали пальто вдвоём. Аня шаркала щёткой, стараясь не смотреть на дедушку. Но когда изредка поднимала глаза, неизменно встречала его изучающий взгляд. Дедушка молчал, только уже развешивая пальто на кухне на верёвке, обронил:

— Кто из мальчишек-то отличился?

На мгновение у Ани опять появилось желание скрыть правду, но, мысленно обругав себя за малодушие, она ответила:

— Галкин.

— Ах, он! — качнул дедушка головой и, пройдя вслед за Аней в комнату, сел на своё кресло сбоку от столика, за которым Аня всегда готовит уроки.

Они с дедушкой часто сидят так, рядом, под голубым абажуром — Аня пишет, а Фёдор Семёнович читает. Вот и сейчас, шелестя страницами, Фёдор Семёнович раскрыл книгу на том месте, где желтела картонная закладка. В квартире сделалось совсем тихо, лишь как будто сильнее отстукивали часы. Лицо дедушки наполовину в тени — одни усы серебрятся под ярким потоком света. А вокруг по комнате разливается мягкий, голубоватый полумрак.

Аня вынула из портфеля тетрадки, посмотрела ещё раз на Фёдора Семёновича и вздохнула.

— Дедушка…

— Да?

— Послушай, дедушка… Галкин меня нарочно обрызгал.

— Нарочно, — повторил дедушка, как будто и не предполагал иного. — Ну, рассказывай.

Аня стала рассказывать обо всём, ничего не утаивая: о том, как всегда привлекала Галкина, стараясь ему во всём помочь, и как он начал уже исправляться. Только творится с ним что-то неладное: то катится вниз, то опять увлекается разными делами. А сегодня она сделала ему замечание, и получилось совсем плохо: нагрубил, убежал, обрызгал! Не сумела она к нему подойти, а теперь неизвестно, что будет дальше, — грозился всё вообще забросить.

— Постой, Анютка, постой, — прервал Фёдор Семёнович, слушавший очень внимательно. — Тут мне что-то не всё понятно. Выходит, вашему Галкину замечание сделать нельзя?

— Видишь ли, дедушка… Мы втягивали его в звено, втягивали…

— И что же?

— А если теперь он снова отколется?

— Почему отколется?

— Ну, не понравится что-нибудь! Я его немножко задела — и то!

— Вот и выходит: не задень, не затронь! Хотите исправить человека, а ты собираешься от критики его оберегать…