— А у папы в цехе один инженер предложение внёс — по Кузбассу почти миллион экономии…

— Это что! — возразил Эдик Зайцев, закрывая свой аппарат после очередного снимка-кадра «Ребята, проходящие мимо бюста Покрышкина». — Вот на маминой фабрике…

Ему, должно быть, опять не терпелось поспорить со Стасом.

Лёня оглянулся назад. Они покидали просторную, пронизанную осенним ветром и блестевшую мокрым асфальтом городскую площадь.

Опоясывая её живой тёмной лентой, двигались пешеходы. Одна за другой скользили по асфальтовому простору изящные «Победы» и «Волги».

А над серебристо-чешуйчатым куполом Оперного театра свободно реял пронесённый через жестокие сражения и трудовые будни красный, советский наш флаг!

Шумные, оживлённые, проводив Елену Максимовну, ребята явились в школу.

Предпраздничное настроение чувствовалось во всём. В классах, в пионерской комнате, в зале, на сцене готовились к вечерам, сборам и к демонстрации. Завхоз со старшеклассниками украшали школу лозунгами.

Стас показал на один из них:

— Я писал!

В слесарной мастерской Ляля Комарова со своим звеном и несколько человек из звена Димы Шереметьева под руководством Володи заканчивали строительство машины времени.

Устремлённая башней вверх, она стояла, как будто нацеленная в пространство, готовая к пуску. Деревянные фанерные части машины были оклеены серебристой бумагой, и вся она казалась очень лёгкой, изящной, созданной из неведомого металла, над которым не властно время!

Пришедшие, конечно, стали восхищаться и тут же решили кое в чём помочь строителям, а строители и в первую очередь Володя расспрашивали про сбор. Гусева, Смирнова и Зайцев принялись наперебой рассказывать, что они видели и слышали.

Когда же прозвучал звонок на последний в четверти классный час, все двинулись к себе наверх. Тут встретили Таисию Николаевну и, окружив её, вообще захлебнулись в восклицаниях — и по поводу машины времени и по поводу только что проведенного сбора на улице.

— А вы знаете, кто такой Серебренников? А про Шамшиных слышали?

— Вот какой у нас город! — раздавалось со всех сторон, когда ребята уже сидели на местах, а учительница стояла у своего столика. Она улыбалась.

— Я очень рада, — сказала она, — что вас так воодушевил этот сбор. Но давайте посмотрим, как мы помогаем взрослым своими делами. Попробуем сейчас, в канун праздника, подвести итоги за четверть.

Ничего хорошего для себя от этого подведения итогов Лёня не ждал. На что ему было и рассчитывать, если заранее известно, что у него две двойки!

Даже простое перечисление отметок расстраивало. Таисия Николаевна не делала никаких дополнительных замечаний. Она просто называла фамилию и зачитывала отметки ученика. Только фамилии она называла не по алфавиту: сначала шли отличники, потом те, что учатся на «хорошо», потом те, у кого имеются тройки.

Список близился к концу. Мелькнула первая двойка у Петренко — тоже кончил неважно!

А фамилия Галкина ещё не звучала. Уж не пропустила ли Таисия Николаевна? Нет, вот и он!

— Галкин! Две двойки, а четвёрок совсем мало, всё больше тройки.

Невзрачная картина!

Таисия Николаевна, помолчав, проговорила:

— Лёня Галкин за последнее время старался, но у него очень запущено с русским языком. И он не разбирается в географических картах, поэтому Александра Егоровна тоже была вынуждена поставить ему двойку. — Она снова помолчала. — Ну, а хуже всех закончил у нас Лядов.

И начала перечислять отметки отсутствующего Андрюшки Лядова.

«Значит, я второй от конца!» — подумал Лёня.

От этого стало так обидно и так неприятно, что, когда вокруг зашумели, задвигались ребята, собираясь заканчивать разные дела, он никуда не пошёл. Кажется, звал его за собой Кнопка — Возжов, о чём-то спрашивала Аня Смирнова и что-то говорил о своей картине Стас Гроховский, но все быстро исчезли, и класс опустел.

— Эй, Галчонок! — крикнул Зайцев, уходя последним. — Айда машину достраивать! — Хлопнув дверью, он тоже скрылся.

Лёня медленно встал. Продолжала сверлить неприятная мысль, что он хуже всех в классе и что ребята вполне могут не взять его в путешествие. Об этом когда-то был разговор, его нарочно заводил Шереметьев, но ребята хотели исправить Лёню в пути. Только он не исправился!

И сейчас Таисия Николаевна ни о ком специально не говорила, а о нём сказала…

Недаром Димка опять злорадно хихикнул:

— Достойный путешественник!

А что, если у Димки спросить: а сам он достоин?

Герои жизни свои отдавали, чтобы другим было хорошо! А он?

Лёне вспомнилось простое мужественное лицо революционера на тусклой от времени фотографии, его пытливые, умные глаза, устремлённые в будущее. Нет, не такими, как Шереметьев, мечтал товарищ Серебренников видеть людей, хотя Шереметьев по успеваемости один из первых!

Лёня совсем близко подошел к газете номер два.

Победно и гордо, как будто с издёвкой, смотрел на него отличник Д. Шереметьев.

Лёня ногтем подцепил плохо приклеенный уголок фотографии и… дёрнул изо всех сил!

— Что делаешь? — послышалось сзади. Лёня оглянулся.

В дверях стоял Гроховский.

— Что делаешь? — повторил он.

— А вот и то! — сердито ответил Лёня. — Нечего ему здесь красоваться! Не заслужил!

— Да разве можно с газеты?

— А вчера ты сам против него выступал!

— Выступать одно, а с газеты — другое! Давай сюда карточку.

— Иди подальше!

— Давай, говорю!

Стас выхватил у Лёни Димкин портрет. Лёня рванулся, чтобы броситься на Стаса, но в это время в коридоре послышался быстрый топот ног — кто-то ещё возвращался в класс. Дверь распахнулась, и на пороге показалась Смирнова.

— Ты почему долго? — спросила она, обращаясь к Стасу. — Там клей ждут! — И сразу умолкла, глядя на ребят. — Что с вами?

Лёня не стал объяснять.

— Ладно! — крикнул, он Стасу. — Всё равно я сделал правильно! Всё равно! — И, чуть не сбив Аню с ног, выбежал.

«Правильно! Правильно!» — бормотал он, слетая по лестнице, торопливо одеваясь и выскакивая на улицу.

Он не сомневался, что Димке не место красоваться в ряду лучших!

Но чем дальше за спиной оставалась школа, чем больше остывал Лёня под холодными порывами ветра, тем сильнее становилось чувство смутной тревоги и острого недовольства собой. Мало того, что с позором окончил четверть, так заварил теперь новую кашу! Анька и Стас уже, наверное, подняли шум, и Володя, с грустью качая головой, говорит: «Эх, Галкин, Галкин, до чего дошёл!»

Конечно, Лёня сам виноват: не сдержался, сорвал фотографию. Ведь не маленький, мог бы взять себя в руки! А сейчас что толку раскаиваться — всё равно ничем не поможешь.

Все готовятся к празднику — украшают здания, ходят по магазинам, а какой для него, для Галкина, праздник?

И некуда пойти, не с кем даже перекинуться словом. Домой? Но что скажешь матери? Даже если заговорить по-хорошему, ничем не обрадуешь. Может, вернуться в школу?

Загорались вечерние огни. Разукрашенный город расцвечивался световыми лозунгами и транспарантами. А в наступавшей темноте, в отблесках праздничной иллюминации улицы делались как будто ещё оживлённее и многолюднее.

Лёня пересёк дорогу около кондитерского магазина. Магазин манил ослепительными квадратами витрин. Не успевали закрываться двери, пропуская бесконечный поток покупателей.

Лёня тоже решил купить на бренчавшую в кармане мелочь леденцов. Но едва он приблизился к двери, как из глубины магазина донеслись крики и возмущённые голоса. Толпа от входа вдруг откачнулась, словно встретившая преграду волна. Лёню отбросило в сторону — он чуть не упал.

— Безобразие! — послышался возглас, но его перебил женский крик:

— Держите, держите!

Сквозь толпу кто-то яростно продирался, беззастенчиво орудуя кулаками.

— Держите! Товарищ милиционер!

Впереди опять произошло какое-то движение, потом тот же мужской голос удовлетворённо отметил: