Ага! Значит, и она заметила, как он злорадствует! Тут уж все ребята, осуждая Диму, зашумели:

— Сам не сам — не важно! Главное — сделано! Нечего приставать!

Но Таисия Николаевна успокоила класс:

— Подождите. Защищая Лёню Галкина от ненужных придирок, мы не можем пропустить без внимания и слова Димы.

Аня только сейчас поняла, что для полной ясности, конечно, нужно выслушать Галкина. Возмущённая поведением Шереметьева, она готова была всё простить Лёне, даже если он виноват. А учительница, осудив Шереметьева, решила разобраться до конца. И это тоже было справедливо!

Лёня встал, подтолкнув локтем Стасика. Встал и Гроховский.

— Вот, — начал Лёня. — Рисовал он. И писал кое-что. Ну и я… Оба мы.

— Оба альбом делали? — переспросила Таисия Николаевна.

Лёня и Стасик вместе кивнули.

— А почему выдаешь его за свой?

— Так он его и есть! — воскликнул Стасик. — Я только помогал ему.

— Чтобы красивее было, — добавил Лёня.

— Так, — Таисия Николаевна задумчиво перелистала тетрадь. — Рисуешь ты хорошо. Я рада, что у нас в классе появился такой художник. А сам к выставке что-нибудь готовишь?

Гроховский заулыбался:

— Хотел рисунки. Когда ехал сюда в поезде, из окна вагона рисовал. Доделать надо, да времени нет. Всё над этим сидели.

— Так, — повторила Таисия Николаевна медленно. — Значит, своё отложил, чтобы товарищу помочь?

— Ну да.

— Молодец! Ты хороший друг, Стасик. И я думаю, Лёня не будет возражать, если мы на этом альбоме так и напишем — тут пока нет никакой подписи: «Делали Лёня Галкин и Стасик Гроховский». Согласны?

— Согласны, согласны! — закричал Лёня, а за ним и ребята.

Все с улыбкой оглядывались на Стасика: довольны были таким решением. Дима Шереметьев дождался, когда стало потише, и снова подал голос:

— Все равно обманул Галкин! Он ещё коллекцию обещал, а её нет!

— А ты ежа обещал! — выпалил Лёня. — Где твой ёж?

— Сдох! — ответил Шереметьев. — Нет больше ежа!

— Ну, так вот и коллекции нет. Перепуталась вся трава.

— А говорил — сделана!

— Сиди ты! — ещё раз одернул Шереметьева Гена Кузеванов.

Таисия Николаевна сказала:

— Лёня Галкин в день переклички поторопился сообщить нам, что у него для выставки все готово. Лучше, ребята, сначала сделать, а потом говорить.

— Вот, вот, — поддакнул Дима.

— А ты, — обратилась к нему учительница, — никогда не рой яму другому, ненароком и сам в неё угодишь!

Эти слова вызвали смех. Кто-то из соседей Димы даже прихлопнул его по плечу: дескать, проваливайся в яму!

Дима покраснел и замолчал.

В классе начался новый разговор — о сегодняшних занятиях.

Аня слушала теперь Таисию Николаевну, следя за ней признательным взглядом, полным уважения.

Фраза, которую ребята охотно произносили раньше, — «Таисия Николаевна у нас хорошая!» — наполнилась конкретным смыслом. С радостью ввела Аня Таисию Николаевну в круг самых дорогих людей, которые во всём умеют правильно разбираться и всегда бывают справедливыми.

В заключение Таисия Николаевна напомнила Галкину и Гроховскому, что ждёт их завтра с записками от родителей. И хотя это были уже неприятные для ребят слова, все их восприняли как надо: ведь и это справедливо.

Выходя из школы с девочками, Аня видела, как Галкин и Гроховский бок о бок удалялись по улице вдвоем, отколовшись от остальных мальчиков. О чём они говорили? Об альбоме? О коллекции? Или о записках из дому?

Аня проводила Машу Гусеву, потом повернула назад к себе и у ворот своего дома столкнулась с Гроховским: он шёл, конечно, от Галкина.

Выглядел Гроховский таким скучным, что его узкое лицо, казалось, вытянулось ещё и острый длинный нос торчал ещё сильнее. Мальчик даже не заметил Аню, прошёл мимо, но она окликнула его:

— Послушай, Гроховский. Ты всё-таки нарисуй плакат о чистоте, ладно?

Он остановился.

— Какой плакат?

— А я дам текст.

— Давай, ладно…

Он стоял и не уходил, разглядывая землю под ногами, хотя говорить было больше не о чем. Аня тоже не уходила, а смотрела на Гроховского и чувствовала, что, наверное, ему трудно сейчас идти домой. Совершенно ясно, что никто из них — ни он, ни Галкин — не болел никакой болезнью, а просто прогуляли.

— Значит, нарисуй, — ещё раз сказала Аня и вдруг неожиданно для самой себя спросила: — Вы почему вчера не были-то?

Всё так же разглядывая землю, перекатывая ботинком какой-то камешек, Гроховский ответил нахмурившись:

— В лес ходили. Коллекцию Галкину собирали.

— Могли бы и в другое время, — заметила Аня. — Не обязательно, когда уроки.

— Так и хотели, да не получилось. А откладывать нельзя было. Ну и вот. — Гроховский вздохнул. — Ладно, давай завтра текст.

— Хорошо, — кивнула Аня и добавила: — А в редколлегию хочешь выберем? Вот будем выбирать в отряде, и я тебя выдвину. Только не знаю как… Надо лучших, а у тебя двойка и прогул ещё…

— Да говорят, не нарочно! — рассердился Стасик. — Ну, так получилась. Ведь не хотели. И двойка из-за этого альбома. Сидел, сидел, все дни делал, спешил. Да что там говорить! Не выберут — не надо!

Стасик махнул рукой и пошёл по тротуару, засунув чёрный потёртый портфелик под мышку и даже сгорбившись, как показалось Ане. Он удалялся, освещённый красноватым закатным солнцем, по светлой стороне улицы, и на землю от него ложилась длинная синяя тень.

И Аня подумала: «Вот как бывает! Хотел человек помочь другу-товарищу, а вышло из этого для самого одно горе. И хотя прогуляли они вчера не просто из озорства, Таисия Николаевна всё равно будет сильно ругать, да ещё, пожалуй, и в редколлегию Гроховского не выберут. А ведь ничего плохого он не хотел, наоборот, хотел одного хорошего… Вот и разберись тут!»

Да, должно быть, в жизни не только у папы с мамой бывают такие вопросы, в которых не сразу разберёшься.

Стасик Гроховский мучился.

Он твёрдо считал, что на земле нет другого такого несчастного человека, как он. Неприятности сыпались на него одна за другой. Ну, посудите сами. Попал под влияние беспечного Галкина и начал учёбу в новой школе с двоек. Обманул маму и пропустил уроки. Обманул учительницу и совсем запутался, потому что и дальше придется тоже всем лгать и вывёртываться — ведь нужна записка от родителей, завтра опять спросит Таисия Николаевна. Правда, она похвалила его сегодня за дружбу, но она ещё не знает, к чему эта дружба привела. И, может быть, уже никогда больше не будет его так хвалить перед всем классом!

Галкин ничего этого не понимает. Вот в классе восхитились тем, что Стасик помог товарищу, а сам Галкин этого даже не ценит — он ни разу не похвалил Стасика. А когда после уроков стояли в подъезде, Галкин опять только спорил о пустяках.

Из двери подъезда виднелся краешек голубого неба, на котором одиноко висела едва заметная звёздочка. Как и все звёзды, она мерцала и подмигивала Стасику.

Стасик вздохнул и сказал, что надо было им сразу признаться про лес, когда заговорили о коллекции.

— Как это признаться! — заспорил Галкин. — Ведь мы объяснили, что болели.

— Объяснили, объяснили, — передразнил Стасик. — Теперь вот объясняй дома.

Одинокая звёздочка продолжала нахально подмигивать. И Стасик, опять вздохнув, неожиданно спросил:

— Знаешь, почему звёзды мерцают?

— А ты знаешь? — вопросом на вопрос ответил Лёня.

— Я у тебя спрашиваю.

— А я не обязан на всякие твои вопросы отвечать, — отрезал Лёня. — Вчера про луну, сегодня про звёзды. Нужны они тебе!

— Вот и нужны! — заупрямился Стасик и сразу вспомнил о маме, которая хотела узнать о звёздах у папы.

Да, сколько ни оттягивай, а разговаривать с мамой о школьных делах тоже придётся.

Но неизвестно, как бы Стасик повел себя дома, если бы, расставшись с Галкиным, не встретил случайно у ворот Аню Смирнову. Когда Аня заговорила о плакате для класса, Стасик вдруг решил, что дружба дружбой, а подчиняться Лёньке Галкину хватит, и сразу согласился написать плакат. А вместе с этим решением словно что-то повернулось у него внутри: захотелось также изменить свою жизнь и не скрывать больше ничего дурного ни от мамы, ни от учительницы. Придя домой, Стасик выбрал удобную минуту и во всём признался маме.