Вошла в лифт, нажала кнопку и вновь судорожно вздохнула, когда сердце подскочило к горлу и грохнулось в пятки. Да что же такое-то?

— Ба, это я, — захлопнула входную дверь и скинула сапожки. Пальцы на ногах одеревенели и не желали двигаться.

Стянула перчатки, бросила их на тумбу с зеркалом, прислушалась. Странно. Бабушка так и не ответила. Я подумала, что спит. Скинула куртку, на ходу стала разматывать длиннющий шарф и заглянула в бабушкину комнату. И тут же встретилась с ее горящим взором. Блеск показался мне нездоровым, лихорадочным таким, возбужденным, а вот голос бабули прозвучал слабо и тихо.

— Миланка, — бледные морщинистые губы дернулись в намеке на улыбку, — подойди, моя девочка, — она раскрыла ладонь, но поднять ее не смогла.

Меня начинал затапливать испуг. Глаза расширились, руки затряслись, а в голове звучал один вопрос — что делать? Куда звонить? Маме, в скорую?

— Ба, тебе плохо? Давай врача вызовем? — бросилась к кровати и схватила бабушку за сухую горячую руку.

— Что ты, доча, — хрипло усмехнулась бабушка, — от такого недуга нет лечения. Да и времени у нас нет, — она остро взглянула на меня, взгляд прояснился, а в ослабевших руках появилась недюжая сила. Сухие тонкие пальцы крепко обхватили мою ладонь, бабушка приподнялась и тихо торопливо заговорила: — ты, Миланка, прости старую, коли обиды, какие на меня остались, и зла не держи, ежели когда-нибудь старинных друзей моих повстречаешь, да какая правда вскроется. Я молода была много глупостей натворила, да сделанного не воротишь. Знать одно должна — я всегда тебя любила, да из любви и оберегала от дурных вестей и слухов, и мать твоя любовью любит тебя необыкновенной, да мы ведь всего лишь женщины. Слабы обе, не чета тебе. В тебе характер что надо. Уж не знаю, от отца, что ли, достался. Да не важно. Главное знай, что каки бы преграды на пути не возникали, каки бы сомнения не одолевали, тебе все под силу, ты со всем справишься, а там глядишь, и матери подсобишь, и свою жизнь, не в пример нашей, счастливой сделашь.

— Ба, — проблеяла я. Эмоции переполняли. Уж очень мне этот разговор не нравился, но бабушка слушать не желала.

— Помалкивай пока, — беззлобно шикнула она, — Олька-то меня по головке за то не погладит, да только чует сердце мое, что так будет лучше для вас обеих. Для тебя безопасней, да для меня спокойнее. Дай-ка руку втору, — она приподняла свою руку, и я вложила в нее свою. — Так-то лучше. Да ты не бойся, чего ты, родну бабку испугалась? Успокойся, доча, все правильно, все своим чередом. Только подмогу тебе немного, чтобы уж точно по нужному пути пошла.

Она откинулась на подушки и прикрыла глаза. Ее руки крепко удерживали мои, а бледные губы что-то беззвучно шептали. И только я снова попыталась подать голос, как в ответ донеслось недовольное «помалкивай». А потом сердце вдруг сделало кульбит, грудь сдавило и обожгло. Но всего на мгновение, а потом от груди по всему телу разлилось тепло, которое убаюкивало и успокаивало. Голова закружилась, перед глазами все поплыло, и я, не успев зацепиться за ускользающее сознание, уплыла в темноту.

Глаза распахнула как от толчка. Надо же, впервые в жизни сознание потеряла. Это все от переживаний за бабушку. Подняла голову и тряхнула ею, разгоняя пелену перед глазами. Я, полусидя, распласталась на бабушкиных ногах, одной рукой сжимая ее теплую ладонь. Глаза бабушки были плотно закрыты, а рот наоборот чуть-чуть приоткрыт.

— Ба, — тихо позвала я и сжала руку.

Вроде бы и спит, но нехорошее предчувствие уже поднималось в груди, разгоняя ток по венам. Попыталась разбудить, но не вышло. Слезы уже застилали глаза, губы дрожали, а голос упал до истеричного шепота. Бросилась к ее груди, прижалась ухом, но слышала лишь сильный стук своего сердца. Бабушкино больше не билось. В моей душе разливалась пустота, и я знала, что уже ничем не смогу ее наполнить.

— Подмогла, бабуль, — вслух проговорила я, вспоминая ее манеру говорить, — ох, кто бы еще мне объяснил, как теперь со всем этим быть. Что-то подсказывает мне, что ты тогда не просто так за руки меня держала перед смертью, да и в этом мире я оказалась не без твоей помощи. Да уж, мама бы тебя по головке не погладила.

Тяжело вдохнула, медленно выдохнула и решила проветриться. Отчего-то внезапно потянуло меня к Ясноликой, хоть меня и бросало от нее в дрожь. Только интуиции я своей привыкла доверять. Если вдруг возникло такое желание, значит, надо пройтись.

Глава 9

Девочки в скорбном молчании что-то готовили. Мимолетно мазнули по мне взглядами и снова обратили все свое внимание на готовку.

Выскочила на улицу и огляделась. Поднялся ветер. Горячие потоки уже не ласково касались лица, но еще не хлестали своими сильными порывами. В воздух поднималась песочная пыль, которая колючими ударами врезалась в оголенные ноги. Откуда-то принесло облака. Легкие, белые, перистые, они неразрывным полотном затянули все небо, укрыли нас от обжигающих лучей солнца, отчего свет его стал размытым и тусклым. Похоже, надвигалась буря, а может и вовсе гроза… В воздух, пропахший зноем, неуловимо вплетались нотки предстоящего дождя.

Обернулась, бросила короткий взгляд на закрывшуюся за спиной дверь. Может, ну ее, эту прогулку, что-то погодка, мягко говоря, настораживает. Но снова кольнуло какое-то предчувствие, а ноги, подчиняясь интуиции, а не голосу разума, понесли меня на задний двор школы, к раскинувшемуся дереву.

Несмотря на то, что погода портилась, вокруг сновали ученики и ученицы. Кто-то торопился в свой домик, кто-то быстрым шагом направлялся в школу, щуря глаза, чтобы в них не попала пыль, а я, мысленно пытаясь вправить себе мозги, шлепала к дереву.

Остановилась в нескольких шагах от этого зеленого старца. Вернее, от этой многовековой Ясноликой. Это же какое надо иметь мужество, насколько нужно быть отчаянной, чтобы обречь себя на вечное заключение? Медленно, не обращая внимания на усилившийся ветер, обошла огромный ствол по кругу и остановилась в том месте, где в прошлый раз пролезла к деревянному лику. Поежилась от воспоминаний. И чего, спрашивается, притащилась? И снова встрепенулось шестое чувство, которое по ощущениям напоминало мне сейчас надоедливого дятла, который долбил меня по макушке до тех пор, пока я не разразилась шумным обреченным вздохом и не полезла в густую листву и переплетенные ветки.

Исцарапав руки, ноги и даже лицо, от души наслала всяческих кар на себя любимую за неугомонную натуру и бестолковость, сквозь зубы шипела такие витиеватые ругательства не прибегая даже к могучему матерному, что если бы кто-то слышал, то обзавидовался бы моей фантазии!

— О, Господи! — вздрогнула и выдохнула, когда подняла взгляд и лицом к лицу столкнулась с ликом Ясноликой. Тьфу, белиберда мысленная какая получилась. — И что же меня к тебе привело? — тихо и задумчиво проговорила я, не поднимая глаз, сквозь полуопущенные ресницы, разглядывая одеревеневшую много столетий назад женщину. Она вызывала у меня священный ужас и неконтролируемый трепет.

Спустя какое-то время почувствовала, как начинает болеть спина от неудобной позы, как затекла шея и вообще, пора бы выбираться из этого деревянно-листового плена. Вскинула голову, прямо глядя на покрытую глубокими бороздами кору, в которое угадывалось лицо. На секунду замешкалась, взметнула руку и прикоснулась к абрису ее лица. И стоило только дотронуться подушечкой пальца до шершавой поверхности, как меня тряхнуло и прошибло током. Секундная боль, которая отступила сразу, как только появилась, смешалась со странным ощущением — мне вдруг показалось, что по телу прокатилась волна, а я впервые в жизни могу дышать полной грудью, словно раньше что-то мешало… Но и это ощущение исчезло, возвращая все на круги своя. И я бы решила, что моя фантазия решила надо мной подшутить, и все, начиная от удара током до одного полного вдоха, которого мне так не хватало всю жизнь — это результат нервного напряжения; что мне почудилось. Но в воздухе вдруг появился странный, совсем нетипичный для этого места запах. Потянула носом и нахмурилась. Сладость. Терпкая неприятная, от которой хотелось поморщиться. Так пахло от гниющих фруктов…